Сестра Харуна-ар-Рашида

Глава XXVII ЛЮБОВЬ К САТИРЕ

Даже привычный аль-Амин поражен пристрастием поэта к вину. Он надкусывает яблоко и, еще не прожевав его, говорит:

— Теперь порадуй нас, ахвазец!

— Чем прикажешь: лестью или сатирой? — спрашивает Абу Нувас, и по красивому лицу его пробегает язвительная улыбка.

— Что за вопрос ты задаешь, стихоплет? — возмущается Фадль. — Как ты смеешь? Разве сатира может обрадовать нашего повелителя? Я говорил тебе: прочти что-нибудь легкое, приятное, чтобы тотчас можно было положить на музыку.

Иронически поглядывая на фаворита престолонаследника, Абу Нувас с легкостью парирует его выпад:

— Откуда тебе заранее известно, уважаемый, что может обрадовать нашего повелителя? Уж не стал ли ты предсказателем? Самый-самый высокочтимый первый наш престолонаследник обратился ко мне, я ему ответил, и он меня понял. А ты тут, ну, совсем ни при чем.

— Правильно сказано! — подхватил аль-Амин. — Я сам все понял. Я хочу слушать сатиру. В сатире больше пользы, чем в лести. Ты скоро убедишься в этом, Фадль. А ну, стихотворец, наговори певице стихи поострей, пусть исполнит!

Абу Нуваса не нужно просить дважды. Он склоняется над рабыней, что-то шепчет ей на ухо. Все в ожидании молчат, даже аль-Амин.

Певица касается струн лютни, и под сводами террасы льются стихи:

Во время пения рабыня делает многозначительные паузы. Первый престолонаследник давится от смеха. По лицу Фадля, который понял, что высмеивается его злейший враг, плывет широкая улыбка. Больше всех поношению визиря радуется Ибн аль-Хади. Едва смолкает последний аккорд, как он кричит поэту:

— Отличная касыда! Да благословит аллах уста, которые ее сложили! Да продлит он твою жизнь!

Пальцы третьего претендента на престол перебирают жемчужное ожерелье. Ему хочется сделать Абу Нувасу богатый подарок, но он помнит, что находится в гостях, и не может вознаграждать, прежде чем это сделает хозяин.

Подметив нетерпение сотрапезника, аль-Амин милостиво разрешает ему благодарить первым. Ибн аль-Хади бросает ожерелье, и оно летит прямо на колени поэту. Абу Нувас подхватывает жемчуг, в недоумении смотрит на него, всем своим видом показывая: «Зачем мне украшение? Я ведь не буду его носить…».

Аль-Амин тотчас догадывается, куда клонит поэт.

— Я смотрю, ты не знаешь, куда пристроить сокровище! — восклицает он, смеясь. — Я научу тебя! Жемчуг подойдет к белому бархату, — и он показывает на рабыню, которая плавно колышет опахалом. — Пусть эта женщина будет твоей. Только после сегодняшнего меджлиса.

Абу Нувас искренне благодарит первого престолонаследника, но тот прерывает его:

— Лучше обрадуй нас еще чем-нибудь. Мы щедро тебя вознаградим.

Эмир виночерпия поспешно разливает финиковый и яблочный сидр. Молоденький евнух с гладко причесанными, вьющимися от природы волосами подает поэту бокал черного полированного стекла. Изрядно охмелевший Абу Нувас пристально разглядывает статную фигуру юноши.

— Сложи о нем стихи, — предлагает аль-Амин, — и я подарю его тебе.

Поэт выпивает сидр и говорит слегка нараспев:

— Вот это да! — кричит аль-Амин. — Бери его себе на здоровье! Он твой!

Заметив, что первый престолонаследник все более пьянеет, Фадль задает вопрос, который давно вертится у него на языке:

— О, щедрейший из самых щедрых, ты не забыл о белых рабынях Фанхаса?

— Как забыл? Я ничего не забываю! Где они?

— О, мой повелитель и властелин! — восклицает эмир веселья, на которого упал взор аль-Амина. — Рабыни уже час как во дворце.

— Приведи их немедленно.

Эмир веселья бегом отправляется выполнять поручение и вдруг шарахается в сторону. Из дверей, куда он направляется, выскакивает обезьяна. На конусообразной, надвинутой на уши шапке подвешены колокольчики. Они звенят что есть мочи. Животное угрожающе рычит, выпрямляется, и тут все замечают, что это вовсе не обезьяна, а тщедушный человечек, одетый в обезьянью шкуру. Человечек кривляется, гримасничает, высовывает несуразно длинный язык, подпрыгивает и делает все это так смешно, что терраса содрогается от смеха. Громче всех хохочет первый престолонаследник.

— Ты не Абу Хусейн, сумасшедший? — спрашивает он, захлебываясь от смеха.

— Он самый, прокляни меня аллах! — отвечает человечек и кувыркается через голову. — Из-за него, олуха, я потерял разум.

Дверь снова распахивается, и на террасу выходят белые рабыни, купленные у Фанхаса. Впереди шествует Карнафлэ. Ее плечи утопают в шелковисто-черных волнах распущенных волос. Подруги идут следом. Девушки играют на лютнях мелодию, которую еще никто не слышал. По знаку аль-Амина они садятся, и Карнафлэ поет:

— Верно, чтоб тебе было пусто, верно! — в исступлении топая ногами, кричит аль-Амин.

Фадль доволен. Это он, преследуя свои интересы, два дня тому назад заказал Абуль Атахии написать стихи, порочащие рожденного от рабыни второго престолонаследника[15].