Розовая ксандрейка и драдедамовый платок. Костюм - вещь и образ в русской литературе XIX в.

КОСТЮМ — ВЕЩЬ И ОБРАЗ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XIX ВЕКА

А. П. Чехову принадлежит высказывание: «Для того чтобы подчеркнуть бедность просительницы, не нужно тратить много слов, не нужно говорить о ее жалком несчастном виде, а следует только вскользь сказать, что она была в рыжей тальме» (Лазарев-Грузинский А. С. Воспоминания // А. П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1955. С. 122).

Читатели — современники писателя — без усилий понимали, что´ кроется за «рыжей тальмой» и почему «рыжей» оказывалась именно тальма, а не ротонда или сак (см. тальма, ротонда, сак). Предметная среда литературного произведения была средой обитания для читателей. Поэтому было так легко представить себе не только пластический облик персонажа, но и понять, какие превратности судьбы скрыты за упоминанием о костюме или ткани, из которой он сшит. Описание внешнего облика героев литературного произведения находило в душе читателей определенный эмоциональный отклик: ведь каждый предмет имел для них не только конкретную форму, но и обладал скрытым значением, был зна´ком целого ряда понятий, которые сформировались в процессе бытования этого предмета. В расчете на понимание в определенном, авторском, смысле и строили свое повествование писатели.

В ином положении оказываемся мы, читая произведения русской художественной литературы XIX века. Все, что связано с костюмом минувшего столетия, давно ушло из нашей повседневной жизни. Исчезли из обихода даже слова, обозначавшие старинные костюмы и ткани.

Обращаясь к А. С. Пушкину или Н. В. Гоголю, Ф. М. Достоевскому или А. П. Чехову, мы, в сущности, не видим многое из того, что было важно для писателя и было понято его современниками без малейшего усилия. Иными словами, для первых читателей литературное произведение представлялось как живописное полотно без малейших утрат и повреждений — теперь же мы, восхищаясь психологической мощью, цельностью характеров, вместе с тем не замечаем многих выразительных средств, при помощи которых писатели достигали этой выразительности.

Поэма Н. В. Гоголя «Мертвые души» известна, без преувеличения, каждому. Трудно представить себе человека, который бы не читал ее. Попробуем проанализировать небольшой фрагмент из второго тома «Мертвых душ», чтобы понять, что´ может дать читателю знание о костюме минувшего века для максимального приближения к авторскому замыслу, для наиболее полноценного восприятия художественного текста.

«Парень, лет 17, в красивой рубашке из розовой ксандрейки, принес и поставил перед ними графины. <…> Брат Василий все утверждал, что слуги не сословие: подать что-нибудь может всякий, и для этого не стоит заводить особых людей; что будто русский человек потуда хорош и расторопен и не лентяй, покуда он ходит в рубашке и зипуне; но что, как только заберется в немецкий сюртук, станет вдруг неуклюж и нерасторопен, и лентяй, и рубашки не переменяет, и в баню перестает вовсе ходить, и спит в сюртуке, и заведутся у него под сюртуком немецким и клопы, и блох несчетное множество. В этом, может быть, он и был прав. В деревне их народ одевался особенно щеголевато: кички у женщин все были в золоте, а рукава на рубахах — точные коймы турецкой шали» — т. 2, гл. IV.

Могла ли «рубашка из розовой ксандрейки» быть названа красивой? Почему бы и нет? — подумает современный читатель. Однако Н. В. Гоголь — большой знаток народного быта во всех его проявлениях, о чем свидетельствуют его «Заметки по этнографии», «Заметки о сельском хозяйстве и крестьянском быте» (Полн. собр. соч. Т. 9. С. 415–438), — скорее всего знал, что александрейка, александрийка, александровка, ксандрейка, касандровка — хлопчатобумажная ткань ярко-красного цвета. Розовый оттенок мог означать, что она была выгоревшей или застиранной, и определение «красивая» могло иметь иронический смысл, особенно заметный в сочетании с «кичками в золоте» и «коймами турецкой шали» на крестьянских рубахах. Знакомство со статьями о кичке и шали объяснит читателю, почему это было невозможно в условиях русской деревни. И, как знать, возможно, Н. В. Гоголь сомневался в ценности благодеяний, оказываемых помещиком Платоновым своим крестьянам, так как живая жизнь русской деревни не давала к этому поводов.

Отталкиваясь от «розового» цвета «красивой рубахи» платоновского слуги, можно пойти и дальше в выстраивании гипотетической цепочки, едва ли не усмотреть в этом образе сатирический и даже гротесковый характер. Но для нас достаточно лишь указать, что в контексте драматических поисков идеала народной жизни во втором томе «Мертвых душ» просматривается реальный бытовой контекст, преодолеть или игнорировать который Н. В. Гоголь был не в силах.

Процитированные рассуждения Василия Платонова противопоставлены высказываниям полковника Кошкарева из предыдущей главы: «Много еще говорил полковник о том, как привести людей к благополучию. Костюм у него имел большое значение: он ручался головой, что, если только одеть половину русских мужиков в немецкие штаны, — науки возвысятся, торговля подымется, и золотой век настанет в России».

В построении цитируемых отрывков, в очередности смысловых акцентов у Гоголя заметна перекличка с размышлениями В. Г. Белинского, например, в его статье «Петербург и Москва», опубликованной в сборнике «Физиология Петербурга, составленная из трудов русских литераторов» (1845).

Белинский писал: «Положим, что надеть фрак или сюртук вместо овчинного тулупа, синего армяка или смурого кафтана еще не значит сделаться европейцем; но отчего же у нас, в России, и учатся чему-нибудь, и занимаются чтением, и обнаруживают и любовь и вкус к изящным искусствам только люди, одевающиеся по-европейски» (Белинский В. Г. Петербург и Москва // Полн. собр. соч. М., 1955. Т. 8. С. 396).

Размышления Белинского о костюме не были случайностью. В этой своеобразной форме выразилось отношение автора очерка к реформам Петра I, многие из которых касались непосредственно костюма (см. сарафан, сибирка). Путь, по которому пошла Россия в результате реформ, был постоянным предметом споров в литературных кружках и салонах, а последствия — пагубные, по мнению одних, и плодотворные, по мнению других, — постоянно обсуждались в печати. Как мы видим, это отразилось и на страницах гоголевской поэмы.

Для нас важно и то, что появляется конкретная историческая дата — 1845 г., и, хотя в сложившуюся хронологическую схему работы Н. В. Гоголя над текстом второго тома эта дата не может внести существенных изменений, наши представления об этом периоде жизни писателя углубляются и конкретизируются (о работе Н. В. Гоголя над вторым томом «Мертвых душ» см.: Манн Ю. В. В поисках живой души. 2-е изд., испр. и доп. М., 1987. С. 173–192).

Итак, обратившись к единственному фрагменту из хорошо известного читателям произведения, мы выяснили, что костюм использовался

— как важная художественная деталь и стилистический прием,

— как средство выражения авторского отношения к действительности,

— как средство связи литературного произведения с внетекстовым миром, со всеми проблемами культурной и литературной жизни того времени.

Почему именно костюм предстает столь важным выразительным средством, деталью, которая выявляет не только пластический облик персонажей, но и их внутренний мир, определяет позицию самого автора литературного произведения?

Это заложено в самой природе костюма. Едва научились выделывать простейшие ткани и шить незамысловатые одеяния, костюм стал не только средством защиты от непогоды, но и определенным знаком. Одежда указывала на национальную и сословную принадлежность человека его имущественное положение и возраст и т. д. С течением времени увеличивалось число понятий, которые можно было донести до окружающих цветом и качеством ткани, орнаментом и формой костюма, наличием или отсутствием каких-то деталей. Когда речь шла о возрасте, то можно было указать массу подробностей — достигла ли девушка, например, брачного возраста, просватана ли она, а может быть, уже состоит в браке. Тогда костюм мог рассказать тем, кто не знает ее семьи, есть ли у женщины дети. Но прочесть, расшифровать без усилий все эти знаки, поскольку они усваивались в процессе повседневной жизни, могли лишь те, кто принадлежал к этой общности людей. У каждого народа в каждую историческую эпоху вырабатывались свои отличительные знаки. Они постоянно менялись. Влияли культурные контакты народа, техническое совершенствование ткачества, культурная традиция, расширение сырьевой базы и т. д. Неизменна оставалась суть — особый язык костюма.

В XVIII веке Россия приобщилась к общеевропейскому типу одежды. Означало ли это, что исчезла знаковая символика костюма? Нет! Появились иные формы выражения очень многих понятий. Эти формы в XIX веке были не так прямолинейны, как в XVIII столетии, когда в России европейское платье указывало на принадлежность к власть имущим, противопоставляло человека всем остальным.

Можно даже сказать, что к началу XIX века формы выражения социального и имущественного положения были невероятно изощренными.

После смерти императора Павла I все оделись в запрещенные до этого фраки (см. фрак, жилет), выражая тем самым отношение к существовавшим запретам. Но покрой фрака, сорт ткани, из которой он сшит, узоры на жилете позволяли определить все тончайшие оттенки положения человека в системе общественной иерархии.

По сравнению с другими видами искусства костюм обладает еще одним важным выразительным преимуществом — возможностью широко и мгновенно реагировать на все происходящие события.

Коляска.

Рисунок из журнала «Новый живописец» за 1830 г. № 9.

Для того чтобы эстетические или идеологические воззрения архитектора, писателя, скульптора или художника воплотились в конкретное произведение, должен пройти иногда довольно длительный срок. В костюме все происходит необычайно быстро. Едва дошли до России сведения об освободительной борьбе в Латинской Америке начала XIX века, как в больших и малых городах страны появились люди, носящие шляпы боливар или морильо (см. боливар), выражая тем самым свои политические симпатии. Получили известность произведения Вальтера Скотта (1771–1832) — все причастные к литературным новинкам сумели применить в своей одежде новый орнамент: стали популярны клетчатые ткани, напоминавшие о национальной одежде шотландцев. Татьяна Ларина из пушкинского романа «Евгений Онегин» могла бы демонстрировать свою осведомленность о творчестве Ричардсона шляпкой памела (см. боливар). Красная рубашка Джузеппе Гарибальди нашла поклонников среди русской студенческой молодежи — гарибальдийку носили юноши и девушки (см. гарибальдийка). Еще не закончилась русско-турецкая война 1877–1878 гг., а на улицах русских городов появились дамы в манто скобелеа (см. манто) или костюмах денис (см. венгерка). Россию посетила французская актриса Сара Бернар — костюм обогатился покроем сара (см. манто), как некогда мужской гардероб включил в себя пальто тальони (см. пальто) в честь французской танцовщицы М. Тальони.

В литературных произведениях оказались зафиксированы все причуды моды, все этапы развития текстильного искусства в XIX веке. Причем каждое название включало в себя определенный историко-культурный смысл, помогающий глубже понять особенности авторской стилистики и психологическую суть изображаемых им персонажей. За упоминанием о драдедамовом салопе (см. драдедам, салоп) может скрываться подлинная драма, которую не замечаем мы, но которая была близка и понятна читателям минувшего века.

Туалетный столик. Рисунок из журнала «Московский живописец» за 1830 г. № 13.

Автор ставит своей целью помочь всем, кто обращается к русской литературе XIX века, приблизиться к пониманию тех смысловых и стилистических оттенков, какими был наделен костюм в произведениях русских писателей. Скрупулезные описания одежды литературных персонажей были связаны с тем, что точный выбор деталей или какого-то признака костюма был продиктован необходимостью наиболее полного раскрытия образа. То, что было сформулировано А. Чеховым к концу XIX века, очень хорошо понимали его предшественники.

Бюро.

Рисунок из журнала «Камер-обскура» за 1832 г. № 14.

Попыткой освоения художественного текста с учетом новейших достижений в изучении костюма и является предлагаемая читателям книга.

Самые широкие читательские круги найдут в ней сведения о предметной среде, в которой существовали герои литературных произведений, и это поможет им представить себе облик описываемых персонажей и дух эпохи.

Швейная машинка с ручным приводом образца 1892 г.

Комментатор литературного произведения сможет уточнить время появления того или иного костюма или ткани. Это представляется автору важным, так как названиями часто становились уже известные ранее слова, бывшие в языковом обиходе, но с другими значениями (см. торнюра).

Художник-иллюстратор или художник-постановщик увидит, что буквальное следование тексту может исказить авторский замысел, если проявления авторской иронии принять за бытовые реалии времени (см. армяк, александрийка).

Актеры или режиссеры смогут найти для себя новые интонации и эмоциональные акценты в пластике и сценической речи, если захотят узнать, каким социальным знаком служили упомянутые в ремарках к пьесам или в художественных текстах названия тканей или костюмов (см. грогрон).

Литературоведы, обратившись к такой художественной детали, как костюм, могут решить для себя, в частности, вопросы, связанные с историей создания литературного произведения (см. антик, туника).

Разнообразие типов тканей и костюмов в XIX века вызвано небывалым развитием техники связанной с производством текстиля, совершенствованием кроя и изготовления одежды.

Модная обувь, рекламировавшаяся в журнале «Вестник моды» в 1880 г.

Из основных событий в истории ткачества и костюма XIX века хотелось бы отметить два, на наш взгляд, самых важных.

В 1801 г. впервые была продемонстрирована, а с 1808 г. широко распространилась машина, получившая в России название жаккардовой (см. жаккардовые ткани), — по имени изобретателя уроженца французского города Лиона, ткача Жозефа Мари Жаккара (1752–1834). Если изобретенный в 1797 г. станок Э. Картрайта позволял производить промышленным способом только простые полотна станок Ж ккара механизировал изготовление тканей с любыми переплетениями нитей (см. переплетение) и с любым самым сложным орнаментом. Раньше опытный ткач мог изготовить за целый день не более 15–20 см. узорчатой ткани. Теперь появилась возможность резко удешевить массовое производство текстиля, сделать его доступным более широкому кругу людей. Благодарные лионцы так высоко оценили достижение своего соотечественника, что поставили Ж. Жаккару памятник работы скульптора Фелотье на городской площади. Но обилие тканей увеличило и способы обозначения сложных сословных отношений между различными слоями русского общества.

Вторым важным событием XIX века, связанным с костюмом, было изобретение швейной машины. Ее история довольно драматична. В 1829 г. французский инженер Бартелеми Тимонье (1793–1857) изобрел первую швейную машинку. Такие попытки предпринимались уже с конца XVIII столетия, но безуспешно. Конструкция Тимонье была несовершенна, скорость работы невелика — она не смогла бы выдержать конкуренции с более поздними изобретениями. Тимонье безуспешно предлагал свое детище многим ведомствам — прежде всего военному, для производства мундиров, — но умер в бедности, неизвестный даже своим соотечественникам. Тем более неизвестен он гоголевскому Петровичу, у которого, как помним, «все было решительно шито на шелку, двойным мелким швом, и по всякому шву Петрович проходил собственными зубами, вытесняя ими разные фигуры» (Шинель, 1842).

Всего три года спустя после публикации «Шинели», в 1845 г., американец Элиас Хоу (ум. в 1867 г.) получил патент на швейную машинку самостоятельной конструкции, однако успеха добиться не смог. Лишь в 1850 г. появилось творение Исаака Зингера (1811–1875), которое приобрело мировую славу, равную разве скорости и широте распространения машинок его фирмы по всему свету. Элиас Хоу смог доказать в суде присяжных, что в основу машинки Зингера легло его изобретение, и до самой смерти он получал отчисления с каждой проданной Зингером машинки. Годом позже, в 1851 г., американец А. Вильсон (никаких биографических сведений о нем не сохранилось, известно лишь, что он был служащим фирмы И. Зингера) усовершенствовал зингеровскую машинку приспособлением для получения двойных швов.

Эпизод из истории техники оказал самое прямое влияние на искусство костюма. Появилось промышленное производство готовой одежды, а это значит, что при внешней демократизации углубились различия между теми, кто шил у лучших портных, и теми, кто должен был довольствоваться готовой одеждой, о которой А. И. Герцен говорил: «<…> гуртовые платья впору до „известной степени“ всем людям одинакового роста и плохо одевают каждого отдельно» (Герцен А. И. Рассказ о семейной драме, 1851).

В повседневной жизни различия выражались порой самыми мелкими деталями, которые кажутся теперь малозначительными, — все они неизбежно отражались в произведениях художественной литературы различных жанров. Не были случайностью на страницах повестей и рассказов такие, например, размышления автора: «<…> иногда подходил какой-нибудь пешеход в сюртуке, по сукну и покрою которого можно было узнать или, по крайности, заключить, сколько тысяч годового дохода укладывается в его карманы» (Дурова Н. Угол, 1840).

Предлагаемое вниманию читателей издание не может претендовать на исчерпывающую полноту охвата всей сферы применения костюма в художественном тексте, так как слишком широк и разнообразен круг литературных произведений, созданных в XIX веке, слишком сложна предметная среда этого времени.

Термины, включенные в книгу-справочник, отобраны с целью показать функции костюма в литературном произведении, а также связь костюма как элемента литературного портрета с контекстом, в котором, собственно говоря, и формируются значения слов, оттенки смысла.

Для удобства читателей материал размещен по словарному принципу, т. е. по алфавиту.

Так как в основу исследования положен анализ контекста, цитируется не словосочетание, как это принято в словарях, а вся фраза, иногда даже и значительный фрагмент художественного текста, в котором встречается анализируемый термин (исключение составляют цитаты из пьесы А. Н. Островского «Свои люди — сочтемся» и повести А. Ф. Вельтмана «Сердце и думка», в которых один и тот же фрагмент включает несколько анализируемых слов, которые к тому же оказываются расположенными друг за другом в алфавитном порядке — например, терно и тибет).

Учитывая, что читатели могут пользоваться различными изданиями литературных произведений, при цитировании пьес дается отсылка на действие, явление, картину, а прозаических или поэтических произведений — на часть и главу без указания страницы. При цитировании справочной и мемуарной литературы или других источников отсылка дается на конкретное издание с указанием страницы в этом издании.

Все цитированные произведения сопровождаются указанием года первой публикации или первого полного издания без учета последующих изданий, так как в нашу задачу входило соотнести бытовые реалии времени написания литературного произведения с встречающимися в нем упоминаниями об одежде и тканях.

Автор счел необходимым дать сначала толкование термина, а затем значение его в каждом конкретном тексте.

Многие словарные и справочные издания, которыми мы пользовались, были образцовыми для своего времени и не утратили своего значения до сих пор. Однако необходимо иметь в виду, что все справочные издания прошлого века включали только те сведения о предмете, которые соответствовали представлению о нем в годы создания того или иного словаря. Попытка анализа костюма и его функций в художественном произведении предпринята впервые, хотя опирается на усвоение того, что сделано как в русском и советском литературоведении, так и в опыте различных справочных изданий.

Некоторые термины не представляют особой трудности при толковании, но автор счел необходимым включить их в справочник, исходя из того, что принятое при комментировании массовых изданий определение — род шерстяной или хлопчатобумажной ткани, род мужской или женской одежды — не дает представления о том, как выглядели эти костюмы и ткани.

Когда речь идет о тканях — указывается способ переплетения нитей, так как это определяет пластические и колористические свойства различных материалов, но система переплетений объясняется лишь однажды, в словарной статье «переплетения», а техника изготовления бархатных тканей — в статье «бархат».

Автор надеется, что издание окажется полезным для всех любителей русской словесности и для того круга специалистов, которые обращаются к русской классике в своей повседневной работе, кто интересуется историей отечественной культуры.