Сестра Харуна-ар-Рашида

Глава VI АБУЛЬ АТАХИЯ ПОДСЛУШИВАЕТ

Из-за двери доносился приглушенный говор. Беседовавшие, видимо, опасались, что их могут подслушать, и говорили тихо. Слов было не разобрать. Поэт нагнулся и глянул в щелку.

На невысоком ложе, находившемся посредине богато убранной комнаты, восседала царственно величавая женщина. На коленях она держала двух мальчиков, прижав их к груди. Полные губы ее улыбались, а в уголках глаз, как крупные жемчужины, сияли слезы. И трудно было сразу понять, то ли от горя они, то ли от радости.

По внешнему виду женщине можно было дать лет двадцать пять — тридцать. Абуль Атахии никогда не доводилось видеть госпожу столь изысканной красоты и высокого благородства, хотя он насмотрелся на прелестных наложниц и при дворе эмира правоверных, и в окружении наследника престола, и у Джаафара ибн Яхьи, и у других Бармекидов. Это была женщина особого склада. Достоинство, с которым она держалась, поражало всякого. Ее глаза не были огромными — у какой-нибудь рабыни можно было встретить и больше, — но каким блеском они преисполнялись, когда смотрели вокруг! В них нельзя было найти и следа истомы, которой отличаются глаза куртизанок. Взгляд, казалось, проникал в душу, в ее сокровенные тайны; лгать перед ним было невозможно. Кожа незнакомки не отличалась белизной, что, пожалуй, могло бы объяснить многое, а имела цвет слегка подрумяненной пшеничной корочки. Женщина молчала, но чувство материнской любви, переполнявшее ее в эту минуту, отражалось на лице, как в зеркале.

Голова женщины была прикрыта шелковой гранатового цвета накидкой, украшенной драгоценными камнями и вышитой золотыми нитками. Волосы красиво уложены, слегка взбиты и приподняты на макушке. Эту прическу называли прической Сукейпы, дочери Хусейна, которая ее придумала. На лоб спускалась тугра.

Абуль Атахия задрожал: тугру носили только представительницы династии Аббасидов! Вот она — птица с крупными изумрудами вместо глаз и рубиновыми крыльями, а чуть ниже герб династии, инкрустированный бриллиантами чистейшей воды! Причудливо переливаясь, камни сверкали так ярко, что казалось, будто комната освещается не горящими свечами, а благородным блеском драгоценностей. Подвески в ушах женщины состояли из жемчужин размером с голубиное яйцо. Шею украшало алмазное ожерелье безупречной шлифовки. Одежда была из дорогого лазурного цвета виссона с пестрыми узорами по краям.

«Кто она? — едва не вскрикнул Абуль Атахия, выпрямляясь. — Кому принадлежит эта гурия? Да ведь ока халифского рода! Но что она делает в доме работорговца? Вот удача так удача! Такая новость, если пожелает аллах, будет стоить больших денег!»

Он снова заглянул в щелку.

В углу комнаты на полу сидели мнимые жители Хиджаза. Риаш был старше, чем казался в лодке; голову его покрывали густые седые волосы. Что в действительности представлял собою этот человек, оставалось непонятным: лицо его ничего не выражало, взгляд был бесстрастный, отсутствующий, в позе — почтительность. Барра, та более всего походила на бывшую рабыню: немолодая, усталая, похоже, что из вольноотпущенниц…

Прямо перед сейидой, спиной к двери, сидела еще одна женщина.

«Атба! Ты тоже здесь?! — едва не вскрикнул Абуль Атахия. — Пытаешься утешить госпожу? О, аллах, я никогда не видел тебя с непокрытой головой! Черные волны пышных волос… Как бы хотел я их поцеловать! Десяток косичек, и на конце каждой пробитая с края золотая монетка или просверленный камешек-самоцвет. На ногах твоих розовые шальвары, расписанные зелеными побегами, вокруг шеи ожерелье, руки унизаны суварами и думлюджами».

Сердце Абуль Атахии билось так сильно, что казалось, вот-вот его удары будут услышаны в комнате; от неудобной позы ныла спина. Он затаил дыхание, переступил с затекшей ноги на другую и стал прислушиваться. Поначалу различал отдельные, громче сказанные слова, затем обрывки фраз, и наконец ничто уже не ускользало от его обострившегося слуха.

— Тебе не грозит опасность, сейида! — убеждала Атба. — Уверяю тебя!

— Не могу я, поверь, не могу!

— Прошу тебя, не расстраивайся!

— Что-то подсказывает моему сердцу — я вижу сыновей последний раз.

— Не приведи аллах, сейида! — воскликнула Атба, и косички ее задрожали. — Ведь ничто не изменилось. Разве Риаш не явится сюда по первому твоему зову? Наступит день, аллах милостив, когда ты не будешь больше разлучаться с детьми!

— Этому никогда не бывать, — грустно покачала головой женщина. — Я чувствую, что последний раз в жизни обнимаю их, целую, прижимаю к груди. — Она умолкла, вытащила шелковый платочек, обшитый парчовыми нитка-мп, вытерла слезы и затем проговорила: — Ты же знаешь, в руках моего брата-тирана всесильная власть, нет в его сердце места ни жалости, ни состраданию. Пусть вокруг гибнут от голода и жажды, тают от любви — ему ни до кого нет дела. Он требует лишь исполнения своих желаний.

— Увы, сейида, — громко вздохнула Атба, — все мужчины одинаковы. Они господа положения, и они любят себя куда больше, чем нас. Им дозволено то, что нам запрещается. Мужчина имеет несколько жен, забавляется с рабынями и наложницами. А бедная женщина не вправе даже выйти замуж за того, кого любит…

— И все же ты не найдешь ни одного «господина положения», который поступал бы так же, как мой тиран, даром что он мне родной брат, — возразила ее собеседница. — В целом мире нет женщины несчастней меня! Брат выбрал мне мужа, устроил брак, отдал в жены, но запрещает то, в чем аллах не отказывает самым ничтожным своим созданиям. Разве это не позор, не насилие? Под страхом смерти нам запрещено встречаться наедине. А сам он, ты знаешь, развлекается как только может, окруженный во дворце толпами рабынь, привезенных со всех концов света!

Она заплакала. Глядя на нее, начали всхлипывать оба мальчика. Атба тоже едва удерживалась от слез. Но она взяла себя в руки и проговорила:

— Да храпит аллах эмира правоверных, сейида! Он возражает против твоего фактического замужества не потому, что визирь недостоин тебя как человек, как мужчина. Нет, у него недостойная кровь! Именно кровь. Ты дочь халифа, сестра халифа, прямой потомок пророка Мухаммеда. Ты должна хранить кровь незапятнанной. Ну разве тебе подобает иметь наследников от визиря? В общем понимании он вольноотпущенник, перс. Посмотри, сколько вокруг кровосмесительных связей! По мнению эмира правоверных, тебе надлежит сочетаться законным браком с хашимитом, твои наследники должны иметь чистую кровь. Харун ар-Рашид запретил фактическое замужество лишь из уважения к твоему высокому происхождению.

— Какие ты говоришь глупости! Перестань, как ученик, твердить урок, заученный с чужих слов. Хочешь внушить, будто я неправа? Напрасно стараешься! Если братец считает, что ребенок, зачатый от вольноотпущенника, опозорит халифат, почему же он сам нажил с рабыней сына и возвысил его до звания второго престолонаследника? Почему? А? Почему не довольствуется законным браком ну хотя бы с дочерью моего дяди Зубейдой? Кстати, он утверждает, что любит ее. Хороша любовь, нечего сказать! Моим братцем владеют дикие страсти. Он погряз в разврате. Никто не в силах его удержать. Я женщина, и поэтому он считает нужным тиранить меня. Да что там еще говорить — он тиранит всех!

Абуль Атахия почувствовал, как у него взмокла спина. Перед ним находилась Аббаса, родная сестра Харуна ар-Рашида. Из-за двери доносились слова, за слушание которых полагалась страшная казнь.

— Среди хашимитов, за которых ты ратуешь, нет ни одного, равного визирю, — продолжала Аббаса, обнимая детей. — Почему он запрещает мне видеться с ним? Разве позволительно так относиться к замужней сестре? Но я нарушаю этот запрет и впредь буду нарушать, несмотря на угрозу смерти! Я люблю его! Понимаешь, люблю! У нас двое сыновей. Наша любовь не преступление, хотя нам и приходится таиться от всех. О, когда кончится эта пытка! Скажи, когда? Мне надоело дрожать при мысли, что наша тайна может быть раскрыта!