Золушка и Мафиози

11

РАФАЭЛА ЭСПОЗИТО

Я впервые вижу, как моя мама смущается от того, что на нее обращают внимание. Обычно она из тех, кто процветает, когда ее ставят в центр внимания, но не сегодня, и я не могу ее винить. То внимание, которое мы привлекаем к себе, когда переходим из холла в гостиную дома Марсело, где лежит его тело и тело Сарии которых оплакивают, это не то, что София Эспозито всю свою жизнь стремилась завоевать. Далеко не так.

Люди смотрят на нас, смотрят на меня, и гул нарастает волнами, пока всю комнату нельзя сравнить с взволнованным морем, единственная цель которого — атаковать меня кислотными словами, произносимыми громким шепотом. Прошептанными слишком громко, чтобы оставаться тайными.

Моя мама опускает голову, надеясь, что ее покорная поза привлечет к ней милосердие, как будто она не знает, что в мире, в котором мы живем, такого не бывает.

Мы останавливаемся в углу комнаты, достаточно далеко от остальных людей, чтобы спрятаться, если они не против. Мы могли бы спрятаться, если бы люли не были так решительно настроены на то, чтобы пялиться на нас. Мой отец оставил нас с матерью одних менее чем через пять минут, исчезая в переполненном коридоре, чтобы уладить все, что, по его мнению, важно уладить сейчас.

Я наполняю легкие воздухом и высоко поднимаю голову. Высоко держу ее. Я отказываюсь стыдиться результата сделки, в которой у меня не было выбора: моя помолвка с Марсело и его смерть в результате.

Я смотрю из одной стороны в другую на место, где я была несколько раз до этого, когда жена Марсело была еще жива и достаточно вежлива, чтобы принимать семью, стоящую ниже ее в иерархии, чтобы иногда обедать.

В доме классической итальянской архитектуры висят картины в роскошных рамах, а мебель из темного дерева и лакированная. На полу — разноцветные, искусно сработанные ковры, а на стенах, на потолке, замысловатые люстры.

Дом, который должен был стать моим через несколько недель. Или настолько моим, насколько женщине позволено владеть в нашей среде.

От этой мысли мне хочется фыркнуть, но я ведь даже не владею своим телом, не так ли?

Я ведь не владею своим телом, правда?

Горькая правда заключается в том, что это дом владел бы мной, если бы сделке на меня, не помешал бы несчастный случай.

Случайность. Слава Богу, помешала.

Я не могу контролировать краску, которая заливает мои щеки и лицо, когда обо мне сплетничают, циркулирующие по комнате, как будто у них есть право, но я контролирую свою реакцию на них. Глупо, что наш мир так подвержен суевериям. Из всех людей… Кто бы мог подумать, что только те, кто отказывается подчиниться даже самому обыденному понятию понятия законности, первыми склонятся к мистицизму?

Мистицизму?

В глазах мафии я никогда не была чем-то большим, чем товаром, который можно обменять, фигурой на их деловой доске, а теперь все гадают, нет ли у меня производственного брака, основанного на одних лишь суевериях.

На нас никто не смотрит прямо. В нашу сторону бросают взгляды, но они никогда не длятся дольше нескольких секунд. Во всем мире только одна пара глаз осмеливается задержать на мне взгляд более чем на две секунды.

И они голубые.

Тициано оглядывает меня с ног до головы, и на его лице появляется дебильная улыбка, которая меня так раздражает и к которой я уже привыкла, прилипая к его лицу, когда он кивает, довольный тем, что я надела его подарок.

Он не должен улыбаться мне, но не похоже, что этому человеку не все равно, что он должен или не должен делать. Ему не стоило дарить мне платье, ради плохой шутки, но кого это волнует.

Почему он подарил мне платье?

Мне было легко убедить маму, что платье — подарок Габриэллы. Это был не первый раз, когда моя подруга дала мне броню, необходимую для противостояния нашему обществу во время настоящей битвы за то, чтобы подвергнуться всеобщему осуждению.

Чей-то голос прорезает воздух, отражаясь от холодных стен дома заставляя меня прервать зрительный контакт с Доном. В этот момент я вижу, как он отталкивается от холодных стен дома и заставляет меня снова перевести взгляд на нашего Дона.

— По крайней мере, его сын избежал традиции чтить отцовский бизнес. Хорошо, что его помолвка уже состоялась с девушкой Беллуччи. — Говорит он, усиливая чувство дискомфорта, которое охватывает меня.

Господи. Все, чего я хочу, — это чтобы все закончилось, чтобы период траура подошел к концу, чтобы я могла освободиться от своего горя и жить дальше, даже хотя бы до тех пор, пока мой отец не найдет мне другого жениха.

Однако это желание, кажется, оскорбляет само время, которое все больше и больше стремится затянуться, превращая кошмар, похожий на пробуждение, в бесконечную пытку.

— Мне нужно в туалет, — говорю я маме, и она крепко хватает меня за руку.

— Не оставляй меня одну.

Я уверена, что она хотела приказать мне, но ее тон почти умоляющий, и я отворачиваюсь, и снова натыкаюсь на внимание Тициано, которое по-прежнему приковано ко мне.

На мне. Если я останусь здесь еще хоть на секунду…

— Я не задержусь, — обещаю я, высвобождая свои пальцы из ее и направляюсь в коридор.

Суматоха и ропот сопровождают меня, пока я иду к ванной, и когда я дохожу до двери, я сталкиваюсь с группой женщин, сосредоточивших все свое внимание на мне.

Я поворачиваюсь назад, не желая доставлять им удовольствие видеть, как я прячусь. Держа плечи напряженными, я пробираюсь к столу, хотя голод — последнее чувство, которое меня мучило. Я беру тарелку и иду по длинной поверхности из красного дерева, как можно дольше анализируя каждый из предложенных вариантов, как будто мне действительно не все равно. Какое-то движение в мою сторону, и я поворачиваю лицо, чтобы посмотреть, даже не задумываясь об этом.

Мой отец стоит спиной ко мне и разговаривает с незнакомым мне мужчиной. Человеком, которого я не знаю, никогда не встречала. Судя по его внешности и возрасту, он должен быть другом Марсело. Обычно я не интересуюсь делами отца, но выражение его лица, когда он разговаривает с незнакомцем, заставляет мой желудок вздрагивать. Мой отец обычно не показывает свои эмоции так явно, и это видно по его лицу, и все видят, как он зол.

Я обостряю слух, пытаясь расслышать, о чем они говорят. Это не совсем помогает, и я продолжаю обходить стол, пока не подхожу к ним достаточно близко, чтобы их услышать.

— Быстрый брак, вот решение, мой друг. Я уверяю тебя. — Говорит незнакомец моему отцу, и тот негромко ругается.

Мороженое в желудке растекается по коже.

Они обо мне. Это я, та о которой они говорят.

— Если ты хочешь уберечь свою дочь от шрамов, я могу снять с тебя эту проблему.

Отец горько усмехается.

— Создание этой проблемы стоило больших денег, а я не люблю убытки.

Глухая боль, которую вызвали эти слова в моей груди, совершенно необоснованна. Их смысл не то, чтобы было чем-то новым для меня. Я всегда это знала.

Я опускаю голову и облизываю губы. В моих глупых подростковых мечтах, когда я не заканчивала великий университет и не становилась президентом Италии, я выходила замуж за мужчину, который был бы хорошим отцом для моих детей. Глупая фантазия.

— Я могу заплатить, — отвечает незнакомец, и вдруг запах еды на столе передо мной становится слишком сильным для меня.

Мне хочется блевать.

Я бросаю пустую тарелку на груду чистой посуды и практически бегу в ванную. Остаться и дослушать разговор, все равно ничего не изменит в моей жизни.

В любом случае. Пока я стою на коленях перед унитазом и выкладываю то немногое, что съела сегодня, невозможно не думать о том, что, возможно, просить, чтобы все закончилось как можно скорее, было неправильным шагом.