Святой Томас

Ночь перед возвращением в Пико Мундо. Море. Побережье. Коттедж. Аннамария и мальчик Тим спали в своих комнатах. А я в своей. На влажных от пота простынях.

Кошмарное сновидение, полное хаоса и какофонии.

Неопределенное место без подробностей, где светящиеся мазки красного, синего, золотого, бе­лого и зеленого вращались и пульсировали, устремлялись ко мне и разлетались, словно бесформенные птицы из света. Место, полное резких звуков, музыки, слишком пронзительной и раздражающей чтобы называться музыкой, голосов, которые раз говаривали вроде бы на английском, но я не пони мал ни слова, воплей и криков паники. Окружавшие лица раздувались, сдувались и снова раздувались, но теперь я видел только их отдельные части: надви­гающиеся из цветной круговерти глаза, распахну­тый в крике рот, нос с похожими на пещеры ноздрями, нарумяненную щеку, ухо с большим серебряным кольцом в мочке.

Блоссом Роуздейл направляла меня сквозь без­умие, поддерживая, словно пьяного, а я прижимал к груди урну с прахом. Из неразберихи выплыл чиф Уайатт Портер, выкрикивающий мое имя. Он на­ставил на меня пистолет, и дуло увеличилось до размеров пушечного жерла. Он выстрелил и под грохот выстрела снова исчез в окружающем аду. Блоссом повела меня дальше.

Во сне одно место часто сменяет другое безо всякой логики, и я обнаружил, что лежу спиной на твердой поверхности, вцепившись в урну — таинственную урну с прахом несметного числа умерших. Все пронзительные звуки — неблагозвучная музы­ка, резкие крики и вопли — утихли. Калейдоскоп яр­ких пятен света уступил место теплому золоти- тому свечению и мягкой серости.

Меня окружали три красивые женщины с лицами в бело-золотых перьях и рассматривали меня се­рьезными карими глазами. У них были носы и рты. а не клювы. Я отчаянно пытался удержать урну, но сильные руки забрали ее у меня, и не хватило сил со­противляться. Я видел, что женщины-птицы раз­говаривают то ли со мной, то ли друг с дружкой, по не слышал слов. Появилось еще одно лицо — пре­красное, обгоревшее, изуродованное лицо мисс Блоссом Роуздейл. Рядом с Блоссом материализовалась Терри Стэмбау. Она владела «Пико Мундо гриль», взяла меня на работу, когда мне было шестнадцать, и помогла отточить мой природный талант, повысив с официанта до повара блюд быстрого приготовления.

Я попытался заговорить с Блоссом и Терри, но и меня пропал голос. Я не слышал, и меня не слышали Призраки не могут разговаривать, но они слышан, а стало быть, моя глухота доказывала, что я не умер.

Я на секунду закрыл глаза, а когда открыв то, судя по всему, остался один. Попытался осмотреться, но не смог поднять голову. Не смог сесть. Не смог пошевелить даже пальцем. Меня охватили паника. Я подумал, что меня парализовало. Но по том со мной заговорила Аннамария, и ее голос сразу успокоил меня, хоть я ее и не видел.

— Что ж, молодой человек, непростой у тебя выдался денек.

Очередная смена декораций во сне, и вот я сижу за столом напротив Аннамарии. Между нами широ­кая неглубокая миска, на дюйм заполненная водой, а на воде покоится изящный белый цветок размером больше канталупы[11]. Толстые белые лепестки, свободно торчащие по краям, спиралью сходятся к тугому центру.

Все четыре месяца нашей дружбы этот цветок, украшал комнаты, в которых жила Аннамария. В коттедже у моря всегда стояли миски с огромны­ми цветами. Она утверждала, что срезает их с де­рева по соседству. Я долго и упорно гулял по округе, но так и не нашел дерева с такими цветами.

В январе в городке Магик Бич Аннамария показала Блоссом Роуздейл какой-то магический фокус с помощью этого цветка, но я при этом не присут­ствовал. Иллюзия с цветком поразила и обрадовала Счастливого Монстра. Аннамария пообещала, что и свое время покажет фокус и мне. Она всегда го­ворила в своей вечно загадочной манере, что время еще не пришло — пока мне не приснился этот сон.

— Цветок — амарант, — произнесла она.

Висевший у меня на шее колокольчик размером с наперсток, подаренный этой женщиной, когда она просила, умру ли я за нее, нежно зазвенел, хотя я не двигался. Возможно, крошечный серебряный язы­чок бил о серебряную губу, чтобы призвать меня к какому-то заданию, отпраздновать предстоя­щую победу, а может быть, чтобы предупредить о смертельной опасности.

Аннамария начала обрывать самые крупные ле­пестки по краю и ронять их на стол. Они были толстыми, словно их снимали с воскового цветка. Сначала они светились снежно-белым светом на фоне дерева, потом желтели, а затем коричневели. Вскоре они начали увядать, едва слетая с ее пальцев. (Серебряный колокольчик звенел все быстрее, и громче.) Меня снова переполнил страх, когда лепестки начали выцветать и сморщиваться, прежде чем она успевала их срывать. Увядание цвете и ускорилось, переходя с одного лепестка на другой, быстро продвигаясь по спирали к центру. (Громче, серебряный колокольчик, громче, быстрее.) Я попытался попросить ее остановиться. Она убивала не цветок, она убивала меня. Я не мог говорить. Большие лепестки облетали с цветка сами по себе, слов­но кусочки головоломки с изображением избитого мужчины, быстро скручиваясь, выгибаясь, хрупкие, как кожа иссохшего трупа.

Я рванулся прочь, вынырнул из сна, потный и задыхающийся. Влажные простыни облепили меня, словно саван, будто я сидел не на кровати, а на гранитном столе в морге, где мне вот-вот собирались провести вскрытие.

Крохотный колокольчик на серебряной цепочке вокруг моей шеи прозвонил три раза, с каждым разом все менее настойчиво, чем в кошмаре, и за молчал.

Проснулся я поздно. Аннамария и юный Тим уже позавтракали и ушли куда-то вместе.

Приняв душ, я сложил необходимые вещи в несес­сер и дорожную сумку, которые, в свою очередь, по­грузил в кофры «Большого пса».

Аннамария и Тим вернулись пешком в половине второго пополудни, пообедав в ресторанчике в городе. Когда мы освободили Тима от ужасающей участи в поместье Монтесито, мальчик не очень-то походил на мальчика, ни эмоционально, ни умствен­но. Он был гораздо старше своих лет, но, похоже, скаждым днем все больше забывал перенесенные невзгоды. И вскоре стал обычным непоседливым десятилеткой. Эта перемена — заслуга Аннамарии, по она отказалась объяснить, как ей удалось то, чего не смогли бы добиться целая армия психиатров и новейшие антидепрессанты.

Тим хотел переодеться в шорты для плавания и поискать на берегу ракушки, побродить по воде, немного поплавать. Когда он был на пляже, Анна­мария предпочитала не упускать его из вида. Она утверждала, что беременна уже давно и останет­ся беременной еще дольше, но отказывалась гово­рить, будет ли это ее первый ребенок. Поскольку ей восемнадцать, то, вероятнее всего, первый. Одна­ко, судя по обращению с Тимом, она обладала мудро­стью и поведением достаточно опытной в мате­ринстве женщины.

Пока мальчик развлекался у кромки прибоя, вы­таскивая наполовину утопленные в песке ракушки для своей коллекции, мы стояли со стороны моря у ограды из штакетника, разделявшей траву во дво­ре и песок.

Между ясным небом и синим волнующимся морем летела на север стая бурых пеликанов.

— Итак, странный ты мой, прошлой ночью тебе приснился сон, и колокольчик призвал тебя к действию.

— Откуда ты знаешь?

— Откуда известно все, — ответила она с за­гадочной улыбкой. — Сон, но не просто сон.

— Не просто сон, — согласился я. — В нем был чиф Портер, а значит, я, скорее всего, находился и Пико Мундо. Но не знаю, где точно.

— Еще с событий в Неваде ты знал, что секта нанесет удар по Пико Мундо.

— Ты тоже была во сне, — сказал я. — Ты будешь в Пико Мундо наяву?

— Утром я позвонила Эди Фишер. Мы с Тимом отправимся туда с ней. Ни за что это не пропущу, молодой человек.

— Что именно не пропустишь?

— Что бы то ни было.

— Опять ты за свое.

— За что?

— Напускаешь таинственность. Кстати, во сне ты меня напугала.

Она положила руку мне на плечо.

— Я приложу все усилия не пугать тебя по-на­стоящему.

Я наблюдал за Тимом, который с ликованием плясал в пене прибоя.

— Мне стоит бояться?

— Не того, что в Пико Мундо.

— Как. насчет того, что последует за Пико Мундо?

— Не планируй маршрут целиком, Одди. По од­ному месту за раз.