Я твоя тень

Глава 61

Дни в больнице тянулись медленно и бессмысленно. Где-то за этими кирпичными и оштукатуренными стенами протекала жизнь. Без меня. Весенний ветер вносил в палату ароматы свободы и романтики, а я всё думал о том, почему мне никто не пишет. Ни Нильс, ни кто-либо ещё. Я думал написать сам, но кроме «привет, как дела» и «что делаешь» ничего в голову не пришло. Не спрашивать же ребят, что они думают по поводу моего ухода!

Харпер больше не приходил, как будто явился в тот день лишь для того, чтобы выполнить свою миссию. Эта мысль причиняла мне дикую боль, ведь раньше никого ближе брата у меня не было, и, конечно же, было неприятно узнать, что человек, который был для тебя всем, предал тебя. Но с недавних пор в моей жизни был ты. И я верил, что сообщение, отправленное Нильсу сгоряча, не изменит нашей с тобой дружбы.

Ты мог мне позвонить или написать хоть пару слов. И, может, даже уговорить вернуться. Но ты молчал.

Одним вечером ко мне пришла мама. Это был первый раз, когда я её видел, после случая у Хард-рок кафе. До этого меня навещал исключительно папа, с которым мы болтали обо всём на свете кроме мамы, моих концертов и Харпера. Наверное, ему было неловко касаться этих тем, да и я бы добровольно о них не заговорил ни за что на свете.

У мамы был усталый и слегка растрёпанный вид. Если не знать о степени её любви к чистоте и порядку, можно было вообще не обратить на это внимание. Но для моей мамы, чтоб вот так выглядеть, нужна особая причина.

Мама молча дошла до окна и поправила жалюзи. Я сперва подумал, что она так и будет молчать, но она вдруг повернулась, и я заметил, что кроме усталости на её лице присутствует растерянность. Это открытие меня напугало. Мама аккуратно придвинула к моей койке кресло и села, поправив юбку и положив сумку на колени. Мне стало неловко находиться в полу лежачем положении перед ней, и я попытался сесть.

— Лежи, лежи, — остановила меня мама. — Тебе нужно поправляться.

Внезапно я почувствовал себя более больным, чем был на самом деле. Меня даже затошнило.

— Так и будешь молчать? — спросила мама после нескольких минут тишины. — Ничего не хочешь сказать?

— Я… Я не знаю, что сказать.

Мама издала звук разочарования.

— Не надо было мне приходить. Ушла с работы пораньше, важные дела пришлось отложить, и теперь вся неделя загруженная. А тебе и сказать родной матери нечего, — мама взглянула на меня в последний и раз и стала подниматься.

— Подожди…, — мама вернулась в исходное положение, словно только этого и ждала. — Я должен сказать… Мне жаль, что я расстроил тебя, — мама холодно смотрела на меня и не шевелилась. Очевидно, того, что я сказал, было не достаточно. — Мне, правда, очень жаль. Я не знаю, как так получилось. Когда я уезжал в Нью-Йорк, у меня и в мыслях не было ничего, кроме намерения учиться. Ну и, может быть, завести какие-то знакомства.

— Тебе жаль? А знаешь, что мне приходится слушать на работе? Видимо, я плохая мать, что так скверно воспитала тебя. Всё, чему я годами учила тебя, ты забыл за полгода! Скажи, я плохая мать?

— Нет, ты хорошая, — мне неловко было на неё смотреть, и я уставился на жалюзи.

— Тогда почему ты так поступил со мной?

Я хотел, чтобы эта пытка побыстрее закончилась, и стал вспоминать все работающие когда-либо стратегии. Признайся, что ты был не прав, что ты глуп, наивен, жалок и ничтожен, и она во всём права, и быстрее отмучаешься. Я уже давно пришёл к этому выводу, вот только, пока я на самом деле не начинал сожалеть и раскаиваться, мама мне никогда не верила. С ней и оскараносные актёры не справились бы, куда там мне. Но всё равно вокруг да около, как раньше, я ходить не собирался.

Быстрее помогу ей себя унизить — быстрее лягу спать, и наступит новый день.

— Потому что я был не готов к свободе и к ответственности, — сказал я самым, что ни на есть спокойным тоном, что вызвало у мамы лишь приступ раздражения, но такой ход был намеренным. — Мне захотелось быть, как они… другие люди. Но, видно, не тех выбрал для подражания, — я понял, что с первым этапом уже начинаю затягивать и перевёл дыхание, чтобы сообразить, как плавно перейти к раскаянию. — Мам? — я попытался сделать виноватый вид и тут же почувствовал себя так, словно и действительно стою не дороже мешка с дерьмом. Мне даже расхотелось продолжать, но я взял себя в руки. — Я виноват перед тобой, очень-очень. Я подвёл тебя. Тебе, наверно, было очень больно, когда ты узнала о… Мне никогда не понять, что ты чувствуешь…

Мамин взгляд чуть смягчился. Я должен был радоваться, но мне уже было всё равно. Несколько минут назад я думал выдавить из себя слезу, но теперь лишь закрыл глаза, и ресницы стали мокрыми.

— Ты что, плачешь? — удивилась мама. Я помотал головой. Мама подвинулась ближе и положила ладонь мне на лоб. Наверное, решила, что я так реагирую из-за жара. — Прекращай, давай. Что это ты выдумал? А если зайдёт врач?

Мамин голос был полон сочувствия и, может быть, жалости. Я вытер глаза и бросил боязливый взгляд в её сторону. Её лицо снова стало строгим, хотя и не таким хладнокровным.

— Лучше бы ты делом доказал, что раскаиваешься в своей ошибке, чем слёзы лить. Большой уже мальчик-то.

— Я сделаю, что ты хочешь… Что нужно сделать. Я вернусь в университет и буду думать только об учёбе, ни о чём больше, — мама смотрела на меня в ожидании. Я должен был сказать нечто весомое, чем просто обещать. — Я ушёл из группы, я больше не буду выступать в кафе и…, — я хотел сказать — в клубах, но вовремя осёкся. Хорошо ещё, что она застала меня не у «наркопритона».

Я не знал, что ещё такого весомого сказать, чтобы уже закончить этот «цирк с переодеванием», поэтому включил планшет и показал маме сообщение, которое я написал Нильсу. Мама долго смотрела на него, словно хотела увидеть скрытое послание, говорящее о том, что я ей соврал. Потом она вообще забрала у меня планшет, перешла на страницу Нильса и несколько минут изучала фотографии.

— Это точно парень из твоего сборища? — спросила она, продолжая взглядом фильтровать фотографии.

— Точно. Ты же… видела его в кафе, — я не был уверен, что стоило напоминать о том дне, и мне самому этого не хотелось.

— А почему тебя тут нигде нет? — мама протянула мне планшет.

Я полистал альбомы Нильса чисто для вида — я ведь ни разу не фотографировался ни с кем из группы. Даже не знаю, как так получилось. Снимков с концертов у Нильса не было, только он сам с Россом, Лайк и незнакомыми мне людьми.

— Наверное, он ничего не выложил.

Я перешёл на страницу Росса, потом Лайк — везде одинаковая история: ни общих снимков, ни тем более фотографий с концертов. И лишь у Моны обнаружилось доказательство того, что моя группа вообще существовала: смазанное селфи из коморки в подвале бара, где девушка корчила рожу на фоне обжимающихся Нильса и Лайк. Немножко в кадр попала ударная установка и когда-то бывший целым многострадальный диван.

Чисто машинально я стал искать твою страницу и только через минуту вспомнил, что тебя нет в сети. Я бы мог показать маме фотографию с Моной, но запечатлённые вместе Лайк и Нильс, могли бы подпортить мою «биографию». Я вспомнил, что у нашей группы была своя страница, и набрал в строке поиска King’s Shadow. Пусто. Абсолютно ничего. Как это вообще возможно?

— Ладно, не ищи, — сказала вдруг мама. — Я тебе верю. Ты бы не стал врать матери?

Мама посмотрела на меня испытующим взглядом, под которым я уменьшился раза в два.

— Нет. Конечно, нет.

Мама вздохнула и покачала головой.

— Зачем ты опять мне врёшь? Ведь соврал же про конференцию, да ещё так искусно сочинил! Это тебя твои друзья-наркоманы надоумили?

— Нет-нет. Они тут не причём.

— Так тебе и поверила. Эти наркоманы тебе дороже родной матери!

Только я начал надеяться, что с допросом покончено, как вот опять: мама завела пластинку по новой. А у меня уже почти не осталось сил терпеть её натиск. Ещё чуть-чуть и я начну со всем соглашаться. Или сделаю что похуже.

Я сделал самый виноватый вид, на который только был способен, и решил помолчать, экономя энергию. Это сработало. Мама стала читать длиннющую проповедь по поводу того, как печально заканчивают свою жизнь все, кто имеет хоть косвенное отношение к «музыке дьявола», и как важно сохранять репутацию и честь с юных лет. Мне всё это время приходилось изображать раскаяние и послушание, словно я и, правда, был каким-то чопорным монахом, от чего мне стало ещё хуже. Когда мама, наконец, закончила, я был выжат сильнее лимона и собирался пролежать пластом ещё как минимум вечность. Зато мама выглядела так, словно сделала очень полезное дело.

После всего испытания мама, как ни в чём ни бывало, взяла мой планшет, зашла на какой-то сайт и показала экран мне. Несколько секунд я равнодушно пялился на фотографию поддержанной, но аккуратной легковушки бледно серого цвета. Потом мама спросила:

— Что скажешь?

Я посмотрел ей в лицо, пытаясь определить, что она от меня хочет.

— Хорошо, — ответил я, так и разгадав её намерения.

— Мы с Гэйлом решили, раз ты уже достаточно взрослый, чтобы принимать серьёзные решения… Ты же точно ушёл от тех наркоманов? — я кивнул. — Хорошо. Статус любого человека не в последнюю очередь зависит от его автомобиля.

Короче, вместо того, чтобы наказать меня, упрятать в какую-нибудь лечебницу и лишить пособия, мои родители, во-первых, оплатили ущерб, нанесённый моим телом случайному автомобилисту, а, во-вторых, купили мне собственного четырехколесного друга. Наверное, любой другой человек бы стал считать себя любимчиком судьбы или кем-то подобным. Но мне этот подарок показался хуже наказания.

Только попробуй теперь подведи наше доверие! Ты же сам себя за это возненавидишь!