Сестра Харуна-ар-Рашида

Глава LXII ДЕНЬ ПРОЩАЛЬНОГО ПРИЕМА

Прежде чем покинуть Багдад, назначенный милостью Харуна ар-Рашида новый наместник вилайета должен был явиться на прощальный прием, дабы в последний раз засвидетельствовать верноподданнические чувства и нижайше испросить позволения уехать. Вступление в должность сопровождалось ритуальным исполнением старых обязанностей при неизменном восхвалении эмира правоверных. День прощального приема отмечался в халифате как большой праздник.

Во главе растянувшейся кавалькады пышно разодетых всадников Джаафар ибн Яхья спешил к замку Вечности. Еще на рассвете он вызвал Хомдана и приказал никого не посылать к Аббасе.

— Не будем привлекать внимания. Возле ее дворца шатается много подозрительного люда. Жена и так знает, что нам надо ехать в Нахраван. Там и встретимся.

Радостно-взволнованный и в то же время настороженный, он лихо гарцевал на вороном скакуне. Неподалеку от крепостного вала вдоль дороги в торжественном церемониале были выстроены два ряда стражников. Под приветственные клики воинов и оглушительный рев собравшихся поглазеть простолюдинов кавалькада проследовала по аллее, миновала широкую каменную арку и скрылась из виду. «Никогда в жизни не ехать мне больше этим путем, — подумал Джаафар ибн Яхья, окидывая взглядом способную выдержать длительную осаду высокую крепостную стену. — Интересно бы подсчитать, сколько раз меня обманывал халиф и сколько (признаюсь, грешен!) отвечал я ему тем же. Пора нам расстаться! После приема мы не встретимся, разве что пожалует он ко мне со своим войском…»

Зал государственных меджлисов был переполнен. В строгом порядке — каждый на своем месте — восседали эмиры, военачальники, придворные. Собрался весь цвет Багдада. Не так-то часто доводилось им видеть низверженного, но еще могущественного визиря!

Джаафар ибн Яхья вошел в распахнутые двери, и взоры устремились на него. Смотрите, каким молодцом держится визирь! Похоже, он доволен… Ссылка в Хорасан для него избавление! Он приблизился к халифу, преклонил колени, поцеловал коран Османа, приложился к черному знамени, на котором белыми буквами было написано: «Мухаммед — посланник аллаха», и по милостивому приглашению Харуна ар-Рашида сел рядом. Около четверти часа он приветствовал халифа, восхвалял мудрейшего из мудрейших, благодарил за доброту и щедрость. Находившийся в хорошем настроении эмир правоверных, как единодушно отметили присутствовавшие на приеме, был обходителен с отъезжавшим наместником и даже ласков.

Писцы принесли деловую переписку. Эмир придворной канцелярии подавал визирю прошения и письма, которые поступили за педелю, тот читал вслух, сопровождая чтение, если требовалось, небольшими пояснениями, по очереди докладывал заранее подготовленные ответы; после одобрительного небрежного кивка едва слушавшего халифа протягивал бумаги на подпись.

Закончив передачу подписанных документов и подождав, пока эмир придворной канцелярии скрепит их большой печатью, Джаафар ибн Яхья торжественно проговорил, обращаясь к Харуну ар-Рашиду:

— О, величайший из величайших! Как лепестками розы, осыпал ты меня невиданными благодеяниями, доверил, словно родственнику и другу, ведение важнейших дел халифата. Но вот наступил печальный час расставания…

— Брат мой Джаафар! — воскликнул халиф и, будто устыдившись своего порыва, нарушившего этикет, добавил, восстанавливая торжественность церемониала: — Видит аллах, если бы я разделил халифат на две части и половину пожаловал тебе в награду, и то я бы едва отплатил за то, что ты для меня сделал! Мы высоко ценим твои старания и заслуги и в твоем лице старания и заслуги Бармекидов, наших добрых советчиков и верных помощников.

Визирь склонил голову.

— Где б я ни был, далеко пли близко от Багдада, я — раб, готовый по единому мановению халифской руки пролить кровь свою во славу эмира правоверных, если он того пожелает. Величайший из величайших приказывает, я подчиняюсь…

— Да услышит тебя аллах, брат мой Джаафар! Да услышит и благословит! Мы рады, что ты упомянул Столицу мира. Пусть помыслы твои о ней будут постоянными! Пусть сердце твое навсегда принадлежит Багдаду! Мы скорбим по поводу разлуки… Мы привыкли видеть тебя рядом. Нам будет недоставать твоих дельных советов. Все, чем богат и славой халифат, создано твоими стараниями!

Джаафар ибн Яхья побледнел. «Что это? — мелькнуло у него в голове. — Мои слова? Уж не выдал ли меня шейх Исмаил? А может, завелся доносчик? Уж не новый ли раб?..»

— Все, что мы ели и пили, добыто твоими трудами, — продолжал Харун ар-Рашид, лишая визиря последних сомнений, и тут же, как бы успокаивая его, добавил: — Между нами иногда пробегала тень. Тем ярче потом сияло солнце. Милость наша беспредельна.

У Джаафара ибн Яхьи было только одно желание — скорей уйти, избавиться от пристального, казалось проникающего в душу взгляда халифа.

— Рабам не подобает бахвалиться ревностным исполнением службы, служба — их обязанность, — проговорил он, с трудом подавляя предательский трепет в голосе. — Эмир правоверных позволит мне удалиться?

Он чуть было не сказал: «уехать в Хорасан». «Удалиться» звучало обыденно, так же, как «уйти из замка», «вернуться домой». «Уехать в Хорасан» имело другой смысл. Не стоило лишний раз упоминать об отъезде. Окончание прощального приема само собой означало, что халиф разрешает покинуть Багдад.

— Обо всем ли ты подумал, все ли предусмотрел, путь ведь дальний? — заботливо поинтересовался Харун ар-Рашид. Расчет его был таков: взбудоражить визиря, но сделать это так, чтобы — упаси аллах! — не расшевелить бармекидский улей.

— Кажется, да… С твоего разрешения, величайший из величайших.

— Весьма похвально! А благоприятно ли расположение звезд?

Джаафар ибн Яхья умел себя сдерживать. Что толку горячиться? К чему? А злоба подхлестывала: «Чего он хочет?! Если солгать?.. Нет, с гороскопом нельзя шутить, звезды не простят лжи…».

— Право, я еще не успел…

— О, несчастный! — разыгрывая крайнее удивление, воскликнул Харун ар-Рашид. — Разве можно в таком случае пускаться в путь? От движения звезд, от их расположения на небе зависит человеческая судьба! Но я помогу тебе, брат мой Джаафар. — Он хлопнул в ладоши. — Эй, звездочет!

Будто из-под земли перед эмиром правоверных вырос тщедушный человечек с острой бородкой и крючковатым носом. Он согнулся в поклоне и пробормотал скороговоркой:

— Созвездие Козерога расположилось в благоприятном приближении к Сатурну. Астролябия показывает отклонение, угодное мудрейшему из мудрейших. Звезда Марс…

— Который час? — перебил халиф.

— Солнечный инструмент, если угодно эмиру правоверных, показывает три часа и еще половину.

— Не можешь ли ты, звездочет, сию минуту предсказать нам расположение небесных светил на будущую ночь? Благоприятствует ли оно отъезду нашего визиря?

— Будет исполнено, величайший из величайших! Для астролога, имеющего честь заниматься науками при твоем дворе, составить гороскоп — сущий пустяк. — Продолжая тараторить, человечек выпрямился, и кончик его бородки едва не уперся в колени Харуна ар-Рашида. — Нет звезды в небе, которая бы не заговорила, если того пожелает эмир правоверных. Разреши теперь удалиться. С утра меня беспокоят боли в желудке и положение Марса.

— Ступай, звездочет! Воспользуйся приборами моего деда. И приходи с расчетами.

В смотровой башне, что располагалась по соседству с покоями халифа, находилась знаменитая астролябия Абу Джаафара аль-Мансура. Она стояла на подставке из черного дерева, инкрустированного слоновой костью. Считалось, что составлявшиеся на астролябии гороскопы отличаются большой точностью.

Меджлис замор, терпеливо ожидая возвращения астролога, по общему мнению обладавшего магическим даром предвидения. Тишина была такая, что казалось, будто в зале нет ни души. Наконец с лесенки донесся стук сандалий, звездочет вошел, ни на кого не глядя и что-то, по своему обыкновению, бормоча, приблизился к халифу. Несколько минут они совещались, проверяя расчеты. Затем Харун ар-Рашид оторвался от испещренного цифрами пергамента и провозгласил:

— Брат мой Джаафар! Уезжать тебе сегодня нельзя. Гибельное предзнаменование! Звезда Марс предсказывает опасность и смерть. Оставайся до пятницы. — Он повернулся к астрологу, который, продолжая что-то высчитывать, концом бородки водил по пергаменту. — А что можно сказать о пятнице, звездочет?

— Все хорошо, мудрейший из мудрейших! — отозвался астролог. — Эту ночь визирю следует провести в Нахраване, а в субботу отправиться далее. Путь открыт. Самое главное — остаться сегодня в Багдаде и не погибнуть. Именно так гласят звезды: остаться в Багдаде и не погибнуть!

Джаафар ибн Яхья не был очень суеверным, но и его смутило дурное предзнаменование.

— Покажи-ка мне, звездочет, где гибельное пересечение линий? — спросил он и, через плечо астролога заглянув в пергамент, пробормотал: — Восемьдесят девять, шестьсот пятьдесят три, противостояние Марса, двести сорок два, семнадцать…

Харун ар-Рашид улыбался: что бы ни насчитал новый хорасанский наместник, спорить с астрологом он не осмелится.

— Твоя правда, звездочет! — воскликнул визирь, выпрямляясь. — Знак зодиака сильно отклонился влево. Ехать надо завтра. О эмир правоверных, ты спас мне жизнь!

Харун ар-Рашид удовлетворенно кивнул головой.