Золушка и Мафиози

24

ВИТТОРИО КАТАНЕО

Я откинулся в кресле, наблюдая, как Тициано переступает порог двери в тишине, такой же тяжелой, как и взгляд, который он оставляет за собой. Напряжение между нами, готовое выпрыгнуть при любой провокации, повисло в воздухе, густое и неоспоримое. Он не произносит ни слова, но его уход звучит громче, чем любая речь. Дверь закрывается с тихим щелчком.

В отличие от меня, мой брат даже не попытался сыграть свою роль достойно. Его поза и взгляд говорят мне все, чего не сказали его тщательно подобранные слова. Я знаю, с уверенностью, которая грызет меня так же сильно, как и определяет, что мой запрет останется без внимания.

Тициано не подчинится, не совсем. Я слишком хорошо его знаю, чтобы ожидать чего-то другого. Истина, хотя она никогда не произносится вслух, беззвучно танцует между строк нашего разговора. Не слова определят судьбу Саграды, а действия, совершаемые в тени, в моменты, маленькие и большие.

Несмотря на то, что я заставил Тициано поверить, Рафаэла — не просто еще одна фигура в шахматах Саграды, она — ближайшая подруга Габриэллы, женщины, ради которой я готов поджечь весь мир, если бы это означало избавить ее от страданий.

Под моей кожей зашевелился зверь, готовый к любому противостоянию, кроме, пожалуй, того, которое попросит меня пойти против Габриэллы. Ради нее даже зверь сгибается.

Ирония ситуации не ускользает от меня. Я использую преданность Тициано, его упрямство, чтобы проверить его послушание, прекрасно зная, что он потерпит неудачу. Этот парадокс забавляет меня и бросает вызов. Но если бы со мной что-то случилось, он был бы следующим на очереди. Его положение, столь близкое к власти, требует не простого послушания, оно требует выработки способностей и инстинктов. И в этих инстинктах должно быть не только отражение потенциального лидера, но и отражение будущего самой Саграды. Мой долг, как лидера Ла Санты, обеспечить подготовку Тициано.

Я осознаю, что подобные манипуляции — опасная игра, в которую я решил играть. Однако в каждом моем решении есть тонкий баланс, весы, которые взвешивают настоящее против неопределенного будущего при каждом да или нет.

Я считаю его тихие шаги, пока мой брат удаляется в свое крыло, наблюдая за тем, как разворачивается сюжет, как переплетаются нити судеб Рафаэлы, Тициано и Саграды.

Тициано незаметно избавится от Стефано, как он делал это с предыдущими женихами Рафаэллы. Он женится на девочке, и мы положим конец этой истории, с чего бы она ни началась.

Хотя одержимость моего брата экономкой длится уже почти год, я очень надеялась, что к тому времени, как я вернусь из путешествия, он найдет себе более интересную киску и откажется от идеи жениться. Тициано всегда был активным беглецом от идеи брака.

Согласие Рафаэлы на помолвку не было неожиданным. Я знаю о долгах Кармо и уже несколько месяцев жду, когда он что-нибудь с ними сделает. У такого низкорангового члена, как он, было не так много выходов. Либо он предаст Саграду, и именно поэтому я держал его под строгим наблюдением, либо продаст собственную дочь.

Новость о смерти Марсело удивила меня. Не потому, что я сомневался в способности Тициано совершить нечто подобное, а потому, что понял, что Рафаэла ему достаточно дорога, чтобы выступить в защиту ее требований. Что бы ни сделала девушка, чтобы так глубоко проникнуть в душу моего брата, это, вероятно, станет причиной вечного сожаления подруги Габриэллы.

Я барабаню пальцами по столешнице и встаю, сразу после чего покидаю кабинет. Засунув руки в карманы, я иду по знакомым коридорам, чувствуя, как тяжесть прошедшего дня уходит, сменяясь почти юношеским предвкушением.

Дверь в библиотеку приоткрыта, как я и предполагал. Габриэлла лежит на диване в центре библиотеки с книгой в руках, окутанная мягким желтым светом хрустальной люстры. Ее темные волосы разметались по сиденью, а ноги согнуты, одна лодыжка на другой. Короткое платье спустилось, обхватив ее бедра и открыв мне восхитительный вид на ее голубые кружевные трусики.

И хотя я не издал ни звука, открывая дверь, только ее лицо повернулось ко мне, ее внимание было полностью захвачено моим присутствием.

Слегка покрасневший кончик ее носа заставляет меня наклонить голову в сторону и, прислонившись к дверной раме, посмотреть на женщину, сидящую в центре комнаты в окружении книг в кожаных переплетах.

Спустя месяцы после того, как она полностью перечеркнула мое существование, я все еще удивляюсь, как такое возможно. До Габриэллы моей жизнью всегда управлял груз лидерства и войны. И хотя я знал, что моему отцу каким-то образом удалось совместить этот груз с тем, чтобы быть хорошим отцом и хорошим мужем, я все еще не мог понять, как он это сделал.

Его слова, сказанные некоторое время назад, до сих пор снова и снова возвращаются ко мне. Он сказал мне, что семья — это, по сути, вопрос веры. Веры в то, что для этих людей стоит быть своей лучшей версией, чтобы вдохновить их быть лучшими версиями самих себя.

Я продолжаю думать об этом каждый раз, когда смотрю в темные, покорные глаза своей жены, потому что с каждым разом слова Франческо Катанео звучат все более далекими от моей реальности. Я не хочу быть лучшим мужчиной для Габриэллы, нет. Я хочу быть худшим, я хочу ее с такой силой и глубиной, которую не может вынести ни один хороший мужчина. Я хочу подчинить ее своей воле, хочу, чтобы она принадлежала мне душой и телом каждую секунду каждой минуты каждого часа каждого дня. Я хочу ее полной капитуляции и хочу упиваться ее удовольствием от капитуляции.

Мне нужно от нее все: ее улыбки, ее слезы, ее вздохи, взгляды, мысли, желания и страхи — мне нужно все. Сколько бы Габриэлла ни питала этот мой голод, он продолжает расти с угрожающей силой.

Я хочу обладать своей женой, и чем больше я беру от ее красоты, тем больше хочу взять.

Мои глаза сужаются.

Возможно, в конце концов, это даже вопрос веры, потому что в какой-то момент между тем моментом, когда я завладел Габриэлой, на тротуаре аэропорта в Бразилии, и сегодняшним, поглощение ее стало даже своего рода религией, которой я предан больше, чем когда-либо был предан всему святому.

Габриэлла откладывает книгу, и выражение ее лица, а также явные следы недавних слез на нем заставляют меня придвинуться к ней. Сегодня она не выходила из дома, и я не сомневаюсь, что сюда никто не заходил, так что она не может пострадать.

Как только я останавливаюсь перед ней, Габриэлла встает и обхватывает меня за шею. Я запускаю пальцы в ее волосы и погружаюсь носом в ее шею, втягивая теплый аромат и хрюкая от удовлетворения, которое мгновенно заполняет мое тело.

— Что случилось? — Спрашиваю я, и в моем тоне нет мягкости. Она медлит с ответом, и я сжимаю зубы, чувствуя, как необходимость решить проблему, которая ее беспокоит, разъедает мой желудок по краям. — Габриэлла, — предупреждаю я, когда она умолкает.

— Я обещала, что не буду впутывать тебя в это, — тихо признается она, и я сжимаю горло.

Я целую ее лоб, кончик носа и щеки, а она ищет мой рот. Габриэлла нежно касается наших губ, но этого достаточно, чтобы я притянул ее еще ближе к себе, полностью ликвидировав оставшееся между нами пространство.

Поцелуй нельзя назвать нежным. Это столкновение слившихся воедино реальностей — моей потребности в ней и ее принятия меня.

Мой язык сталкивается с ее языком, и она тут же сдается, подчиняясь моему ритму и позволяя обволакивать себя, массировать, сосать. Вкус Габриэллы распространяется по моему рту, удовлетворяя мою зависимость от нее, наполняя мои вены удовольствием, которое ничто и никогда не давало мне: ни власть, ни насилие, ни даже боль.

— Почему ты плакала? — Спрашиваю я, когда она отстраняется, задыхаясь, и мой тон не оставляет места для сдержанности.

— Я видела Рафу, — объясняет она, не отрывая взгляда от моих глаз, которые уже начали наливаться влагой. Я вытираю слезы, которые собираются в уголках глаз, ненавидя видеть их там. Она снова помолвлена. Я… — Габриэлла закрывает глаза и делает глубокий вдох. — Я знаю, что ничего не поделаешь… Я просто…

— Просто?

— Меня бесит, что ничего нельзя сделать, — признается она, и уголок моего рта слегка приподнимается. Габриэлла бросает на меня искаженный взгляд. — Это не смешно, — ругает она меня, и на этот раз я улыбаюсь по-настоящему.

— Я не говорил, что это так.

— Тогда почему ты смеешься? — Спрашивает она несмотря на то, что полностью закутана в мои объятия.

— Потому что ты все еще хранишь в себе сюрпризы, любовь моя, вот почему. Ты плачешь о своей подруге, потому что она должна отдать себя на волю судьбы, которую ты так счастливо приняла.

— Но я сама это выбрала, — заверяет она решительно. — Я выбрала тебя.

— Иначе и быть не могло, любовь моя. Ты моя.

— Да, — соглашается она, и, несмотря на печаль, все еще проступающую на ее лице, это заявление вызывает гордый блеск в ее глазах. — Обладать и защищать. — Я прижимаюсь губами к ее губам, когда она повторяет мою клятву. — Но Рафа хотела выбирать, и я хотела, чтобы она могла выбирать.

— Не всегда все складывается так, как ты хочешь.

— Но все всегда так, как ты хочешь это видеть.

Я вздергиваю бровь.

— Ты о чем-то меня просишь, Габриэлла?

Она прикусывает губу.

— А это что-то изменит? Если я попрошу? — Вопрос задается низким, почти неслышным тоном, и я понимаю, что мы больше не говорим о Рафаэле.

Габриэлла смотрит на меня глазами, полными сожаления. Да, она грустит о своей подруге, но именно боль от осознания того, что может случиться с Ракель, если Габриэлла сделает выбор, делает ее несчастной.

— Я думал, ты обещала, что не будешь этого делать, — все равно говорю я, и Габриэлла наклоняет голову, хмурится, молча говоря мне, что мы оба знаем, что вопрос был не о Рафаэле. — Не ради твоей подруги. Я бы не стал… — наконец отвечаю я, и моя жена понимает, что я не сказал.

Что то, за кого ты выходишь замуж, — не единственный выбор, от которого приходится отказываться женщине Саграда.

Габриэлла сглатывает и качает головой в знак согласия.

Она кладет щеку мне на грудь, прижимаясь ко мне в поисках утешения, и испускает долгий вздох.

— Я скучала по тебе, — говорит она, и я понимаю, что она не собирается возвращаться к этой теме — ни к той, о которой мы говорили, ни к той, о которой мы не говорили.

— Я тоже по тебе скучал, — отвечаю я, позволяя уязвимости, которая никогда не дается другим, проявиться в ее присутствии.

Она всегда берет от меня все, и хотя я сказал, что не буду вмешиваться в дело Рафаэлы, даже если Габриэлла попросит меня об этом, я знаю, что это ложь. Если бы я не знал, что ситуацию вот-вот разрешит Тициано, чтобы убрать опустошенное выражение с лица моей девочки, я бы вмешался.

Габриэлла откидывает голову назад и открывает глаза, чтобы посмотреть на меня. Переполняющие ее чувства заставляют мой большой палец двигаться, проводя по ее щеке.

— Думаю, медовый месяц сделал меня развратной. Я жажду обладать тобой в любое время.

— Теперь я здесь, и я весь твой, любовь моя.