Сестра Харуна-ар-Рашида

Глава I ТАИНСТВЕННЫЕ ПУТНИКИ

Меджлис веселья был в полном разгаре, когда Мухаммед аль-Амин, сын Харуна ар-Рашида, недавно назначенный первым престолонаследником халифата, надумал купить белых рабынь.

— О, достойнейший из достойнейших, великолепная мысль! Чернокожие, да и желтолицые, изрядно надоели, — подхватил фаворит престолонаследника аль-Фадль ибн ар-Рабиа. — Могу тебя порадовать, мой повелитель: иудей Фанхас доставил в Багдад бледнолицых гурий отменной красоты.

— Ценю твои услуги, мой верный Фадль, — покровительственно ответствовал аль-Амин. — Возьми-ка это дельце на себя. Поутру отправляйся к своему иудею и отбери красоток для нас.

Находившийся поблизости придворный поэт Абуль Атахия внимательно прислушивался. Острым нюхом опытного интригана он учуял запах крупного барыша. Обделывать делишки с богатым работорговцем ему было не впервой.

Он очень спешил. Путь предстоял неблизкий, дворец юного престолонаследника находился в предместье аль-Мухаррем, в восточной части Багдада, а дом Фанхаса — в холмистом районе, на западе, где в свое время халиф аль-Мансур возвел постройки для содержания рабов, получившие название Дар ар-Ракик.

Солнце клонилось к западу.

Абуль Атахия был худощав и строен фигурой. Собираясь в ночной поход, он сбросил изысканную, богатую одежду, в которой вернулся с пиршества, растрепал завитые локоны черных волос, надел на голову помятую чалму, замотав ее, как носят простолюдины, и закутался в дешевую абу. Глянув на него, никто бы не подумал, что перед ним придворный поэт.

Он спустился к Тигру, пошел вдоль реки, колеблясь, то ли подозвать лодочника и переправиться на другой берег, то ли пешком добраться до нижнего моста и сэкономить дирхемы на переправе. О том, чтобы нанять верхового осла, как постоянно делали багдадцы — в каждом переулке были погонщики, промышлявшие извозом, — он даже и не подумал: лишние расходы, кому они нужны!

Из-за утеса, нависшего над рекой, показались надутые ветром белые паруса. Большая лодка обогнула излучину реки и, как бы поддразнивая одинокого путника, заскользила вдоль берега, по которому он шагал.

На землю опускалось темное покрывало ночи. Замолкли голоса птиц, притихли животные. До нагромождения прилепившихся друг к другу строений аль-Карха, узких улочек, забитых прохожими, было еще далеко.

По обоим берегам Тигра тянулись цветущие парки, в которых то здесь, то там показывались загородные дворцы визирей и эмиров.

Лодка приблизилась.

— Э-эй! — крикнул Абуль Атахия.

Кормчий не шевельнулся: пли не слышал, или не хотел отвечать.

— Э-эй, на борту! — повторил поэт.

— Некогда нам! — ответили с лодки.

Как это часто случалось, получив отпор, Абуль Атахия во что бы то ни стало захотел добиться своего. Кроме того, время было позднее, нужно было спешить.

Повинуясь команде, матросы убрали паруса и уселись на весла. Абуль Атахии стало ясно: это не вечернее катание по Тигру, устроенное богатым багдадцем. Да и спускавшаяся ночь обещала быть безлунной, непригодной для увеселений на реке.

— Э-эй, на борту!

Кормчий привстал, сложил руки рупором.

— Чего тебе? Кто ты?

— Чужеземец я! Ты понимай, я чужеземец! — слегка коверкая слова, ответил Абуль Атахия. — Ночью пора попасть квартал аль-Харбийя. Не знаю, как добраться. Будь великодушен, хозяин!

Кормчий на минуту исчез, затем появился снова.

— Ладно, возьму!

Лодка замедлила ход, повернула и причалила к берегу. Рослый матрос поднял дощатые сходни, один конец уложил на борт, второй перебросил на прибрежную гальку.

Абуль Атахия проворно взбежал по сходням, с поклоном приветствовал кормчего и, послушный его указанию, присел на скамеечку возле спущенного паруса. Огляделся. Лодка уже отошла от берега. Четверо матросов налегли на весла. На корме горел факел. Его неровный свет вырывал из сгущавшихся сумерек фигуры двух людей. Это были мужчина и женщина. Одетые по-бедуински, они сидели, скрестив ноги, и дремали. Перед мужчиной стояли кабкабы, какие носят в Хиджазе. Возле женщины на палубе была устроена широкая постель, в которой спали два мальчика, полуприкрытые вышитым узорчатым платком. Головы их покоились у женщины на коленях.

«Тут что-то кроется, — подумал Абуль Атахия. — Это не родители с детишками. Не мешало бы разгадать загадку! Ничего не скажешь, отличный вечерок!»

Нос лодки разрезал недвижную гладь реки. Ветер улегся. Воздух был тих и спокоен. Ни звука. Лишь монотонноласковое журчание воды, плещущей о борт, да легкие удары весел и приглушенные ритмичные всплески.

Впереди показались центральные кварталы Багдада. Здания были освещены. Над Тигром разносились пронзительные призывы муэдзинов, сзывавших верующих на вечернюю молитву.

Момент был удобный, упускать его не стоило.

— Хозяин! — обратился Абуль Атахия к кормчему. — Есть ли у тебя молитвенный коврик? Благодарю тебя, спасибо!

Он прошел на корму и, устроившись поближе к бедуинам, опустился на колени. Забормотал заученные слова молитвы, а сам принялся разглядывать таинственных путников. Мужчина и женщина средних лет: огрубевшая кожа, глубоко врезавшиеся морщинки, примитивная одежда непритязательных кочевников пустыни… Мальчики, наоборот, холеные; одному лет пять, может быть пять с половиной, второй, видимо, его брат, на год-полтора младше. Лица едва загорелые, как у городских детей, слегка продолговатые, с красивым разрезом глаза, длинные ресницы будто припудрены мелким растертым — углем. Не похожи мальчики на сыновей бедуинов! Совсем не похожи…

Поспешно закончив молитву, Абуль Атахия свернул коврик и вернулся на место под парусом.

— Твои путники, хозяин, чужеземцы, вроде меня?

— Мой гость не женщина, но очень любопытен, — уклончиво ответил кормчий.

— Вдалеке от отечества все чужеземцы — родственники, — настаивал Абуль Атахия.

— Принимая тебя на борт, я не спрашивал, кто ты, откуда идешь и куда направляешься, — отрезал кормчий и повернулся к рулю. — Тебя не касается, кто эти люди.

Лодка приближалась к первому городскому мосту. От одного берега к другому тянулись скрепленные между собой барки, на бортах которых лежали деревянные мостки. Если требовалось пропустить лодку, цепи, соединявшие барки, ослаблялись, одна цепь опускалась, и средняя барка отплывала в сторону, освобождая проход.

По левому берегу тянулись огни города-крепости, сооруженного еще халифом аль-Мансуром. Впереди едва угадывался силуэт второго моста. По обыкновению, в столь поздний час он должен был быть закрытым.

— Ну, пора тебе вылезать! — проговорил кормчий, отпуская руль.

Категоричность фразы пришлась Абуль Атахии не по душе. Он хотел было уже сказать, кто он такой — этого было бы достаточно, чтобы заставить себя уважать, — но одумался: не стоило рисковать, ночное путешествие должно было остаться тайной.

Справа проплывал замок Вечности, любимая резиденция Харуна ар-Рашида. Сводчатые окна замка были освещены разноцветными фонариками. Огней было так много, что их таинственные отблески проникали в пышный парк, окружавший замок. Над Тигром неслись резкие ароматы, среди которых угадывались запахи ладана, мускуса, цветущих анемонов и лаванды.

Перестав думать о подозрительных путниках, Абуль Атахия все свои помыслы устремил на предстоящую сделку с работорговцем.

— Уж не хотит ли хозяин высадить меня у халифского замка? — спросил он, удрученный тем, что оставалась еще верная треть пути.

— Нет, не хотит, — с усмешкой ответил кормчий, — я высажу тебя после моста, на западной стороне.

— Благодарю тебя, хозяин! Совсем спасибо! — ответил Абуль Атахия, продолжая мистификацию.

Когда лодка причалила, он поправил съехавшую набок чалму, туже затянул пояс, завернулся в абу, поблагодарил кормчего и сошел на берег.