Сестра Харуна-ар-Рашида

Глава VII АББАСА

Ноги у Абуль Атахии подкашивались, тело бил озноб.

Когда-то поэту рассказывали историю родной сестры эмира правоверных, и он лихорадочно припоминал ее.

Аббаса принадлежала к ближайшему окружению повелителя халифата, так же как и визирь Джаафар ибн Яхья аль-Бармеки. Давно уже Харуну ар-Рашиду полюбились беседы с ними: молодой Джаафар был умным и дальновидным советчиком, Аббаса умело оживляла разговор. Беседы проходили непринужденно и с пользой для халифа. Но вот беда: мусульманский этикет строго-настрого запрещал незамужней женщине бывать в обществе, где присутствуют посторонние мужчины, и тем более участвовать в меджлисах. Нарушать установленный обычай не имел права даже эмир правоверных.

И тут Харун ар-Рашид нашел путь, который показался ему великолепным. Действительно, казалось, что проще, — составить фиктивный брачный договор и выдать Аббасу замуж за Джаафара! О фактической женитьбе, само собой разумеется, не могло быть и речи: вольноотпущенник перс не годился в отцы будущим наследникам халифата. В брачном договоре, скрепленном халифской печатью, предусмотрительно оговаривалось, что супруги имеют право встречаться только в присутствии эмира правоверных. Согласно существовавшим законам, за нарушение договора полагалась смерть.

Абуль Атахия был не в силах подавить злую усмешку: еще бы, отныне в его руках была судьба всемогущего Джаафара ибн Яхьи аль-Бармеки!

«У визиря много врагов, — рассуждал он, не отрывая глаз от дверной щелки, — и первый среди них аль-Фадль ибп ар-Рабиа, который прибудет сюда поутру. Враги не станут скупиться, им бы только подкопаться под ненавистного перса, отобрать у него высокий пост. За тайну, при помощи которой его можно уничтожить, они выложат тысячи динаров».

О том, что будет с Аббасой, поэт не задумывался. Он не принадлежал к числу жалостливых людей. Глаза у него, правда, слезились, но отнюдь не от участия к женщине, которую он намеревался погубить, а от пристального ее рассматривания.

Неожиданно в носу у Абуль Атахии защекотало, и он едва успел вовремя схватиться за переносицу.

— Успокойся, сейида! — донеслось из комнаты, пока поэт благодарил аллаха, что тот не дал ему чихнуть и тем самым не выдал его присутствия. — Ты преодолела столько опасностей, чтобы увидеть мальчиков, обними же их крепче! Предоставь будущее всемилостивому и всемилосердному, он защитит тебя от бед и невзгод!

Соскочившие с материнских колен дети, опечаленные и удивленные, смотрели, как по щекам Аббасы катятся крупные слезы.

Она привлекла старшего сына, осыпала поцелуями белый лоб, тоненькую шею, а он растерянно улыбался, не понимая, то ли она хочет позабавить его и поэтому так смешно чмокает, то ли на самом деле чем-то расстроена. Разве мог ребенок, не испытавший в жизни и пустякового горя, разобраться в ее переживаниях? Его понятия были совсем еще детскими. Он рвался порыться в песке, поиграть в бабки, ласково прижаться к матери и тотчас убежать, толкая перед собой обруч или весело поддавая мячик. Он любил строить из гальки дворцы, из мягкой глины лепил замысловатые фигурки. Как-то случайно увидел он мертвого феллаха и сказал: «Дядя спит!». А другой раз, указывая на неподвижно лежавшую ядовитую змею, воскликнул: «Смотрите, какая красивая веревка!». Не имея понятия о жестоких ударах судьбы, он не боялся расставаний, — для него это были очередные забавы, как игра в прятки, за которой следуют неожиданные находки и встречи. Ему нравилось играть с кошкой. — как это она никогда не устает прыгать и возиться! Для иных детей заводили прирученных птиц; когда птица улетала и не возвращалась, ребенок, глубоко переживая потерю любимого существа, понимал, что значит привязанность. А у него такой птицы не было…

Аббаса же любила детей больше жизни. Любовь матери — гашиш ее сердца. В глубине души мать никогда не порицает дитя, даже если дитя не разделяет ее чувств. Лишь бы малыш был весел и сыт, лишь бы его личико дышало здоровьем. Пусть он заикается от счастья, не беда, только бы ему было хорошо. Его радость — это и ее радость. Он пляшет, довольный, и она готова заплясать вместе с ним. «Веселись, сыночек! Ну что ты еще хочешь? Скажи мне, я сделаю все!» И мать действительно сделает. Сделает, даже если это пойдет ей во вред. Нет у материнской любви ни конца, ни края! Тот, кто не имеет ребенка, не в состоянии понять этого. Он может лишь представить себе глубину материнского чувства, но представить — еще не значит познать.