Святой Томас

Время после пробуждения от сна об амаранте. Середина того дня, когда я уеду в Пико Мундо. Коттедж у моря. Юный Тим ищет ракушки и играет в прибое. Мы с Аннамарией стоим на песке, за оградой из штакетника, отделяющей двор от пляжа.

В тот день, как всегда, независимо от места и погоды, она облачилась в белые кеды, штаны цвета хаки и мешковатый свитер, не скрывающий беременность. Иногда свитер был розовым, порой желтым, голубым или светло-зеленым, но всегда в одном стиле. У меня сложилось странное впечатле­ние, что Аннамария могла бы пройтись по пыльно­му, переполненному женщинами рынку за тысячу, даже две тысячи лет до нашего времени и оказа­лась бы там на своем месте, несмотря на кеды на резиновой подошве задолго до открытия резины, несмотря на ткани, которые тогда не производи­ли, несмотря на то, что таких оттенков и густо­ты цвета в одежде в те годы не мог добиться ни один красильщик.

Аннамария наблюдала, как Тим ищет ракушки на берегу.

— Блоссом Роуздейл продала дом и закончила свои дела в Магик Бич. Сегодня вечером она присое­динится к нам за ужином.

— Интересно, а надо ли ей это делать? — спро­сил я.

— Она хочет быть частью чего-то важного, странный ты мой. И она верит: то, что ты дела­ешь, очень важно.

— Но она была частью Магик. Бич. Важной ча­стью. Ее все знали, знали шедевры, которые она со­здавала, и лоскутные одеяла, удостоенные нацио­нальных наград.

— Быть известной — не то же самое, что быть любимой.

— Но ее любили. В Магик Бич у нее было много друзей.

Аннамария положила руку мне на плечо. Она была миниатюрной, и ручки у нее были изящными. В те редкие случаи, когда она клала руку мне на плечо или брала мою ладонь своими двумя, чтобы внушить важность того, что собиралась сказать, меня всегда удивляла тяжесть ее прикосновения, сила ее хватки.

— Молодой человек, за свою короткую жизнь ты приобрел много друзей, и тебе повезло, что большая часть из них тебя любит., по-настоящему любит. Но редко кто может безоговорочно любить человека с таким лицом, какое осталось у Блоссом после огня.

— Но ее лицо по-своему прекрасно.

— Некоторые люди, — продолжила Аннамария, — будут тянуться к ней, потому что друж­ба с ней поддерживает образ, который они хотят навязать другим, помогает им чувствовать себя полными сострадания. терпимыми и достойными восхищения. Такие люди могут в каком-то смысле быть ее друзьями, даже могут до некоторой степени заботиться о ней. Но поскольку они всегда и почти полностью сосредоточены на себе, они не способны ее любить.

— Может, не все ее друзья такие, — предполо­жил я.

— Другие станут дружить с ней из жалости, но к жалости очень часто — хоть и не всегда — примешивается молчаливая и иногда неосознанная доля презрения.

Я даже не пытался с этим спорить.

— Третьи станут дружить с ней из сочувст­вия, потому что тоже страдали, хотя и не так, как страдала она. Сочувствие — более благо родное чувство, чем жалость. Но если сочувст­вие — главная причина, по которой один человек тянется к другому, всегда будет существовать непреодолимая пропасть между дружбой и искрен­ней любовью.

Меня огорчали мысли о том, что многие друзья Блоссом Роуздейл из Магик Бич по той или иной при­чине тянулись к ней из-за ее страданий, а не из- за ясного острого ума и огромного доброго сердца. Я отказывался верить, что тех, кто действитель­но любит ее, как Блоссом того заслуживала, было не так уж много.

Когда я поделился своими огорчениями с Аннама­рией, она похлопала меня по плечу и сунула руки в карманы просторных штанов цвета хаки.

— Ее мать умерла, когда ей было четыре года. Сорок пять лет прошло с тех пор, как перепившийся отец поджег ее, шестилетнюю. Зачем в пятьдесят один год продавать дом, менять место жительст­ва и ехать сюда, чтобы стать частью твоего дела, если бы она не почувствовала, что впервые в жизни ее хотели принять такую, какая она есть, что ею наконец-то дорожат за то, какая она на самом деле?

Так мы пришли к одному из тех редких моментов, когда я терял дар речи.

На мокром плотном песке, который мерно на­крывало журчащим приливом, песчанка обнаружила что-то вкусное и теперь поклевывала пляж без присущей этим птичкам пугливости. Она кружила всего в паре футов от Тима, подбираясь все ближе, а мальчик стоял и наблюдал за ней, изумленный и завороженный.

— Но я знал Блоссом всего пару недель, — нако­нец вымолвил я.

Аннамария улыбнулась.

— Разве не поразительно?

— Если она хочет быть частью... моего дела, в чем бы оно ни заключалось, вдруг что-то случится? Вдруг я... перестану этим заниматься?

— Ты слишком молод, чтобы уйти на покой, странный мой.

— Вы знаете, что я имею в виду, мэм.

Аннамария смотрела на мальчика и песчанку, и я подумал, что она размышляет над тем, не побыть ли сегодня менее таинственной.

— Если ты не перестанешь заниматься тем, чем занимаешься, Блоссом найдет в Эди Фишер то, что нашла в нас, — сказала она.

— Но миссис Фишер восемьдесят шесть.

— Она не собирается уходить на пенсию в бли­жайшее время, молодой человек. Что бы ни случи­лось в Пико Мундо, Эди Фишер еще долго будет чем заняться. Ей понадобится водитель, ты ведь ока­зался не слишком подходящим для этой работы, Она сказала, что ты медлительный.

Тим нагнулся, не спугнув песчанку. Птичка по­смотрела ему в глаза. Они уставились друг на друга. Тим протянул руку ладонью вверх, и птичка мгно­вение рассматривала ладонь, а потом продолжила клевать песок, теперь всего в нескольких дюймах от правой ноги мальчика.

— Вчерашний сон окончился амарантом, — ска­зал я.

— Цветком, который никогда не умирает.

— В моем сне он умер.

— Потому что это просто сон. Во сне вещи не всегда означают то, чем кажутся.

— Это из греческой мифологии. Я имею в виду амарант. Такого цветка не существует.

— Древние греки были мудрыми. Многое пони­мали.

— Большие белые цветы, которые всегда плава­ют у вас в мисках. Как тот, что сейчас на обеден­ном столе. И в гостиной. Что это за цветы?

Аннамария казалась одновременно веселой и пре­дельно серьезной.

— Амаранты.

— Откуда вы их берете?

— Как я уже говорила, Одди, я срываю их с окрестных деревьев.

— Мэм, за последние пару месяцев я раз сто обо­шел все окрестности и ни разу не встретил таких цветов ни на одном дереве.

— Ну, дорогой, нужно знать, где искать, и нуж­но уметь находить место в округе, которое мало кто видит.

Песчанка клевала кусочки своего обеда на пляже, а Тим все так же держал руку вытянутой. Птичка еще раз взглянула на ладонь, повертела головой по сторонам и заняла насест. Ошарашенный Тим по­смотрел на нас, будто говоря: «Вы это видите?»

— Поразительно, — произнес я.

— Как все вокруг нас, если смотреть правильно.

Песчанка вспорхнула с его руки, и Тим вскочил на ноги, наблюдая, как птичка взмывает в небо.

— Сегодня во время ужина с Блоссом... — сказал я.

— Да?

— Вы покажете мне фокус с амарантом? Вы обещали показать, мэм, но так и не показали.

— Это не фокус, странный ты мой. Это кое-что получше.

— Так вы покажете?

— Не сегодня вечером. Но скоро.

Улетая прочь, повторяя свое фьюить-фьюить-фьюить, песчанка превратилась в точку, а потом и вовсе исчезла, но, конечно, в тот. же миг неожидан­но появилась на виду у тех, кто находился на берегу дальше к северу.

— Мэм?

— Да, Одди?

— Вы знаете истинную и скрытую природу мира?

— А ты как думаешь?

— Думаю, знаете. Наверное, я никогда ее не по­знаю. Не считая английского, я не очень-то хорошо учился в школе.