Сестра Харуна-ар-Рашида

Глава LXIV ЕЩЕ ОДНО ПРИГЛАШЕНИЕ

В Нахраван спешил гонец предупредить о небольшой задержке с отъездом, а Джаафар ибн Яхья уселся за пышно убранный стол отпраздновать последний день своего пребывания в Багдаде. После вина и яств ему захотелось насладиться музыкой.

— Не сбежали ли певцы от низверженного визиря? — спросил он, поводя вокруг осоловевшим взором. — Остался кто-нибудь?

— Как не остаться, мой господин! — воскликнул эмир увеселений. — Твоего распоряжения ждет Абу Закар.

— О, Абу Закар! Люблю я его! Хоть он и слепой, а видит дальше других. Хорошо сочиняет песни! Впусти его!

Раб-поводырь привел слепого, усадил на шелковую подушку. Полукругом расположились наложницы с лютнями.

Давно уже Абу Закар раскусил халифа Харуна ар-Рашида. Не доверяя ему, слепой тщательно обдумывал фразы, которые эмир правоверных говорил, старался угадать, чем они вызваны, каков их истинный смысл. По внешним признакам — по настроению, по едва уловимым интонациям голоса — научился он угадывать истинные побуждения халифа. Поутру Абу Закар заметил, что халиф производит впечатление человека, проведшего бессонную ночь и озабоченного, но изо всех сил старающегося показать, что он доволен и весел. Дважды спрашивал халиф, не ходят ли по городу какие-нибудь слухи. К чему бы это? Когда Ибрагим аль-Мосули, видно тоже почуявший неладное, спросил, верно ли, что новым визирем станет аль-Фадль ибн ар-Рабиа, а Бармекиды будут отстранены от власти, Харун ар-Рашид прикрикнул на него. Халиф был явно недоволен вопросом, и ответ его: «Какая глупость! Бармекиды необходимы государству!» — звучал неискренне. Он сам это, видимо, почувствовал и, желая скрыть, стал подробно описывать их заслуги ¹. Преувеличивал, лишь бы никто не заподозрил… Что именно? Каковы его тайные намерения? Чем объяснить слухи, будто дворец Аббасы окружен халифской стражей?

Слепой певец чувствовал, что над Джаафаром ибн Яхьей нависла опасность. Все это и привело Абу Закара в Шемассийский дворец. Очутившись в покоях визиря, он тронул струны и запел[37]:

Визиря не на шутку встревожила песня. Он хотел было расспросить Абу Закара, но в зал вошел привратник-эфиоп и молча остановился перед столом.

— Говори! — приказал Джаафар ибн Яхья.

— Тебя спрашивает Масрур, мой господин.

— Палач? Ты не перепутал?

— Никак нет, мой господин.

— Уж не хочет ли он выпить с нами? — пошутил визирь. — Впусти его!

Привратник распахнул двери.

Придерживая саблю, Масрур прошел по залу и склонился в низком поклоне.

— Что привело тебя к нам? — спросил Джаафар ибн Яхья, внимательно наблюдая за ним.

— Халиф так и думал, что у вас тут пиршество, и огорчался, что придется тебя потревожить. Он призывает тебя в замок Вечности.

— Меня? Но я только что у него был, мы распрощались.

— Прибыл посол из Хорасана. Халиф хочет посоветоваться с тобой.

— А я-то думал, мы никогда больше не увидимся! — пробормотал визирь, подавая знак, чтобы ему принесли официальный военный костюм и саблю.

Когда отряд подвыпивших всадников, выехав из Шемассийского дворца, свернул на дорогу, шедшую к замку Вечности, по тропинке от Тигра наперерез им выбежала женщина. Завидев кавалькаду во главе с Джаафаром ибн Яхьей, она замахала руками, закричала. Но расстояние было слишком большим. Всадники исчезли за поворотом, а женщина, выбравшись на дорогу, по которой они проскакали, упала ничком в дорожную пыль и зарыдала.

Кавалькада растянулась: впереди всех — Масрур, он был за проводника, за ним скакал визирь, потом охрана. От выпитого вина кружилась голова, и бешеная скачка пришлась визирю как нельзя более по душе.

Перед замком Вечности он обогнал палача и первым влетел в раскрывшиеся при его приближении ворота наружной крепостной стены. Не снижая скорости, миновал вторые ворота, третьи… В недоумении увидел сооруженный за каких-нибудь два-три часа огромный турецкий шатер, повернул коня и только теперь понял, в какую попал ловушку. Расчет был дьявольски прост: увлечь его скачкой, тем временем свита отстанет — ей не положено скакать ни впереди его, ни рядом, — и когда он минует ворота, закрыть их. Масрур на ходу крикнул стражникам, те быстро опустили защитные решетки, и вся охрана визиря оказалась отрезанной от него.

Джаафар ибн Яхья соскочил с лошади. С трех сторон двора на него надвигались вооруженные негры, человек сорок. Надрывно скрипели запираемые ворота. Полог над входом в шатер дернулся и поднялся, открывая приготовленную в глубине его плаху.

— Приказ халифа! — прокричал Масрур, спешиваясь. — Я должен убить тебя, визирь!

Джаафар ибн Яхья схватился за саблю. И сразу же сорок негров подняли копья. Он понял, что сопротивляться бесполезно, надо выиграть время, и возопил, вздымая руки к небу:

— О небеса! Прошу милости!

Быстро опустил руки. Земные заботы были важнее. Опьянение прошло, будто его и не бывало.

— Масрур! — воскликнул он, приняв решение. — Ты разумный человек! Я богат, а служба твоя не вечна. Тысяча тысяч динаров за то, что ты выпустишь меня отсюда. Тысяча тысяч динаров и добрый скакун в придачу. Тебя никто не догонит. Соглашайся! У себя в Фергане ты будешь первым богачом.

— Преданный слуга не берет денег! — ответил палач.

— Смотри не промахнись! Такой случай бывает в жизни однажды. А деньги берут все. Даю половину моих богатств. Слышишь? По-ло-ви-ну!

— Не возьму!

— Молодец! — похвалил визирь, тут же меняя тактику. — Я так и думал, что ты откажешься! Уважаю тебя с этой минуты. Проводи меня к Харуну ар-Рашиду. Мне нужно поговорить с ним, я убежден, что все уладится.

— Халиф не приказывал тебя пускать к нему. Он приказал принести твою голову.

— Э, ты же знаешь халифа, в припадке гнева он мог отдать приказ, о котором потом пожалеет. Может быть, уже пожалел. Ступай к нему и скажи, что я мертв! Если он выразит сожаление, признайся во всем. За одно это отдаю половину богатств. Они — твои!

Предложение это ошеломило Масрура. Оно не вело к предательству. Он ничего не терял. Ровным счетом ничего! Харун ар-Рашид действительно мог изменить решение. Такое случалось… Почему бы и не попробовать счастья?

Он кивнул головой, молча отобрал у визиря саблю, провел в шатер, приказал неграм стеречь пленника и ушел.

Джаафар ибн Яхья погрузился в раздумье. Он раскаивался, что не уехал из Багдада, поверил, что халиф милостиво отпустил его в Хорасан. Как он обманулся! Надо было рвать отношения, рвать немедленно, а не пытаться их наладить. Теперь на помощь рассчитывать нечего, надо самому попытаться вырваться отсюда! Аббаса ждет… О дорогая, ты даже и не догадываешься, в какую западню я попал! Зачем человеку власть? В чем смысл человеческого существования? Не в том ли, чтобы жить в покое и тишине? Разве спокойствие не есть счастье? Казалось, близка счастливая, безмятежная пора, и вдруг…

У входа показалась приземистая фигура. Джаафар ибн Яхья глянул на вошедшего палача и по его насупленным бровям понял все. Будто сквозь дрему услышал слова, которые палач мог бы и не говорить:

— Я сказал халифу, что ты убит. Он приказал принести твою голову.

Невероятным усилием воли визирь стряхнул оцепенение и властно приказал:

— Постой!

Он пошел навстречу Масруру, не спуская глаз с сабли, которая болталась у того на боку.

— Что-то я хотел тебе сказать… Нет, не о пощаде… Что решено, то решено. Ах да, вспомнил! Аббаса! Халиф и ее намеревается казнить?

Рукоятка была совсем близко.

— Аббаса мертва, — произнес палач.

— Ты лжешь, негодяй!

Визирь прыгнул на Масрура, схватил саблю и в тот же момент, глянув в округлившиеся от ужаса глаза ферганца, понял, что тот сказал правду. Пальцы его разжались.

— А-а-а!

Исторгнувшийся из груди крик походил на вопль смертельно раненного животного.

Все было кончено. Жизнь утратила смысл. Джаафар ибн Яхья склонился над плахой. Впервые в жизни глаза визиря были влажны от слез.

— Аббаса мертва! Убей меня, палач! Прошу тебя, убей!