Сестра Харуна-ар-Рашида

Глава XLV ЧЕМ КОНЧИЛСЯ МЕДЖЛИС ВЕСЕЛЬЯ

— Мы готовы тебя слушать, Карнафлэ, — благосклонно произнес халиф.

Рабыня провела рукою по струнам и запела. Мелодия лилась свободно и широко. В это время из-за полога донеслось шушуканье. Видимо, наложницы обсуждали успех новой певицы. Харун ар-Рашид недовольно повел бровью, и эмир меджлиса веселья бросился наводить порядок.

Когда песня кончилась, к тахте, на которой восседал халиф, подошла наставница певиц и склонилась в низком поклоне.

— Говори!

— Не позволит ли эмир правоверных, да будет милостив к нему аллах, чтобы Карнафлэ полностью раскрыла свое дарование? — спросила она подобострастно. — Не пожелает ли мой повелитель услышать, как певица положит на музыку и споет незнакомые ей стихи? Меджлис веселья украшен присутствием поэтов. Не предложат ли они Карнафлэ новую касыду?

Эта затея пришлась халифу по душе.

— И то верно, женщина! Нам приятно, что ты заботишься о наших удовольствиях, — похвалил он наставницу певиц. — Нас ведь собирался порадовать стихами Абуль Атахия. Вот и чудесно! Ты готов, поэт? Читай касыду! Карнафлэ положит ее на музыку.

— Слушаю и повинуюсь, о эмир правоверных! — отозвался стихотворец. — У меня к тебе просьба.

— Говори!

— Обещай, мой повелитель, что не прикажешь отрубить мне голову!

Зал затих.

Насупленным, из-под бровей взглядом обводя меджлис веселья, Харун аль-Рашид подумал: «Ну и стишки, видно, сочинил рифмоплет! Что в них — сплетня, насмешка или просто глупый намек? От него можно ожидать чего угодно… Мои придворные, кажется, недоумевают. Ишь, как шеи повытягивали! Если только не притворяются, так никто не знает, что это за стихи… Ждут, что будет дальше. Пожалуй, стоит пообещать ему жизнь. Может быть, я услышу что-нибудь интересное!».

— Мы не прикажем отрубить тебе голову, поэт! — произнес он вслух. — Твоя голова может нам еще пригодиться…

— Слава аллаху! — поблагодарил Абуль Атахия, довольный тем, что заручился высокой поддержкой, и предпринял еще один ловкий ход, проговорив: — Я так давно не читал стихов на меджлисе веселья. Эмир правоверных милостив. Другие поэты успели получить много дирхемов…

— Мы наградим тебя, стихотворец!

— Мой повелитель щедр и великодушен! — воскликнул Абуль Атахия, и придворные уже приготовились прослушать и оценить касыду, как вдруг он снова обратился к халифу: — У эмира правоверных сегодня очень много гостей. А поэзия любит уединение. Может быть, будет приказано ненадолго освободить зал?

— Это еще что? — возвысил голос Харун ар-Рашид. Момент был выигрышный, и он не мог его упустить. — У нас нет секретов от наших приближенных. Начинай, мы ждем!

— Слушаю и повинуюсь! — запинаясь, произнес Абуль Атахия. — Да простит эмир правоверных мою назойливость.

Он встал в позу и заговорил нараспев:

— Молчать! — громовым голосом крикнул Харун ар-Рашид. Поэт со страху присел на корточки, а на стене колыхнулись шелковые шторы.

С этих строк начиналась подброшенная касыда! Ниточка была найдена. Оставалось распутать клубок. Так вот почему Абуль Атахия боялся!.. О песнях и танцах нужно забыть. Довольно развлечении!

Он дважды хлопнул в ладоши, подзывая эмира меджлиса веселья, и распорядился:

— Нам больше не хочется слушать стихи. Меджлис веселья откладывается. В знак нашей благодарности выдай гостям подарки!

— Слушаю и повинуюсь!

Пока придворные гадали, почему халиф отменил меджлис веселья, Харун ар-Рашид подозвал Масрура, который уже сообразил, что может понадобиться своему господину, и приказал палачу после ухода гостей вернуть Абуль Атахию.

Вскоре возле халифа никого не осталось. Ушли Ибрагим аль-Мосули, Барсума. Слуга увел слепого Абу Закара.

Воспользовавшись общей суматохой, пытался ускользнуть и обескураженный Абуль Атахия, но — о, ужас! — дорогу ему преградил палач.

— Ага, бежать вздумал? — грозно шевеля усами, спросил Масрур и, схватив поэта за шиворот, вернул его. — Шагай назад, голубчик! Пошевеливайся!

Радуясь предстоящей казни, он крепко сжимал рукоятку сабли; одно только слово, едва заметное и непонятное для посторонних движение губ халифа — и голова смутьяна слетит с плеч.

В Парадном зале гарема, где еще недавно лилась музыка и звучали песни, стояла гробовая тишина.

Абуль Атахия бросился в ноги эмиру правоверных, лихорадочно выдумывая предлог для оправдания. «О, аллах, — рассуждал он, — из-за чего на меня свалились такие беды? По заказу Зубейды я написал касыду. Чуть переделал ее и, вставив строфы о бегстве аль-Аляви, продал касыду вторично, на этот раз Фадлю. Казалось, все шло так удачно… Где же я промахнулся? За чтение стихов в присутствии халифа Фадль обещал кругленькую сумму… Может, надо было отказаться?»

— Пощади, мой повелитель, пощади! — взмолился он, обнимая ноги халифа, целуя их и не забывая в то же время следить за Масруром.

— На кого ты похож, стихотворец? Мы же обещали, что не отрубим тебе голову. Ты наш поэт, а мы уважаем поэтов. Поднимись, не теряй своего достоинства! — проговорил Харун ар-Рашид, брезгливо морщась, и, заметив, что Абуль Атахия не сводит глаз с Масрура, приказал палачу удалиться.

Стихотворец взглядом проводил ферганца и встал с колен только после того, как дверь за ним захлопнулась.