Сестра Харуна-ар-Рашида

Глава LXVI ПРИГОВОР СТАРЦА

— Приветствую тебя, о эмир правоверных! Можно войти?

У говорившего эти слова старчески дребезжал голос. Это был шейх Исмаил.

Харун ар-Рашид подал знак палачу, подождал, пока тот, схватив поднос, выбежал через потайной ход, и тогда проговорил, засовывая под тахту палочку черного дерева, словно преступник, прячущий улики.

— И тебя приветствую, дядюшка! Рад видеть!

Шейх Исмаил был уже в опочивальне. Он вошел, не дожидаясь приглашения, бессильно опустился на подушку. Дыхание у него было с присвистом, какое бывает у стариков после быстрой ходьбы пли когда они взволнованы.

Халиф поднялся.

— Что с тобой, дядюшка?

— О, эмир правоверных! — задыхаясь, сказал шейх Исмаил. — Я воспользовался твоим позволением, явился без доклада. Старший привратник пропустил меня…

— Так и положено, дядюшка. Я приказал. Но что же все-таки произошло? Чем ты обеспокоен? Рассказывай!

— В городе тревожно, халиф. Бармекиды волнуются…

— Премного тебе благодарен! — перебил старца Харун ар-Рашид. — Я уже принял меры. Поверь, Бармекиды скоро успокоятся, все до единого, очень скоро…

Шейх Исмаил вскинул вверх руки.

— Пощады, о эмир правоверных! Пощады! Отмени казнь!

— Казнь? — переспросил халиф. — Ах, ты имеешь в виду Джаафара…

— Да, визиря! Он должен жить! В интересах халифата!

— Увы, дядюшка…

— Ты убил его?! — вскричал шейх Исмаил, вскакивая с подушки. Глаза у него засверкали, как у молодого наездника.

— Ты не совсем прав, дядюшка, — медленно протянул Харун ар-Рашид, поражаясь пылкости, которую проявил обычно невозмутимый хашимит, — визиря убила его собственная подлость.

— Нет, это ты убил его! Ты! — горячился шейх Исмаил. — Убил достойнейшего человека!

— Молчать! — загремел халиф, едва сдерживаясь, чтобы не позвать слуг и не вытолкать из замка родного дядю. Впрочем, такой поступок опозорил бы его — он понимал это. Голос его смягчился: — Мой визирь предал меня, дядюшка. Наказание, которое он понес, заслужено.

— Аббаса тоже тебя предала? Куда она исчезла? А?

— Это мое личное дело, — отрезал халиф. — Оно не касается политики. Женщину нельзя уподоблять государственному мужу.

— Почему ты не отправил визиря в Хорасан, как обещал? — вопрошал шейх Исмаил. — Джаафар ибн Яхья принес бы пользу халифату, поднял хозяйство вилайета, способствовал бы развитию там наук и искусств.

— Он посеял бы смуту, — медленно проговорил Харун ар-Рашид. — Осторожность и предусмотрительность предупреждают опасность. Рисковать Хорасаном (не приведи аллах, если он отколется от халифата!) — чистое безумие.

— А то, что ты сделал, не безумие? Еще хуже! Преступление! Больше не жди от меня ни советов, ни искренности. Убийство визиря и то, что теперь, я вижу, ты замышляешь сделать, тебе не простят ни ныне живущие, ни потомки. Вместе с визирем ты убил и мою дружбу. Отныне я буду исполнять обет молчания. Думы мои и тайны останутся при мне! Да будет аллах тому свидетелем!

Харун ар-Рашид изменился в лице, но быстро овладел собой и спокойно проговорил:

— Дядюшка, ты никогда не узнаешь, в чем виноват визирь, за что поплатился головой. Освобождение аль-Аляви, стяжательство — все это пустяки. Поверь мне в последний раз: если бы визирь воскрес, я бы убил его вторично! Вот какая у меня к нему ненависть! А больше я тебе ничего не скажу. — Халиф глубоко вздохнул и закончил: — Ступай, дядюшка! Я должен совершить омовение и сотворить молитву. Сегодня пятница. Меня ждут в мечети.