Настоящий джентльмен. Часть 1

Ремонт

Королева Виктория взошла на престол в 1837-м и правила до своей смерти в 1901 году, этот период, повторюсь, принято называть «викторианской эрой». «Эра» — название не случайное, достижения и успехи были монументальными во всех областях: подъем промышленности, появление среднего класса, усиление общественной и семейной морали, рост Британской империи и массовое строительство.

Наш дом был продуктом викторианской эры: две каминных трубы спереди и сзади, проходивших сквозь все четыре этажа, подвал с небольшим двориком-колодцем, огражденным перилами, где располагались комнаты прислуги, гостиные для приема на первом этаже, семейная гостиная и кухня на втором и две спальни на третьем. Материалы: кирпич (стены), дерево (перекрытия этажей и стропила), шифер из сланца (крыша), чугун (ограждение и камины).

За 120 лет, прошедших со времени строительства, каждое поколение оставило свой след. На стенах вздувались от сырости многолетние наслоения обоев. Я их сдирал и разглядывал. В глубине лежала простенькая бумага с бледными цветочками, поверх ее — модные при Виктории обои в вертикальную полоску, достижения науки и техники были представлены «анаглиптой» — тиснеными обоями, покрытыми смесью олифы и мелких опилок, расцвет искусств 1930-х выдавал слой с большими цветущими разноцветными артишоками. Все это, спрессованное временем, ссохшееся и сросшееся в единый плотный слой, было похоже на фанеру. Со стен бывшей семейной гостиной на втором этаже я надрал кучу высотой по пояс.

Вместо красивого камина, какие непременно показывают в кино об Англии периода ее элегантного расцвета, на месте бывшей чугунной решетки уныло стоял электрический обогреватель на две спирали. Они разогревались докрасна и остро пахли старой пылью. Я спросил об этом Терезу, и она объяснила, что в 1960-е годы, когда топить углем было запрещено (а дров в стране нет, поскольку каждое дерево на учете), камины за ненадобностью стали либо закрывать, либо выкидывать. Я твердо решил восстановить наш камин в первозданном виде, вернуть былую викторианскую славу, а пока выдрал из стены пошлый обогреватель, какие-то крашеные фанерки, и обнажил большой пролом в каминной трубе.

Идеальное место для сжигания старых обоев, подумал я, ведь обои — это не уголь, и я закона не нарушаю. На всякий случай операцию решил проводить ночью, когда все вокруг спят. Часа в два потихоньку стал разводить огонь. Обои сначала тлели, но гореть отказывались. Я раздувал, махал, раскочегаривал, и, наконец, костер мой ярко запылал.

На радостях я стал кидать в него большие куски, пламя занималось все шире, и вскоре раскаленная куча завыла как мартеновская печь. Я с гордостью смотрел на эту чудную картину, не забывая по-кочегарски подкидывать и шуровать.

В этой ночной идиллии вдруг послышались глухие удары откуда-то снизу. Поначалу я не обратил на них внимания, но удары продолжались. Кто-то ломился во входную дверь. Ночью пугаешься больше, чем днем; сердце забилось, во рту пересохло. Я спустился вниз и открыл дверь.

В английской ночи, под тусклыми звездами, в ночных тапочках, голубых и розовых халатах и пижамах стояло человек сорок. Они не кричали, не возмущались, не крыли меня плохими словами, а молча показывали пальцами куда-то вверх. Я поднял голову. В небесную синеву из моей каминной трубы с ревом вырывался яркий поток искр, как из сталеплавильной вагранки в советских новостях.

«You have set the chimney on fire!» — сказали мне без всякой злости, почти сочувственно. Я кинулся наверх и залил огонь водой из ведра, после чего спустился и стал приносить свои извинения. Кто-то объяснил, что произошло. В каминной трубе за многие годы на стенках оседала сажа — углерод в самой чистой форме, как нас учили в школе. В старину эти трубы регулярно чистили специально обученные мальчики (взрослые в трубе застревали) либо трубочисты орудовали длинными щетками, гирями на цепях, удаляя сажу из трубы, поскольку этот чистый углерод был пожароопасным.

Труба еще некоторое время плевалась искрами в ночное небо, потом погасла. Мой соседи разошлись по домам досыпать. Я сел на велосипед и по ночному Лондону поехал на Элгин-кресент забыться до утра. Кровать была одна, спали втроем, Ринат посередине.

У домов на ремонте я видел большие железные корыта, поставленные перед входом. В них скидывали строительный мусор. На желтом боку было написано Skip Hire и номер телефона. Я позвонил. Женщина с сильным ирландским акцентом спросила — какой мне нужен размер. Самый маленький скип — это 4 кубических ярда, есть также 6, 8, 10 и 12 ярдов. Максимальный срок — две недели. Разрешение у вас есть?

За разрешением надо было ехать в райсовет Камдена, он располагался у вокзала Святого Панкратия. Я выбрал день, когда работа была во вторую смену, с 11 утра, и отправился в райсовет к открытию. Высидел очередь, показал в окошечко документы на дом, заполнил заявление на две бумаги: разрешение на 8-ярдовый скип (это 6 кубометров) и, поскольку скип занимает пространство для стоянки одного автомобиля, распоряжение райсовета на отмену стоянки в данном месте на указанный период в две недели. Мне сказали, что лицензия на корыто придет по почте в течение пяти дней.

Проезжая мимо Святого Панкратия, каждый раз думал — в честь кого назвали вокзал? Много лет задавался вопросом, и только теперь нашел ответ. Панкратий был сыном римских граждан, за неколебимую веру в Христа в 304 году, при императоре Диоклетиане, в возрасте 14 лет был обезглавлен. Католический святой, покровитель детей и здоровья. Ему также молятся при поиске работы, для защиты от судорог, головной боли и лжесвидетельства в суде.

Еще перед отъездом из Ленинграда у нашей скромной и небогатой семьи появилась необычная проблема — куда девать лишние деньги. После продажи кооперативной квартиры (мне вернули все взносы), мебели, аппаратуры, пластинок, книг и прочего образовалась сумма, которая жгла карманы. Менять рубли на валюту было слишком опасно: мой приятель, художник Эдик Мазур получил тогда восемь лет за продажу 200 долларов подставному гражданину из Москвы.

Приходилось действовать по Карлу Марксу, по выученной на уроках политэкономии формуле «деньги-товар-деньги штрих» [7]. Лишние деньги надо было обратить в товар, товар переправить за границу и получить там за него другие деньги, с марксовым штрихом.

Поиск привел меня к коллекционеру икон. Он показал мне самое ценное в его коллекции — старые почерневшие искривленные доски с полувыцветшими образами святых. Они оценивались в большие суммы, но в марксову схему, по моим понятиям, не вписывались. В конце концов я купил стандартную для середины XIX века церковную икону Богоматери с Младенцем. Лики на ней были выписаны в мельчайших деталях и покрыты серебряным рельефным окладом. Цена, которую запросил коллекционер, была несоразмерной, но у меня под ногами горели мосты. Икону я положил в толстый полиэтиленовый пакет, обернул чем-то мягким, завязал бечевкой, и через «женскую мафию» связался с нашим знакомым, Юргеном Майером. Он принимал судно на Ленинградском кораблестроительном заводе и в шутку уверял меня, что «может вывезти слона». Юрген приехал и забрал этот сверток, уверив меня на прощанье своим громким волевым капитанским голосом, что все будет о'кей. Теперь, почти два года спустя, Юрген приехал в Лондон по своим делам и привез мне икону в том же полиэтилене, перевязанном той же советской почтовой бечевкой. На велосипеде я поехал в аукционный дом Philips, показал «товар». Икону согласились принять и спросили, какой будет резервная цена. Если на торгах эта цена не будет достигнута, то продажи не будет. При этом мне то ли не объяснили, то ли я прослушал или не понял, что комиссионные, семь процентов резервной цены, мне при этом все равно придется платить. Так оно и случилось. На первом аукционе за икону давали мало, она не продалась. Пришлось уменьшать резервную цену, и со второй попытки все получилось. Я сел и посчитал. В Питере я заплатил за икону примерно годовую получку служащего (деньги-товар), в Лондоне за товар я получил «деньги штрих», примерно бибисейскую зарплату за два месяца. Бизнес неудачный, но вывод из него мне понравился. Обыкновенным честным трудом тут можно заработать не меньше, чем хитрой марксистской спекуляцией.

Выручку я пустил на покупку центрального отопления.