Сестра Харуна-ар-Рашида

Глава XIII РАБЫНИ ИЗ ТЕХ, ЧТО ПОДОРОЖЕ

Посещение Дар ар-Ракика затягивалось, и Фадль проговорил, обращаясь к Фанхасу:

— Покажи-ка, иудей, что там у тебя припрятано поинтересней. Нам время дорого, всех твоих подопечных осматривать не к чему.

— Желает ли мой повелитель лицезреть прелестных мальчиков — беленьких евнухов? — Лицо работорговца расплылось в слащавой улыбке. — Есть отличные экземпляры!

— Ценю твои услуги, любезный. — Фадль был строг и суховат, как и подобает фавориту престолонаследника. — Сегодня, о чем я уже говорил, нас интересуют только наложницы.

— Как же, как же, помню! — затараторил Фанхас, почувствовав, что пора переходить от слов к делу.

Он предложил знатному посетителю прогуляться по внутреннему дворику, услужливо провел мимо запертых дверей и, остановившись перед крайней, приказал чернокожему евнуху отворить ее.

— Прошу, о достойнейший пз достойнейших! Ручаюсь головой, финики здесь сладкие.

В помещении, порог которого важно перешагнул Фадль, содержались белокожие девушки, отобранные для продажи в гаремы. Младшей было лет пятнадцать, старшая вряд ли достигла двадцати. Одеты они были в легкие дешевые гиляли, вокруг шеи — самодельные бусы из разноцветных, со вкусом подобранных камешков. Но что значат одежда и украшения! Девушки были щедро наделены прелестями, которыми аллах одаряет женский пол. Лица — глаз не оторвать! То классически правильные, то необычные, со своеобразными, неповторимыми чертами; нежная светлая кожа, какой отличаются европейки, легкий румянец, фигуры стройные и гибкие, словно тростник, пышные волосы либо заплетены в косы, либо волнами свободно ниспадают на спины. Подлинные красавицы! И все же среди них выделялась одна — высокая, белокурая, с застенчивым, чистым взглядом больших глаз и плавными, грациозными движениями, которые свидетельствовали об изяществе и природной стыдливости.

Заприметив девушку, Фадль обратился к ней по-арабски. Она, видимо, не поняла, но, догадавшись, что слова относятся к ней, спряталась за подругу и прикрыла ладонями вспыхнувшее от смущения лицо.

— Где Абуль Атахия?! — воскликнул фаворит престолонаследника, с которого слетела вся его важность.

— Абуль Ата…

Фанхас едва не приказал позвать спрятавшегося поэта, но вовремя опомнился.

— О, бледнолицая гурия! — восхищался Фадль, приближаясь к испуганной девушке. — Она так и напрашивается, чтобы ее воспели в стихах! Не Абуль Атахия, так пусть Абу Нувас!

— Вот именно! — неопределенно поддакнул работорговец и торопливо добавил, направляя разговор в нужное ему русло: — У моего повелителя есть все основания отличить, как он изволил сказать, гурию. Она прекрасна! Я получил ее из Табаристана вместе с большой партией рабынь, предназначенных для услады знатных особ. Она, бесспорно, выделяется из всех. Впрочем, до изысканных наложниц, как понимает достойнейший из достойнейших, ей все-таки далеко. Нет той школы, которая необходима!

Фанхас перевел дыхание и продолжал:

— Если мой повелитель не станет возражать, я отниму у него еще несколько мгновений драгоценного времени и, прежде чем он соизволит сделать выбор, покажу рабынь, обученных искусству любви. Они из Басры и Куфы. Что за лица, что за походка! Какие глаза! А грудь, а талия! — Работорговец закатил глаза и причмокнул губами. — О! Чтобы оценить это по достоинству, надо посмотреть самолично. И никакой искусственности! Ни, ни! Брови и ресницы такие черные, что кажется, будто подведены сурьмой. Но вылей на голову целый кувшин воды — нм хоть бы что! Все от природы, только от природы. А какие тела! О, аллах! Коричневые, смуглые, черные, худощавые, пышные! Одна рабыня, совсем молоденькая, но так толста, что напоминает Айшу, о которой рассказывали, будто поднять ее могли лишь двое здоровенных мужчин.

Фадль рассмеялся и, отвернувшись от девушки, воскликнул:

— Ну, любезный, ты, я вижу, мастер описывать красавиц!

— О, достойнейший из достойнейших! — Фанхас схватился за бороду. — Разве не провел я среди них всю свою жизнь?

— Ладно, ладно, иудей! Показывай, что там у тебя еще есть!

— Не утомил ли я моего повелителя? — выводя гостя в коридор, забеспокоился работорговец. Кто-кто, а он хорошо знал, как надо держать себя с высокопоставленными посетителями. — Нижайше прошу прощения! Есть у меня породистые кормилицы. Вход к пышнотелым — в дальнем углу. Нубийские красавицы тоже есть. Но если будет на то высочайшее согласие, мы по дороге завернем к обольстительным белокожим певицам. О, это чудо из чудес! Они нам сыграют и споют. Достойнейший из достойнейших отдохнет от трудов праведных!

— Что ж, пожалуй… — согласился повеселевший Фадль.

Помещение для певиц было не похоже на то, в котором ютились девушки из Табаристана. Просторная, убранная подушками и коврами комната выглядела богато, воздух был напоен ароматом мускуса и сандала, рабыни пестро наряжены. На той, что сидела поближе к дверям, была надета тонкая розовая гиляля, поверх которой наброшена легкая накидка, выкрашенная диким шафраном в приятный желтый цвет. Волосы у девушки были черные, как безлунная летняя ночь, тщательно ухоженные, окуренные благовониями, кожа лица поражала белизной и была чиста, словно горный хрусталь. Голову прикрывала расшитая вуаль, с висков свешивались две тоненькие короткие косички, на концах которых красовались рубины, на лбу — затейливая тугра, а шею обвивала нитка сердоликовых бус.

— Встань, Карнафлэ! — ласково приказал Фанхас, едва переступив порог. — К нам пожаловал достойнейший аль-Фадль ибн ар-Рабиа. Ты, разумеется, слышала о нем, дитя мое. Поцелуй руку нашего повелителя!

Рабыня с округлыми бедрами приподнялась с ковра, на котором сидела. Но она не рассчитала сил и снова опустилась на подушку.

Поэт сказал:

Девушка оперлась на руку и грациозно поднялась. С виноватой улыбкой подошла к гостю, склонилась для поцелуя, но тот убрал руку, с нескрываемым восхищением оглядывая рабыню: ее лицо, грудь, талию, обтянутые шелковыми шальварами ноги.

Фанхас был на верху блаженства: барыш предвиделся знатный.

— Желает ли мой повелитель побеседовать с Карнафлэ? — предложил он. — Моя воспитанница неплохо владеет арабским языком.

Фадль обратился к девушке с церемонным приветствием. Она ответила в том же духе, применив витиеватый классический оборот речи. Он уловил легкий акцент и спросил работорговца:

— Она из Басры? По внешности никогда бы не подумал…

— Нет, нет, мой повелитель! До уроженок Басры мы не дошли, — заверил Фанхас и принялся пространно рассказывать историю рабыни: — Карнафлэ — грузинка. Ее купили давно, но детство, как изволил заметить достойнейший из достойнейших, она действительно провела в окрестностях Басры. Ребенком Карнафлэ была похожа на тех неотесанных, полудиких девочек, с которых начался сегодняшний осмотр. Ничтожный слуга моего гостя первым заметил красоту и способности бедной крошки. Ей ведь тогда было лет десять, не больше. Ах, как она была грязна и измучена! Я приучил ее к чистоте, нанял одного учителя по арабскому языку, другого — по чтению корана и основам стихосложения. Карнафлэ подросла. Стало ясно — это будет цветок, которым можно свести с ума любого мужа, какой бы пост он ни занимал в халифате. Я упросил сладкоголосого Ибрагима аль-Мосули научить Карнафлэ пению. Именно упросил. Певец затребовал кругленькую сумму, но я не поскупился. Каждое утро моя воспитанница занималась музыкой. Мой повелитель знает, как трудно чужеземке усвоить нашу манеру пения. Ныне Карнафлэ — самая изысканная рабыня в Багдаде. Я уверен — у нее нет достойных соперниц даже при дворе эмира правоверных!

Молча слушая Фанхаса, набивавшего рабыне цену, Фадль наблюдал за девушкой. Когда мужчины завели между собой разговор, Карнафлэ, как и требовалось, учтиво отошла в сторону. Затем сняла висевшую на стене лютню. Невзначай соскользнувшая накидка обнажила нежное, розовато-белое, соблазнительное предплечье и кисть, украшенные суварами и думлюджами.

Когда работорговец наконец догадался умолкнуть, Фадль проговорил:

— Ты уверял, любезный, будто она разбирается в поэзии, умеет исполнять стихи.

— Что прикажет мой повелитель? Может быть, достойнейшего из достойнейших не затруднит взглянуть на вышивку, что покрывает ее накидку. Это собственное сочинение Карнафлэ.

Фаворит престолонаследника шагнул к рабыне. Золотыми буквами арабской вязи на накидке было вышито четверостишие:

— Отличная вышивка! — воскликнул Фадль. — Но у красавицы, как я погляжу, столь же восхитительно и все остальное. Какие у нее глаза! Как оттеняет тугра их блеск! Насколько изобретателен был тот, кто надумал украсить лоб женщины драгоценными камнями!

— Я полагаю, достойнейший из достойнейших намекает на несравненную Алийю? — вставил Фанхас.

— Намекаю? Ах, да… Не правда ли, любезный, удачная мысль посетила младшую сестру эмира правоверных?

— Такая удачная, что и слов нет! Но если мой повелитель пожелает, я расскажу ему, как это случилось.

— Что ж, любопытно.

— Говорят, будто у Алийи при всех ее достоинствах, подобных которым трудно сыскать, есть один недостаток — большой лоб. О, достойнейший из достойнейших, как это ужасно! Сестра эмира правоверных — и вдруг с большим лбом, который портит ее красоту, безобразит, наконец уродует! И вот Алийе пришла великолепная мысль: носить украшения не на голове, как это делается повсюду, а прямо на лбу! Ни одна женщина в мире не смогла до этого додуматься! [5]

Фадль не сводил восхищенного взгляда с Карнафлэ. Девушка, как ни в чем не бывало, настраивала лютню. Участь ее была решена.

Фанхас подал едва уловимый знак второй рабыне. Та раскачивающейся походкой прошла мимо мужчин и остановилась вполоборота перед зеркалом, слегка изогнувшись. Пурпурное платье ее переливалось.

— Взгляни, мой повелитель, еще на одну красотку! — проговорил работорговец. — Сусанна, подойди к нам! — позвал он ласково. — Полюбуйся, мой повелитель, ее личиком! Никак, плутовка, ты успела подмазаться?

Фаворит престолонаследника повернулся и чуть не ахнул от изумления. За какую-то минуту рабыня мускусом вывела на щеке строку, написанную по-арабски. Это казалось почти невероятным: она могла писать, лишь глядя в зеркало, где буквы отражались перевернутыми, а строка была ровная и четкая:

АЛЬ-ФАДЛЬ ИБН АР-РАБИА

— Великолепно! — похвалил Фадль, думая о сюрпризе, который он преподнесет первому престолонаследнику. — Чем же нас порадует последняя красавица?

Не желая упускать высокопоставленного покупателя — неизвестно ведь, кому попадешь в руки! — третья девушка взяла из вазы самое крупное яблоко, обмакнула палочку для благовоний в чашу с тетиной пахучей жидкостью, стоявшую рядом на низком столике, что-то написала на розовой шкурке и, ни слова не говоря, протянула яблоко Фадлю. Тот прочитал вслух:

Фаворит престолонаследника знал стихотворение, принадлежавшее Абу Дахбалю аль-Джумахи; как ему было не понять намека, если дальше шли строки, с детства засевшие в памяти:

— Больше я никого не хочу смотреть! — воскликнул Фадль.

Удачная покупка раскрывала перед ним новые возможности в борьбе за власть. Мухаммед аль-Амин любил оргии. Что ж, фаворит престолонаследника придаст его оргиям еще больший блеск! Не вследствие собственной склонности к распутству, а ради достижения политических целей и поддержания престижа.

— Надеюсь, пение девушек столь же прекрасно, как их внешность, умение писать стихи и манера держать себя, — выходя из комнаты, сказал он семенившему следом работорговцу. — Покупаю троих.