Святой Томас

На обратном пути в город я периодически посматривал в зеркало заднего вида. Хвоста вроде не было.　

Я не отправился прямиком к убежищу и не стал проезжать мимо. На мой взгляд, это граничило с самоубийством. Я не был готов умереть, пока не остановлю — или сделаю все возможное, чтобы остановить, — ту катастрофу, что нависла над Пико Мундо.

Я хорошо знал свой родной городок, даже его сельские окраины. Когда вокруг потянулись лошадиные фермы, маленькие ранчо и участки необработанное земли, я свернул с двухполосного шоссе и припарке вал «Эксплорер» в рощице тополей, так чтобы его не было видно в свете фар проезжающих машин.

Заглушив двигатель, я снова позвонил Дику Буллоку, но он, как было и до этого, не ответил. Скорее-всего, это означало, что он мертв. Наверное, Мэйбель Буллок тоже мертва.

Возможно, убежище вычислили и захватили, а его хранителей убили из-за космонавта, который увидел в космосе нечто ужасающее и с тех пор скрывался от преследователей, или из-за какого-то другого злопо­лучного беглеца, ненадолго обретшего там кров. Мо­жет быть. Однако я был убежден, что ответственность лежала на мне, что я невольно привел врагов к убе­жищу, приехав туда сегодня утром на «Большом псе».

Мэйбель приготовила мой любимый персиковый пирог. Обняла и поцеловала меня в щеку на прощание. Она и Дикон так мило подтрунивали друг над дру­гом насчет того, сколько плохих дней, пять или шесть, накопилось за время их двадцативосьмилетнего брака. В следующие часы гнев сослужит мне хорошую службу, но к нему примешивалось серое отчаяние, которо­му приходилось сопротивляться.

Если Буллоки мертвы, в дом возвращаться совер­шенно незачем — да и не слишком это умно. Разве что убедиться в их смерти, но тогда я почти наверняка приближу свою собственную.

Однако если предположить, что они живы, то я обязан им помочь. Может, их обложили и они нужда­ются в подкреплении. А может, одного из них бросили умирать раненого и его еще можно спасти.

Наш мир — поле битвы между добром и злом, и многие воины темной стороны всем известны. Благо­даря террористам, диктаторам, торгующим ложью и ненавистью политикам, нечистым на руку бизнесме­нам, помешанным на власти чиновникам, коррумпи­рованным полицейским, казнокрадам, уличным голо­ворезам, насильникам и им подобным, ведущим свою войну, вечерние новости становятся красочными и тягостными.

Впрочем, у тех, кто сражается в темной армии, есть и тайные замыслы, намерения и цели, по сравнению с которыми их публичные злодеяния кажутся невинны­ми детскими шалостями. Им помогают другие полити­ки, которые скрывают свою ненависть и злобу, судьи, которые втайне ни во что не ставят закон, священни­ки, которые при закрытых дверях поклоняются только деньгам или нежным телам детей, знаменитости, ко­торые во весь голос кричат о любви к простым людям, а без камер неутомимо продвигают интересы высшей элиты...

В войне, невидимой большинству людей, принима­ют участие секретные ополчения, некорпоративные компании, незарегистрированные организации, философские движения, не выносящие свежего воздуха и солнечного света, тайные объединения помешанных, не осознающих собственное безумие, природные секты, секты ученых и религиозные секты. Я знал слишком хорошо, что в этой войне против порядка, добра и невинности замешано сверхъестественное зло, однако сверхъестественным был лишь один полк этой армии, и, как это ни удивительно, в нем насчитывалось гора­здо меньше солдат, чем живых существ из плоти и кро­ви, сражавшихся в прочих бесчисленных батальонах.

Два месяца назад на тихоокеанском шоссе я по­встречал миссис Эди Фишер. Она проехала мимо на огромном лимузине. До тех пор я не осознавал, что на тон стороне, за которую я сражаюсь в этой тайной войне, тоже есть свои секретные ополчения и неза­регистрированные организации, которые твердо на­мерены покончить со всеми вышеупомянутыми недоброжелателями и силами. Теперь у меня были такие соратники, как мистер и миссис Буллок, и ресурсы не хуже тех, какими располагал противник.

Те, кто сражался на нашей стороне, не оставляли друзей без поддержки. Никогда, никогда нельзя остав­лять друга умирать в одиночестве.

Я миновал рощицу тополей и пересек тихую сель­скую дорогу, дивясь про себя, насколько обыкновен­ной кажется ночь. Все ночи и дни казались такими, если не вглядываться в суть вещей. Я перелез через изгородь на пастбище, где днем лошади щипали неж­ную травку.

Небо было затянуто, и ориентироваться во мраке оставалось только по огням центра Пико Мундо, ту­скло отражавшимся от низких облаков. Если бы не мой психический магнетизм, я бы обязательно не раз споткнулся, упал или наступил в навозную лепешку. Сосредоточившись на образе викторианского дома в конце подъездной дорожки, петляющей меж рядами бархатных ясеней, я проследовал вдоль изгороди до угла, свернул направо и пошел дальше, пока шестое чувство не шепнуло мне снова перелезть через изго­родь, пересечь посыпанную гравием дорожку и пойти по неогороженному полю.

Я держался подальше от конюшен и служебных по­строек, избегал редких домов с освещенными окнами. Через десять минут впереди показалась переделанная в гараж конюшня, где мой «Большой пес» дожидался уничтожения. Вытащив «глок» из кобуры, я крадучись направился к углу гаража, откуда было видно убе­жище.

Сквозь некоторые окна пробивался неяркий, при­глушенный занавесками и портьерами свет, другие окна оставались темными. Задняя дверь была откры­та, и я истолковал это так, что либо мистер и миссис Буллок успели сбежать, когда на них напали, либо убийцы сделали свое черное дело и убрались прочь.

Я обдумал оба варианта, но моя интуиция, которой обычно можно верить, не склонилась ни к одному из них.

Я постоял пару минут, прислушиваясь, но не уло­вил ничего подозрительного. Ночь выдалась тихая, и казалось, что все вокруг ушло глубоко под воду.

Я пересек двор и осторожно поднялся по четырем кирпичным ступенькам заднего крыльца.

Когда мы ужинали, окна на кухне были открыты, чтобы впустить внутрь поздний весенний свет. Теперь они скрывались за жалюзи.

Как это ни странно, крыльцо у меня под ногами даже не скрипнуло. Вроде бы крашеное дерево, а по ощущениям твердое, как бетон.

У открытой двери я помедлил, но потом, пригнув­шись и сжав «глок» двумя руками, быстро скользнул внутрь.

Лампа над раковиной и еще одна над кухонной стойкой рассеивали мрак, но кухня была большой, и по углам таились тени. Обогнув обеденный стол, я едва не наступил в какую-то лужицу, почти невиди­мую на темном полу. Судя по более различимым алым брызгам на ближайших дверях и белой глянцевой ме­бели — кровь.