Золушка и Мафиози

46

РАФАЭЛА КАТАНЕО

— Я думал, ты уже забыла этого старого священника, раз стала замужней дамой.

— Вы еще не так стары, отец Армандо, — протестую я, но беру его руку и целую ее. — Ваше благословение, отец.

Мне было достаточно войти в приход, чтобы почувствовать себя немного спокойнее со своими мыслями. По меньшей мере любопытно, что это место может быть сценой одного из самых постыдных воспоминаний в моей жизни, самого неопределенного и в то же время самого спокойного.

Скамейки пусты, а святые, нарисованные на витражах, выглядят так же мирно, как и всегда. Крест с окровавленным Христом над алтарем остался прежним, но именно я чувствую себя сегодня иначе. Совершенно иначе, чем в прошлый раз, когда я была здесь, хотя чувство, переполняющее меня, не изменилось: смятение.

Именно оно и привело меня сюда. Мне нужно было поговорить с кем-то, кто готов понять меня и не будет придерживаться романтических взглядов на вещи и места, где романтика не уместна.

— Да благословит тебя Господь, дитя мое. Я рад тебя видеть. Ты на исповедь?

— Да, это так, — соглашаюсь я, глядя на пустую церковь. — Я пришла на исповедь.

Отец Армандо слегка наклоняет голову, но затем кивает в знак согласия. Он жестом показывает в сторону ризницы и начинает идти туда. Я следую за ним.

Мне всегда нравилась способность отца Армандо без лишних вопросов определять, когда исповедь нужна, а когда нет. Я сажусь, пока он запирает дверь, и вскоре он уже сидит рядом со мной.

— Что с тобой, дитя мое?

— Я… — Я закрываю глаза. — Я не знаю, — признаюсь я.

Слова Тициано, сказанные на танцполе на той свадьбе, мучают меня уже несколько дней: "Это не в первый раз".

Осознание того, что он говорил серьезно, поразило меня с силой грома. Тициано убивал тех, кто претендовал на меня. Три раза, если я не ошибаюсь, хотя я никогда не слышала о том, что тело Стефано было найдено.

Смерть моих женихов… Зачем это Тициано. Почему? Похоже, это вопрос на миллион евро, который я постоянно задаю себе, когда речь заходит о моем муже. Я не понимаю, почему он ведет себя так, как ведет, и мне кажется, что у меня никогда не будет всех кусочков головоломки под названием Тициано Катанео. Только когда мне кажется, что я начинаю составлять четкую картину, я обнаруживаю, что это лишь малая часть.

— Свадьба… Все было не совсем так, как я себе представляла, — я решаю начать с самого начала. Отец Армандо наклоняет голову, внимая. — Тициано… достойный?

Отец Армандо смеется.

— Это вопрос? Жалоба? Потому что если второе, то я впервые слышу, чтобы жена жаловалась на порядочность мужа. Обычно они приходят ко мне с просьбой о чуде, которое даст им именно это.

Я смеюсь.

— Нет, это не жалоба. Я просто даю вам контекст, отец.

— Контекст для чего?

— Для моей растерянности. Он не такой, как я ожидала.

— А чего ты ожидала?

— Равнодушия, в общем.

— А он не равнодушен?

— Нет, не равнодушен.

То есть равнодушный человек не стал бы убивать за меня? И не стал бы подставлять нас под удар в той самой ризнице. Дело в том, что он никогда не говорит мне полных ответов. Несколько недель назад, когда я спросила его, почему он подставил меня, Тициано был легкомыслен, и я даже поверила ему. Однако теперь, зная, что его попытки помешать мне выйти замуж за другого человека начались задолго до того дня, невозможно не задуматься, был ли он искренен.

Флажки больше не кажутся мне неуважением, а скорее извращенным видом спасения, о котором он заявлял с самого начала. Но почему его это волновало? Зачем он беспокоился?

— Какой он? — Спрашивает священник.

— Я не знаю, отец. Я не могу его понять.

— В любом другом случае я не думаю, что это было бы возможно, но учитывая вашу историю… Ты не пробовала спросить его, дитя мое?

— Не думаю, что он мне ответит, отец. Тициано… Сложный, если не сказать больше.

— А ты простая?

— Вообще-то да. — Отец Армандо смеется, явно не соглашаясь со мной. — Я серьезно, — жалуюсь я.

— Знаю, знаю. Поэтому и смешно.

Я фыркаю.

— Разве не вы должны быть мудрым и разумным голосом?

— Не думаю, что ты пришла сюда слушать, дитя мое. Думаю, ты хотела поговорить.

— Я почти ничего не сказала, отец.

— Если тебе этого недостаточно, не стесняйся, у меня впереди целый день.

— Я не знаю, что еще сказать.

— Тогда вопрос. Ты сказала, что тебя беспокоит, что ты не понимаешь Тициано, что ты не знаешь, чего он хочет. Но чего хочешь ты?

— Я не знаю.

Хотя действительно думала, что знаю.

Уважения. Я хотела, чтобы Тициано уважал меня и требовал, чтобы другие люди уважали меня. Если свадьба на прошлой неделе что-то и доказала, так это то, что мне это удалось. У меня были доказательства еще раньше, когда Тициано сказал Луиджии, что мой приказ должен превалировать над его.

Так почему же я чувствую себя как никогда растерянно?

— Возможно, тебе следует выяснить это.

— Именно для этого я и пришла сюда, отец Армандо, но вы не помогаете.

— Я священник, дитя мое, а не святой. Я не умею творить чудеса.

— Ха, ха, ха, отец. Очень смешно.

— Но, — он снова заговорил, делая ударение на слове. — Я знаю нескольких. Ты пробовала с ними поговорить?

— Не совсем, нет.

— Почему? Ты боишься ответа?

Я пожимаю плечами.

Отец Армандо снова смеется надо мной.

— Мы все испытываем страх, дитя мое. Мы просто не можем позволить ему парализовать нас. Ты знаешь это. Ты одна из самых храбрых девушек, которых я знаю.

Теперь моя очередь смеяться, хотя я не нахожу это смешным.

— Понятно, но зачем это делать?

— Я не говорю тебе делать то, чего ты так боишься или не хочешь, просто позволь себе использовать свою веру. Поговори со Святой. Я могу выслушать тебя, когда тебе это понадобится, но только она и Бог могут дать тебе ответы, которые ты ищешь.

Я опускаю голову, делая глубокий вдох.

— Вы сказали, что не собираетесь давать мне советы сегодня, отец.

— Это ты пришла навестить меня.

— И вы сказали, что скучали по мне, — я поворачиваюсь к нему, обвиняюще сузив глаза.

— И я скучал.

Отец Армандо обнимает меня, и несколько минут я просто наслаждаюсь его твердым присутствием, которое было в моей жизни столько, сколько я себя помню. Религия — важная опора нашей общины, но благодаря человеку, который рядом со мной, для меня она часто была не только этим, но и безопасной гаванью.

— Я тоже скучала по вам, отец. Простите, что я пропадала, дела…

— Я понимаю, дитя мое. Я понимаю, — перебивает он меня.

— Спасибо, отец.

— Не за что. Ты знаешь это.

— Ладно. — Я встаю с его плеча. — А как вы? Как идут дела? Что нового? Приход в чем-нибудь нуждается? Я теперь вроде как супер-сильная.

Отец Армандо откидывает голову назад, смеясь. Редкие волосы по бокам его головы колышутся от этого движения, и я тоже начинаю смеяться.

Он информирует меня о церковных событиях и рассказывает о новом проекте, который он хочет реализовать в приходе в следующем году, ориентированном на детей, которые приезжают с семьями, работающими на уборке урожая.

Я слушаю его и говорю, что, по-моему, Габриэлле этот проект очень понравится. Она придет в восторг. Моя подруга не религиозна, но я думаю, что она будет в восторге от идеи помогать детям.

После обеда я провожу время в церкви, разговариваю с отцом Армандо, а затем помогаю ему навести порядок в ризнице. Это хорошо. На несколько часов в моей голове затихает суматоха, и когда я пересекаю церковный проход, чтобы уйти, я улыбаюсь.

По крайней мере, до тех пор, пока не сталкиваюсь с мамой, проходящей через ворота на тротуар. Лицо у нее красное, как будто она бежала сюда всю дорогу.

— О, хорошо! Ты все еще здесь. — Говорит она, задыхаясь. — Луиджия не хотела меня отпускать, представляешь? Мне пришлось ждать, пока закончится моя смена. Я боялась, что не успею до твоего ухода. Пойдем, пойдем, — говорит она, обхватывая мою руку. — Нам нужно о многом поговорить.

Она начинает идти, практически затаскивая меня обратно в церковь, но я делаю всего несколько шагов, прежде чем упираюсь ногами в землю.

— Рафаэла! — возмущается она, едва не споткнувшись.

— Я не собираюсь возвращаться внутрь, — предупреждаю я. — Я ухожу.

— Что значит уходишь? — Возмущенно спрашивает она, словно это дерзость с моей стороны — так отмахнуться от нее. — Я уже несколько недель хочу поговорить с тобой, но твой телефон сразу же переключается на голосовую почту. Полагаю, они сменили твой номер в целях безопасности? А Луиджия просто не передает мои просьбы навестить тебя и не позволяет мне навестить тебя. Где такое видано, чтобы мать не могла навестить собственную дочь? Нам нужно поговорить о том, когда я смогу перестать работать на кухне. Ты, должно быть, уже спросила Тициано, но приказ еще не дошел до Луиджии, я спрашиваю каждый день…

Я высвобождаюсь из ее руки и закрываю глаза, делая глубокий вдох, но мама настолько погружена в свои грезы, что, кажется, даже не замечает этого.

— Мама! — Восклицаю я, и только тогда она замолкает. — Мой номер не изменился, и Луиджия передала твою просьбу о визите. Это я не ответила.

— Что ты имеешь в виду?

Она моргает, и когда до нее доходит, что именно означают мои слова, ее лицо краснеет совсем по другой причине.

— Ты маленькая неблагодарная сучка!

— Осторожнее, — предупреждаю я сквозь зубы. — Мой муж не склонен проявлять особую милость к людям, которые меня обижают.

Глаза матери расширяются, и она делает несколько шагов назад.

— Ты мне угрожаешь?

— Я предупреждаю тебя, — поправляю я.

— Как ты смеешь… Как ты смеешь?

— А что я посмела, мама? Отказалась видеться или разговаривать с женщиной, которая всегда относилась ко мне как к товару? Которая видела, как ее муж обещал отдать меня замуж за мужчин в три раза старше меня и молчала? Которая велела мне молчать и ждать, пока все закончится, пока наряжала меня невестой для человека, известного торговлей женщинами?

— Но я… Я…

— Мне не нужны твои оправдания, если ты собираешься их придумывать. Я даже не хочу тебя видеть, мама. Может быть, через какое-то время, но точно не сейчас.

Она смотрит на меня в недоумении, несколько раз моргает глазами, словно таким образом может изменить реальность. Не может. Я пыталась, каждый раз, когда они с отцом обещали меня жениху еще более отвратительному, чем предыдущий.

— Хорошего дня.

Это все, что я говорю, прежде чем повернуться и уйти, оставив ее позади.