Золушка и Мафиози

33

ТИЦИАНО КАТАНЕО

Преимущество отсутствия приема, когда мы с Рафаэлой приходим в столовую, в том, что мне не нужно ждать, чтобы наконец получить то, чего я ждал несколько месяцев. Я мысленно отмечаю, что позже поблагодарю Витторио за эту часть наказания. Бонус в том, что это только сильнее разозлит моего брата.

Машина паркуется перед особняком, и после соблюдения техники безопасности я спускаюсь первым, предлагая Рафаэле сделать то же самое и не отпускаю ее руку.

Как и во время короткой поездки из прихода сюда, она, кажется, погружена в свои мысли и ничего не говорит, пока мы идем по коридорам и поднимаемся по ступеням. Я не возражаю.

Мои мысли тоже потеряны, я полностью погружен во все то, что мне предстоит сделать с этой женщиной через несколько минут. Так много возможностей… Интересно, будет ли это легкий путь или тяжелый? Судя по вчерашнему вечеру, я бы сказал, что это будет легкий путь.

Каждый шаг по направлению к моему крылу особняка — это на одну цифру меньше в обратном отсчете, идущем в моей голове.

— Добро пожаловать домой жена, — говорю я, когда мы выходим на лестничную площадку. — Мне взять тебя на руки?

Рафаэла не обращает на меня внимания, расцепляет свои пальцы с моими и идет в гостиную, делая несколько шагов между нами. Только тогда она поворачивается ко мне и сбрасывает осторожную маску, которую она сохраняла на лице с тех пор, как мы вышли из церкви.

Значит, ее молчание и беспокойство не были следствием сложившейся ситуации. Полагаю, это ответ на мой предыдущий вопрос: это будет трудный путь. Я улыбаюсь.

— Выпьем? — Предлагаю я, подходя к бару в углу комнаты и наливая себе двойную порцию виски. Единственный ответ, который я получаю, — это стискивание зубов, достаточно громкое, чтобы я мог его услышать.

Я выпиваю рюмку одним махом и подхожу к Рафаэле, почти полностью стирая расстояние, которое она так охотно проложила между нами. Я облизываю губы, пробегая взглядом по ее красивому лицу и низко распущенным волосам.

Ее грудь поднимается и опускается, она уже задыхается, как будто Рафаэла раньше контролировала свое дыхание, а теперь наконец позволила себе дышать свободно.

— Зачем? — Спрашивает она сквозь зубы, ее глаза сверкают огнем, которого я не ожидал, но который разжигает мой собственный.

— Зачем?

— Зачем тебе подставлять нас под удар?

Моя улыбка растет. Какой сплетник этот священник. Рафаэла расширяет глаза, двигая радужкой из стороны в сторону, словно ища ответ на свой вопрос в углах комнаты.

— Серьезно, принцесса? — Я прищелкиваю языком. — Ты могла бы спросить меня и раньше. На самом деле ответ очень прост. Я подумал, что если я не решу твою проблему, то в следующий раз, когда ты пойдешь к обрыву, ты, возможно, действительно прыгнешь.

Я подмигиваю Рафаэле, и ярость проступает на ее лице так же быстро, как поднимается ее рука, взрываясь пощечиной по моему лицу, от которой у меня сворачивается шея.

Я ненадолго закрываю глаза и нарочито медленным шагом прижимаюсь грудью к груди Рафаэлы, одновременно притягивая ее снова. Она не вздрагивает и не пугается, когда мой живот взъерошивает объемные юбки ее свадебного платья.

Рафаэла остается непоколебимой, стоит на том же месте, лицом ко мне. Ее дыхание становится еще более поверхностным, но гнев в ее глазах ни на сантиметр не уступает другим чувствам.

Жжение, распространяющееся по моей щеке, грозит сделать меня твердым, пока я стою лицом к лицу с первой женщиной, которой за всю мою жизнь хватило смелости поднять на меня руку.

Я сближаю наши лица, пока мы не начинаем дышать одним воздухом, глотая выдохи друг друга, наши взгляды ведут молчаливую борьбу, а кончики носов соприкасаются.

Что еще у тебя есть для меня, куколка? На какое насилие способна эта крошка, которая теперь служит мне женой? Я бы хотел посмотреть.

Я медленно и угрожающе двигаю головой, улыбка, которая заставляла взрослых мужчин обделаться, все еще висит на моих губах, ни на секунду не дрогнув перед Рафаэлой.

— Ты лишил меня единственного выбора, который у меня был, — обвиняет она сквозь зубы. Все ее тело трясется от ненависти, глаза красные, каждый мускул напряжен. — Меня уже преследовали, унижали, продавали тому, кто больше заплатит, а потом тому, кто больше заплатил, но дальше дна не уйдешь. С двумя мертвыми женихами и одним, бросившим меня у алтаря, отцу было бы дет очень трудно снять для меня следующую комнату. Может быть, я наконец-то смогла бы стать свободной, а ты, со своим высокомерием и глупостью, лишил меня этого!

Я непроизвольно смеюсь. Мы оба знаем, что ее отец свел бы ее с очередным женихом, даже если бы этот негодяй не предложил за нее больше доллара. Кармо была в отчаянии.

Но чтобы она имела наглость обвинять в этом меня… Какая дерзкая штучка моя жена.

— Свободна? — Спросил я, прижимаясь к ее губам.

— Если ты хотел жениться на мне, — она полностью игнорирует мой вопрос, продолжая атаковать, — почему ты не сделал этого раньше? Почему не до того, как другой мужчина решил, что у него есть право прикасаться ко мне, потому что он надел мне на палец кольцо? Или до того, как он стал решать, что я могу есть, а что нет? Почему не до того, как меня отдали жениху, который не удосужился отменить расписание шлюх, запланированных им на наш медовый месяц? Почему не до того, как сын этого человека получил меня в качестве какого-то мошеннического наследства?

— То, что тебя не убивает, делает тебя сильнее, принцесса. А женщина, которая будет рядом со мной, не может похвастаться тем, что ее так легко сломать.

Рафаэла задыхается, как будто мои слова физически ударили ее.

— Ты… — Она прерывает себя, откидывая голову назад, но не от страха или чего-то еще, а от недоверия, просачивающегося сквозь поры. Ее шея наклонилась, глаза сузились, губы разошлись. — Ты проверял меня? — Спросила она, возмущаясь. — Неужели все это, все, через что я прошла, было твоим испытанием?

— Нет, но тебе будет приятно узнать, что если бы это было так, ты бы его прошла. — Я пожимаю плечами, и ноздри Рафаэлы вспыхивают. — Ты забываешь, принцесса, что это ты сказала мне, что ты из тех женщин, которые выходят замуж. Ты, а не я. — Она хмурится, словно пытаясь вспомнить, когда именно она сказала мне эти слова. — Вчера утром ты сказала мне не считать до трех, помнишь? Ты сама, на своих ногах, пошла встречать меня вчера вечером в ризницу, и ты прикасалась и была тронута по собственной воле, Рафаэла… Так много возможностей, — шепчу я последние слова ей на ухо. — Столько всего могло бы быть иначе, если бы ты приняла хотя бы одно другое решение, и все же… Ты приняла все те, которые поставили тебя на моем пути.

— Ты не имеешь права обвинять меня в этом, — протестует она. — Наконец-то мы были на одной волне. Мы наконец-то хотели одного и того же, и впервые я была единственной, кто пострадал бы, если бы поддалась своим желаниям. Поэтому я и пришла, потому что выбрала тебя, — она горько усмехается, и я вижу, как ее верхняя губа слегка приподнимается, когда я снова встречаюсь с ней взглядом. — Или, по крайней мере, я так думала, но на самом деле я просто танцевала под твою музыку.

— Мы никогда не были на одной волне, куколка, — заверяю я ее, поднимая руку, чтобы коснуться ее покрасневшей щеки. — Мы даже никогда не стояли на одной книжной полке.

Рафаэла не сводит глаз с моих, позволяя тишине установиться чуть больше секунды, прежде чем нарушить ее.

— Если бы я не пришла прошлой ночью, ты бы стал искать меня, Тициано? Или ты просто хотел увидеть, как я сдаюсь?

Мой большой палец медленно проводит по скуле, обходя линию челюсти, а затем возвращается к щеке.

— Я не помню, куколка, когда в последний раз я не получал того, чего хотел, и ничто, что бы ты ни сделала, хорошее или плохое, не изменит этого. Ты принадлежишь мне с той ночи, когда сказала, что только так я могу получить тебя в своей постели, и теперь ты будешь принадлежать мне вечно.

— Дурак! — Рафаэла ругается, и нам определенно нужно поговорить о том, что меня заводит, а что — нет.

Зачем бить меня, а потом ругаться, глядя на меня убийственным взглядом? Моя улыбка растет.

— Кто научил тебя ругаться, куколка? — Я дразню его, прижимаюсь губами к его губам и делаю шаг вперед, заставляя его тело отступить назад. — Бабушка во время вязания?

— Засранец!

Она снова ругается, и теперь мой смех становится громким.

— Ах, принцесса, нам будет очень весело вместе…

— Весело? — Протестует она, возмущаясь. — Сукин сын!

Я заставляю ее замолчать, склеив наши губы, проглатывая ее проклятия и протесты, и когда Рафаэла сильно прикусывает мой язык, у нее получается лишь заставить меня стонать.

Мой язык обволакивает ее, ее вкус доминирует в моем рту, в то же время ее запах, мягкость ее кожи и жало ее ногтей, вонзающихся в мои руки, проникают в мою нервную систему.

У Рафаэллы есть такая способность — переполнять меня почти без остатка, но при этом постоянно вызывать во мне желание узнать, что еще я могу от нее получить. Месяцы подавления. В груди у меня бурлит, заставляя кровь кипеть в жилах. Уверенности в том, что на этот раз ничто в этом мире не остановит меня, достаточно, чтобы сдерживающие факторы, которые я железным кулаком держу над собственным телом, взбунтовались, пытаясь разорваться.

Я хочу безоговорочно погрузиться в колодец наслаждения, которым является женщина в моих объятиях, но я не тороплюсь. Погрузиться в киску Рафаэлы будет просто рай, это точно. Но заставлять ее умолять об этом? Это будет похоже на ад, стоящий на коленях у моих ног.

Она прижимается спиной к стене, и наши тела выравниваются. Одна моя рука сжимает ее стройную талию, а другая перебирает ее волосы, проникая в пряди на затылке и распуская их, пока они не повиснут свободно на моей руке.

Сопротивление моей жены длится почти недолго: ее нелепые проклятия превращаются в стоны в моем рту, а все ее тело реагирует на мои грубые прикосновения, подаваясь навстречу мне в безмолвной мольбе о большем.

Ее грудь вздымается, руки обхватывают мою шею, а голова двигается в ритм, следя за каждым крошечным движением, чтобы не пропустить ни крошки прикосновений.

— Я ненавижу тебя, — стонет она, когда я отстраняюсь, чтобы она могла отдышаться.

Я целую и покусываю ее подбородок, спускаюсь зубами к основанию ее шеи и лижу ее рот.

— Пока твоя киска любит мой член, куколка, мне все равно.

Ее глаза снова проклинают меня, но я не даю ее губам времени сделать то же самое. Я впиваюсь в нее поцелуем, граничащим с насилием, и провожу пальцами по ее шее, слегка надавливая. Рафаэла задыхается, и я хрипло смеюсь ей в губы.

Я стягиваю бюст платья, и ее груди с розовыми твердыми сосками подпрыгивают и сдавливаются моими ладонями, пока Рафаэла не начинает умолять о дыхании. Только тогда я отстраняюсь, медленно смачивая губы, наслаждаясь зрелищем.

Голубой цвет ее радужки поглощен чернотой зрачков, припухший рот измазан помадой, а волосы в беспорядке из-за неуверенно распущенной прически.

— Идеально, принцесса, — я погружаюсь в ее грудь, посасывая сосок, обводя его языком, а затем царапая зубами.

Рафаэла испускает слабый крик, ее тело прижимается к стене, а моя рука находит другой сосок и играет с ним между пальцами. Она теряет себя в ощущениях. Я впитываю каждый ее стон, питаясь отчаянными движениями ее тела. Я целую, лижу и сосу, пока Рафаэла не растворяется в моих руках и не начинает тереться об меня, отчаянно желая большего. Пока у меня не останется никаких сомнений:

О на может ненавидеть меня сколько угодно, но она сделает это в моей постели и будет просить пожалуйста.