Святой Томас

В этот поздний час три билетные кассы на ярмар­ке были закрыты, работали только четвертая и пятая. Как было и раньше, я подошел к кассе под номером четыре. Полная женщина с длинными каштановыми локонами оказалась на месте и читала роман в мягкой обложке. Когда она отложила его в сторону, чтобы взять у меня деньги, я увидел, что это был «Послед­ний укус» П. Освальда Буна, моего друга и наставника. Неудивительно, учитывая то, что он продал боль­ше ста миллионов экземпляров своих детективов и что поклонников у него легион. Кассирша вручила мне входной билет.

— Умно поступил, что вернулся. Никогда не сто­ит уходить до большого розыгрыша. Чтобы выиграть, надо быть там. Сегодня твой вечер, голубчик. Сегодня твой вечер.

Столько народу на главной аллее я еще не видел. Недавние взрывы прогремели слишком далеко, что­бы их можно было расслышать за беспрестанной су­толокой и шумихой ярмарки. К каждому аттракциону стояли очереди, люди в два ряда теснились у игровых палаток, толпились перед шатрами. Я маневрировал, уклонялся, скользил сквозь толпу, постоянно извиня­ясь и радуясь, что извинения не стоят мне ни цента.

Первыми, кого я увидел, добравшись до палатки «Результат налицо», оказались три милые черноко­жие девушки. Им было около двадцати, и они выгляде­ли так похоже, что наверняка приходились друг другу сестрами. Одна из них сидела на стуле, и мать Конни работала над ее лицом при помощи кисти и губки. Де­вушку разрисовывали под стать сестрам, а они выгля­дели как женщины-птицы из моего сна об амаранте. Во сне я лежал на спине, сжимая урну с пеплом, и эти три красивые девушки с бело-золотыми перьями на лицах стояли рядом и смотрели на меня сверху вниз. Еще на меня смотрели Блоссом Роуздейл и Терри Стэмбау. Терри была не только преданнейшей фанаткой Элвиса, но также моей подругой и начальницей «Пико Мундо гриль».

Чиф Портер разговаривал с Конни в дальнем конце шатра. Художница заметила меня первой.

— Ты смыл грим.

— Да. Он мне так нравился, что я ходил бы в нем дни напролет, да только, когда я ненадолго покинул ярмарку, все словно с ума посходили.

— Хочешь, разрисую тебя по новой?

— Нет, спасибо. Мне нужно перекинуться парой слов с чифом.

Она перевела взгляд на мою левую руку.

— У тебя все нормально?

Я понял, что рана открылась. Кровь медленно про­питывала толстый слой марли.

— Пустяки, — заверил я. — Не поладил со сте­плером.

— Жаль, что здесь нет моего брата, — сказала Конни. — Помощь Итана тебе бы не помешала.

Конни явно не купилась на историю со степлером. Чтобы мы с чифом могли поговорить с глазу на глаз, она отошла к рабочему месту матери и стала смотреть, как доводят до совершенства лицо третьей девушки- птицы.

Я считал, что Уайатт Портер сохранит невозмути­мость даже во время извержения вулкана, но в этот раз он казался совершенно измученным. Из-за челю­стей словно у ищейки, мешков под глазами и набряк­ших век он напоминал всеми любимого дядюшку. Однако проницательный человек заметил бы в нем что-то от Роберта Митчема и понял, что за добродушным ли­цом скрывается жесткий, проницательный, серьезный представитель закона. Теперь он походил на Митчема еще сильнее, чем прежде: только дай ему повод уда­рить в челюсть, он будет продолжать бить даже после того, как сломает костяшки.

— Я говорил, что на ярмарке тысяч десять-двенад­цать народу, но, по последним сведениям, их больше пятнадцати, — сказал он. — Шесть моих парней и девять человек из полиции штата наблюдают за глав­ной аллеей, высматривают все подозрительное. Они в штатском, а стало быть, не спугнут этих безумных ублюдков, и те не нажмут на кнопку раньше времени.

Пятнадцать парней в пятнадцатитысячной толпе, которые понятия не имеют, что считать «подозритель­ным».

— Сэр, по телефону вы говорили, что Вольфганг купил пару аттракционов. Может, там все и начнется.

Чиф Портер покачал головой.

— Это было бы слишком легко. Со слов Лайонеля Сомбра, Вольфганг — его настоящее имя Вудро Криль — нанял к себе опытных карни. Все работали на братьев Сомбра пятнадцать, двадцать, а то и боль­ше лет. В любом случае пару часов назад мы закрыли оба этих места на ночь под предлогом расследования и отпустили работников. Я оставил присматривать там моих ребят, Тейлора Пайпса и Пика Коркера. Похоже, сектантов это не встревожило, на кнопку никто не нажал.

Он указал на мою перевязанную руку, с которой капала кровь.

— Выглядит не лучшим образом, сынок.

— На вид не очень, но не болит, — солгал я.

Чиф Портер наблюдал, как посетители ярмарки, человеческое море во всем его бесконечном много­образии, текут мимо входа в палатку.

— Неправильно, что эти идиоты выглядят как все остальные. Можешь применить свой магнетизм и при­тянуть к нам парочку?

— У меня нет ни имен, ни лиц, ничего, на чем мож­но сосредоточиться, сэр. Что насчет тех двоих, Джо­натана и Селены, которых тоже казнили в автодоме? О них что-нибудь известно?

— Их настоящие имена — Джереми и Сибил фон Вицлебен. Муж и жена. Оба имеют ученую степень.

Сотни различных мелодий носились взад-вперед по длинной аллее и, как правило, создавали ощущение праздника, хоть многие и ложились на слух не лучше, чем строчка прозы — на глаз больному дислексией читателю. Теперь же музыка постепенно скатывалась к какофонии.

— У тех двоих оказалось больше печатей в паспор­тах, чем блох на койоте, — продолжил чиф. — Они провели большую часть прошлого года в Венесуэле, а там сейчас настоящая помойка. Нехватка продоволь­ствия, нормирование туалетной бумаги, безудержная инфляция, эскадроны смерти. Кто в здравом уме захо­чет провести там год?

— Ученые степени в какой области?

— Изучаем этот вопрос. Мне должны позвонить.

Мы стояли возле входа в палатку и наблюдали за главной аллеей. Казалось, что калейдоскоп ярмароч­ных огней становится все более ярким и неистовым. Глаза моргали быстрее. Импульсы проносились бы­стрее. Волны цвета преследовали друг друга по все­возможным волоконно-оптическим конструкциям все быстрее и быстрее.

Махнув на толпу, чиф едва не закричал от раздра­жения:

— Покажи мне хоть одного из этих поганых ублюд­ков, Одди! Ты видишь вещи, которых не вижу я. И всегда видел. Высмотри для меня кое-что. Мне и правда нужно, чтобы ты кое-что для меня высмотрел, сынок.

Мой разум все еще омывали мысли о сне про на­воднение, который, очевидно, не был связан с навод­нением; о койотах, которые были большим, чем про­сто койотами; о песчанке, что слетела с ладони Тима и исчезла у нас из виду только для того, чтобы попасться на глаза людям дальше по пляжу; об убежище, кото­рое казалось насквозь викторианским, но было напич­кано высокотехнологичными средствами защиты; об ангельском личике девушки-сектантки в доме Лорен и о злобном лице той же девушки, устроившей полтер­гейст...

Чифу позвонили, и, пока он отвечал, я попытался навести порядок у себя в голове. Стал изучать прохо­жих в нескольких футах от нас. Чиф был прав. Я всег­да видел веши, которых он видеть не мог. Вещи, кото­рые не видел никто другой. Почему не здесь, почему не сейчас, когда это так важно?

Чиф задал несколько коротких вопросов и как раз завершал вызов, когда я увидел двух прогуливающих­ся мужчин. Они, словно не зная забот в жизни, ели эскимо в шоколадной глазури, болтали, смеялись, на­слаждались шумом и блеском ярмарки. Им было чуть за двадцать. Выглядели они как заезжие серферы: светловолосые, загорелые, подтянутые, в джинсах и футболках. У одного виднелась красно-черная татуи­ровка, начинавшаяся на запястье правой руки и исче­завшая в рукаве футболки. Это была не обычная та­туировка с изображением дракона, змеи или русалки, а последовательность иероглифов, какая-то фраза. Возможно, отрывок из молитвы сатанистов или дерзкое обещание, написанное отдельными символами того же пиктографического языка, что я видел в по­местье секты в Неваде. Того же языка, что красовал­ся на борту «Кадиллака Эскалейд», который пытался сбить меня, пока я возвращался на мотоцикле в Пико Мундо.

— Сэр, — позвал я, и чифа сразу насторожил мой тон. — Видите серферов с мороженым? Тот, что с та­туировкой, один из них. А значит, и парень с ним тоже.

— Уверен?

— Да.

Отвернувшись от сектантов, чтобы те не заметили его интерес и не пустились бежать, чиф Портер от­стегнул с пояса рацию. Она была размером с мобиль­ный телефон. Он нажал на кнопку вызова и, прикрыв рацию, начал отдавать распоряжения пятнадцати по­лицейским в штатском.

— Прием. Палатка «Результат налицо», у вхо­да. — Он описал двух мужчин. — Подходите, если рядом.

— Понял, — ответил один из полицейских.

— Если они решат покататься на аттракционе, то выйдут из толпы, и их можно будет взять по-тихому. И прижать, пока все не расскажут.

— Понял.

— Мне звонили с предварительным отчетом по Джереми и Сибил фон Вицлебен, — сказал мне чиф.

Едоки мороженого остановились понаблюдать за игрой в дартс с вращающимся колесом, связкой воз­душных шаров и зазывалой, который развлекал участ­ников забавной скороговоркой.

— Фон Вицлебены — микробиологи, оба. Она еще и эпидемиолог, специалист по эпидемическим за­болеваниям. У него степень по вирусологии.

— Чем же они занимались в Венесуэле? — уди­вился я.

Утратив интерес к дартс, едоки мороженого пошли дальше по главной аллее, на восток.

— Чем-то таким, что возможно только там, где власти, суды и копы полностью продажные.

Едоки мороженого почти растворились в толпе.

— Черт, где мои парни? Нельзя спускать глаз с этих двоих, пока я не передам их ребятам в штатском.

— Я ими займусь, сэр.

— У тебя нет такой штуки, — он помахал порта­тивной рацией, — а свою я отдать не могу.

Пока он спешил за удалявшимися едоками моро­женого, все мысли и воспоминания, мелькающие у меня в голове, наконец соединились в одно целое.

Я стою перед раковиной в ванной комнате в доме Лорен Эйнсворт, наблюдаю, как бегущая из крана вода омывает рану на ладони. Вода слишком горячая, боль в руке усиливается, но я не делаю воду холоднее, потому что меня охватывает чувство скорого откровения. Откровение связано с водой, кровью и болью. Я осознаю, что знаю что-то, но не понимаю, что именно. Что-то насчет крови, ужас­ной боли и воды. Полная кассирша с каштановыми волосами говорит: «Сегодня твой вечер, голубчик. Сегодня твой вечер». «Мумия цыганки» и четы­ре пустые карточки. Четыре пустые карточки, не обещающие никакого будущего, совсем никакого будущего. Четыре, хотя хватило бы и одной, чтобы передать послание. Возможно, единственное, что я знал об истинной и скрытой природе мира, — сов­падений не бывает. «Кадиллак Эскалейд» горит на дне расселины. Я разговариваю по телефону с чифом Портером, он рассказывает мне о Вольфганге, Джо­натане и Селене, еще не зная, что на самом деле их зовут Вудро, Джереми и Сибил: «Похоже, кто-то из них, а может, и все трое — наркоманы... четыре десятка шприцев... куча ампул с наркотиком». Убе­гаю от погони через непроглядный мрак универмага, полагаясь на особенного пса-поводыря под названи­ем психический магнетизм. Глаза в глаза с Маггсом. Микробиологи, эпидемиология, вирусология. Четы­ре пустые карточки, четыре предсказания смерти. Четыре всадника апокалипсиса: Мор, Война, Голод и Смерть. Ни одного бодэча. Почему нет бодэчей, если вот-вот должно свершиться массовое убийст­во? Умирающая девушка в стенном шкафу говорит: «Ты пес. О да, ты пес». Кровь, ужасная боль и вода. Мой верный пес-поводырь, старый добрый психи­ческий магнетизм, провел меня, ослепшего, через смертельно-непроглядный мрак универмага к ру­котворной пещере летучих мышей. В любой колонии самое малое тридцать процентов особей заражены бешенством. Женщина с каштановыми волосами в билетной кассе под номером четыре читает роман Оззи Буна «Последний укус» — роман, в котором смерть из-за летучих мышей служит отвлекаю­щим маневром. Совпадений не бывает. Умирающая девушка говорит: «Эй, пес, а документы у тебя есть?» Документы о вакцинации. Шприцы, ампулы с каким-то наркотиком. Нет, эти ампулы с вакциной. Кровь, ужасная боль и вода. Водобоязнь — дру­гое название бешенства. Водобоязнь. Пара фактов, спасибо Оззи Буну: жертва бешенства страдает от сильной жажды, но любые попытки ее утолить вызывают жестокие, мучительные спазмы в горле, отсюда и название — водобоязнь. Глазные и лице­вые мышцы парализует. Зараженные собаки пуска­ют пену изо рта, беснуются и норовят покусать. Венесуэла — диктатура, практически террори­стическое государство. Первые два всадника апо­калипсиса — Мор и Война. Мор — оружие в тайной войне, которая является частью истинной и скры­той природы мира. Бешенство — оружие. Сектан­ты вакцинированы, остальные нет. Ни одного бодэча, потому что сегодня произойдет лишь тайное заражение тысяч людей. Никто ничего не узнает. Смерть придет только через много дней, смерть и насилие. Люди начнут веста себя как бешеные псы, тогда и появятся бодэчи, легионы бодэчей. Песчан­ка улетает вдаль, исчезая для одного наблюдате­ля и появляясь для других. Чтобы заразить тысячи людей на главной аллее, бешенство должно распространяться по воздуху, невидимое для тех, кто его вдыхает. О нем известно только вакцинированным сектантам.

Взрывчатка была отвлекающим маневром.

Дамба никогда не была мишенью.

Все было не тем, чем казалось. Вернее, намного большим, чем казалось

Пятнадцать тысяч зараженных. И скольких еще они заразят, прежде чем проявятся симптомы?

Дело не ограничивалось Пико Мундо. Тайная вой­на, в которой сражаются невидимые армии, должна была вот-вот разразиться.

— Норман, ты в порядке?

Я повернулся к Конни, которая положила ладонь мне на плечо. Видимо, мой ужас так бросался в глаза, что она дернулась, словно что-то в моем лице, в моих глазах ее испугало.

— Нет, не в порядке... верно?

— Мужчина по имени Вольфганг Шмидт, знала такого? — спросил я.

— Знала? С ним что-то случилось?

За прошедшие три часа новости о жестоком трой­ном убийстве в кемпинге карни не успели разлететься по всем уголкам ярмарки. Уайатт Портер постарался на славу.

— Знаешь такого? — переспросил я.

— Я знаю, кто он. Но не его.

— Он купил два аттракциона.

— Болтают, будто он вообще не из семьи карни. Норман, о твоей руке должен позаботиться врач.

— Какие аттракционы он купил?

— Они принадлежали Солли Никлсу. У Солли об­наружили рак легких, и он быстро догорал. Его дети не желали связывать жизнь с ярмаркой, поэтому он при­нял лучшее предложение. Шмидт переплатил.

— Какие аттракционы, Конни?

— Стрельбу по уткам и комнату страха.

В моей памяти воскрес вход в комнату страха: ги­гантская объемная скульптура морды великана, двад­цать футов от подбородка до макушки, почти такой же ширины, детализированная и страшная, но вместе с тем совершенно дурацкая. Безумные глаза враща­лись в глазницах. Периодически из открытого рта вы­рывался рев, а с ним сильный поток сжатого воздуха. Воздух вылетал на аллею на добрые двадцать футов, пугая прохожих и раздувая им волосы.

Я выступил из-под навеса, но не в самую толчею, и принялся изучать толпу. От гудения каллиопы, сотни других мелодий, смеха и криков пассажиров экстре­мальных аттракционов, запахов и слепящих огней у меня немного кружилась голова. Чифа я не видел. Он ушел за едоками мороженого и исчез из виду.

— Норман, в чем дело? — спросила Конни меня.

Комната страха располагалась к востоку от этого конца ярмарки.

Я бросил взгляд на наручные часы. Ровно одиннад­цать.

— Норман, твоя рука.

Сорок пять минут. Если только кто-нибудь не за­нервничает и не нажмет на кнопку раньше.

Я вклинился в толпу и поспешил на восток, к ком­нате страха.