Золушка и Мафиози

58

РАФАЭЛА КАТАНЕО

Он следилза мной. Я мысленно повторяю слова, пытаясь найти в них смысл, но ничего не получается.

— Зачем?

Я поворачиваюсь лицом к Тициано как раз в тот момент, когда он заводит внедорожник.

— Я не верил, что ты действительно могла просить разрешения, чтобы просто сходить на фестиваль.

Мое лицо вспыхивает.

— По крайней мере, ты честен.

— Я всегда был честен с тобой.

— Да, но почему-то ты думаешь, что я лгу. — Слова произнесены гораздо более резким тоном, чем я планировала, но остановить бегущее по венам возмущение невозможно. Этот негодяй последовал за мной. — Тебе не чем заняться? Закончил с горой бумаг, наводнивших твой кабинет?

— Не совсем. Но знать, что ты собираешься делать, было важнее. — Чистое выражение его лица только сильнее меня злит. — Зачем ты это сделала? Зачем просила моего разрешения?

— Я объяснила! — Мой голос повышается, и я закрываю глаза и сжимаю кулаки, делая глубокий вдох. Нет, Рафаэла, ты не можешь ударить его по лицу, как бы тебе этого ни хотелось и как бы Тициано этого ни заслуживал. Я медленно выдыхаю, прежде чем снова заговорить. — Вдруг, я бы опоздала на ужин. Я не хотела делать этого без твоего ведома.

— Но почему? Почему тебя волнует знаю я или нет?

— Потому что у нас есть соглашение! — На этот раз без дыхания мой голос звучит так низко и контролируемо, как мне хотелось бы. — Я выполняю свою часть, ты — свою. Дни — мои, ночи — твои. И, возможно, я вторглась бы в то пространство, которое, как мы договорились, принадлежит тебе. Как трудно это понять?

— Понять — легко, поверить сложновато.

Громкий выдох вырывается из моего горла, когда я смотрю на мужа, не в силах поверить в это. Прости меня, Господи, за богохульство, но даже пытки, которым подверглась Санта-Мартина, не были столь разрушительно раздражающими, как общение с Тициано Катанео.

— Ты расстроена, — говорит Тициано, сидя в кресле у камина в спальне, когда я выхожу из гардеробной, приняв душ и переодевшись к чертову ужину.

Пойти сегодня в крыло к его маме — опасное решение. Я на шаг ближе к взрыву, и если Анна выведет меня из себя сегодня, то я действительно не знаю, на что способна. Я резко выдыхаю, опустошая легкие за один раз, и все равно остаюсь такой же злой, как и тогда, когда они были полны.

— А ты гений. — Он хватает меня за запястье, когда я пытаюсь пройти мимо него, и, мягко потянув, придвигает ближе, усаживая меня к себе на колени, боком. — А может, и нет, если ты считаешь, что держать меня сейчас так близко к себе хорошая идея.

Тициано смеется и облизывает губы, а затем целует мою руку, тот участок кожи, который ближе всего к его губам.

— Такая злюка… — Я пытаюсь встать, но он обнимает меня за талию, удерживая на месте.

— А что? Ты бы предпочел, чтобы я притворялась? А? — Спрашиваю я, и от возмущения мой голос звучит пискляво. — Отвечай?

— Я этого не говорил.

— Потому что ты лицемер, Тициано Катанео!

С каждым моим словом гнев поднимается в моих жилах, а удивленное выражение лица мужа после этого обвинения только усиливает мой гнев.

— Неужели? — Он наклоняет голову, как будто ему любопытно, и я клянусь Богом, что, если он не отпустит меня в ближайшее время, я схвачу его за крепкую шею и задушу. — Почему?

— Потому что у тебя хватает наглости не доверять мне, преследовать меня, потому что ты не веришь мне на слово, но продолжаешь пользоваться презервативом каждый раз, когда мы занимаемся сексом, потому что Бог знает, чем ты занимаешься вне дома. Разве я преследую тебя из-за этого, Тициано? Нет! Я задаю тебе вопросы? Нет! И все же я та, кому нельзя доверять?

Тициано открывает рот, затем откидывается назад, опираясь на спинку кресла. Его хватка на мне ослабевает, и я пользуюсь возможностью встать и оставить между нами некоторое расстояние. Я отворачиваюсь от него, раздраженная как никогда, потому что разговор о чертовом презервативе никогда не входил в мои планы, но с тех пор, как он имел наглость сказать мне в лицо, что поверить мне трудно, в моей голове не осталось ничего, кроме обиды. Как он посмел?

Я зажимаю нос между ладонями и закрываю глаза, делая глубокий вдох. Раз, два, три, Рафаэла. Раз, два, три. Я сосредотачиваюсь на счете, пытаясь замедлить сердцебиение. Усилия сходят на нет, как только я чувствую Тициано у себя за спиной.

Его рука снова обхватывает мою талию, и он разворачивает меня, оставляя нас лицом друг к другу.

— Я расскажу тебе, что я делаю вне дома, куколка, — он проводит рукой по моим волосам, и я закатываю глаза. Несмотря на то, что мне не нравится перспектива услышать, что он скажет, я не доставляю ему удовольствия от своего признания. — Большую часть времени я тону в бюрократии, как ты сама видела, и, честно говоря, двигаюсь гораздо медленнее, чем следовало бы. Ты знаешь, почему, Рафаэла? — Последний вопрос был произнесен шепотом, от которого у меня мурашки побежали по коже, несмотря на весь мой гнев. Я не смотрю ему в лицо, я отказываюсь, даже когда пауза Тициано становится слишком долгой. — Потому что чаще, чем я могу сосчитать, принцесса, я теряюсь в мыслях, представляя, планируя все способы, которыми я заставлю тебя кончить, как только мы войдем в эту комнату. — Мое тело предает меня, и я поворачиваюсь лицом к Тициано, чтобы встретить его взгляд. Его большой палец проводит по моей челюсти, потом по горлу, а затем возвращается к щеке. — Единственная киска, которую я ем, — твоя, принцесса. Единственный рот, который я трахаю, — твой. А презерватив на мне потому, что я считаю, что принимать или не принимать противозачаточные средства, это твой выбор, а не мой, как и в случае с беременностью. А я не думаю, что ты этого хочешь сейчас. Неужели я ошибаюсь?

Я моргаю, обдумывая его слова и думая, что поняла их совершенно неправильно, но ведь не так уж много возможных интерпретаций для них было, не так ли? Поэтому я дала ему единственно возможный ответ:

— Что?