Сестра Харуна-ар-Рашида

Глава LI ЛОВКИЙ ХОД

В уединенной башенке замка Вечности находились двое — халиф и шейх Исмаил, да будет милостив к ним аллах! Сидя рядом на позолоченной тахте, они вели беседу вполголоса.

Говорил Харун ар-Рашид:

— Не отрицай, дядюшка: достигнув высот власти, Бармекиды стали действовать в ущерб арабам и, следовательно, нам лично. Они присвоили себе столь огромные богатства, что это становится опасным для халифата. Не ровен час, персы окажутся сильнее.

— Не отрицаю, племянник, сокровища у них огромные. Но согласись — с ведома и согласия эмира правоверных накопили они их. Если бы эмир правоверных намекнул, что не разрешает…

— Выходит, это я отдал приказ грабить себя? — возмутился Харун ар-Рашид и добавил более спокойно: — Не думал, дядюшка, что ты можешь такое сказать. А персов я уподобляю гнойной язве на теле государства.

Несмотря на то, что халиф, видимо, всерьез возненавидел Бармекидов, шейх Исмаил считал себя обязанным поддерживать незаслуженно обвиненных.

— Делясь своими мыслями, эмир правоверных оказывает мне большую честь, — сказал он с почтением. — Ведь племяннику известно: я поклялся ни на шаг не отступать от правды и слово свое сдержать должен пред людьми и аллахом. Бармекиды суть рабы эмира правоверных, хоть он это и отрицает. Осмелюсь утверждать: рабы — они рабами и останутся. Кто, как не эмир правоверных, лучше знает, сколько услуг, и притом услуг неоценимых, оказано ими халифату. То, что сделано ими для возвеличения государства, трудно сосчитать. И эмир правоверных доволен был усердием рабов своих. — Заметив, что у Харуна ар-Рашида стало подергиваться лицо, старец понял: сейчас пристало поругать персов. Само собой разумеется, не очень сильно, чтобы потом снова взяться за свое. — Нельзя отрицать, Бармекиды многое захватили, — проговорил он, успокаивая племянника. — Поистине, многое. Жадность присуща человеку, она у него в натуре. Жаден человек, ох, как жаден! Тщится заполучить кусок побольше да пожирней. Но, разреши напомнить, визирь раздавал беднякам…

Халиф не дал закончить фразу, залился недобрым смехом. Затем, тяжело дыша, воскликнул:

— Не смеши, дядюшка! Уморил ты меня, видит аллах, уморил! Беднякам от визиря досталась лишь малая толика. За наши денежки он подкупал колеблющихся, вербовал новых сторонников, нанимал стражников и, уж поверь мне, как только соберет силы, поднимет бунт против нашей власти.

— Упаси аллах и помилуй! Упаси и помилуй! — запричитал шейх Исмаил, бормоча молитву.

— Можешь не сомневаться, дядюшка! Именно так и будет! — прервал его Харун ар-Рашид. — Первый шаг уже сделан. Визирь, которого я ласково именовал братом моим Джаафаром, вошел в сделку с государственным преступником аль-Аляви.

— В сделку? — переспросил старец, забывая о молитве. — Неужели?

— Клянусь аллахом, дядюшка!

— В чем сущность той сделки?

— Для начала визирь выпустил аль-Аляви из темницы. Он сам мне признался. Вот так-то! Ну что, не ожидал? Я тоже. Еще не то будет! Все ложь, обман! Богохульники эти Бармекиды! Земная грязь!

— Выпустил из темницы? — повторил старец, чтобы хоть как-то выиграть время и прийти в себя от неожиданного известия. — Но с какой целью допустил он подобное ослушание? Ничего не понимаю. — И, подождав, пока Харун ар-Рашид немного успокоился, добавил: — Может, это просто ловкий ход? Иногда милость действует вернее жестокости: одних усмиряй, других задабривай!

— Ничего меня не интересует! — перебил шейха халиф. От начинавшегося у него припадка не осталось и следа. — Я упрятал аль-Аляви в темницу, и он должен сидеть там. Слышишь, там и нигде более! Визирь без моего согласия, тайком освободил преступника. Он умрет за это!

— Эмир правоверных вправе распоряжаться жизнью и смертью рабов своих. Так повелел аллах! — согласился старец и тут же возразил: — Но мудрейшему из мудрейших лучше, чем кому бы то ни было другому, известны последствия, которые может вызвать убийство визиря. Мудрейший из мудрейших только что утверждал — у Джаафара ибн Яхьи много сторонников.

Воцарилось молчание. Головы собеседников были опущены. Прерывисто дышал старец, со свистом, ноздрями втягивал воздух халиф, где-то назойливо жужжал шмель.

Наконец вялым движением Харун ар-Рашид поднял голову и спросил, медленно выговаривая слова, будто человек, который не знает, как ему поступить:

— Что мне посоветует дядюшка?

— Трудно советовать мудрейшему пз мудрейших, — выпрямляясь, неторопливо ответил шейх Исмаил. — На мой взгляд, надобно разобщить Бармекидов, оторвать от сторонников, дабы ослабить…

— Но как это сделать? Как? Убийство мне тоже не по душе. Это самый крайний выход. Я сказал о нем только для того, чтобы посмотреть, как ты воспримешь…

У старейшего хашимита немного отлегло от сердца.

— Неплохо было бы дать визирю крупный пост за пределами Багдада, — предложил он осторожно. — В Столице мира стало бы поспокойней.

— Пусть убирается в Хорасан! — воскликнул Харун ар-Рашид, и глаза его, устремленные на старца, зло заблестели. — Я обещал брату моему Джаафару хорасанский вилайет. Пусть едет туда. А мы уж без него решим, как обезвредить остальных Бармекидов. Прав я, дядюшка?

— Мудрость своего решения эмир правоверных оценит позже.

— Да будет так повелено и так исполнено, во славу живущим и в назидание потомкам! — словно на государственном меджлисе объявил халиф. — На том и порешим, дядюшка! О нашем разговоре никому ни слова! Понял?

— Как не понять, племянник! — отозвался старец. — Да проклянет меня аллах, если я скажу что-нибудь лишнее.

Заметив, что халиф беспокойно задвигался на тахте, он догадался: настало время освободить эмира правоверных от своего присутствия, и встал, думая: «Все же без лести с ним не обойтись! Лишь тогда, кажется, можно не опасаться за собственную жизнь и за жизни других. Но не обманывает ли он меня? Не лжет ли он всем без исключения?»