Золушка и Мафиози

12

ТИЦИАННО КАТАНЕО

Я стучу кулаком по столу в постоянном движении, ритм которого совпадает с настойчивым пульсированием в ушах. Разложенные передо мной фотографии — лишь еще один стимул для шума, который никак не удается заглушить. Надеюсь, в каком бы гнилом уголке ада ни нашла покой душа Марсело Гандулине, она благодарна ангелу-мстителю, который решил, что заставить Витторио Катанео влюбиться будет забавной шуткой. Ведь если бы не это, если бы не кровавый медовый месяц, заставивший меня вжиться в чужую роль, бывший жених Рафаэлы никогда бы не удостоился милости такой нежной смерти. Но, к моему несчастью, мне пришлось делегировать эту работу, так что все, что я могу сделать, это справиться с разочарованием, наблюдая в бесконечном цикле, в своей собственной голове, все, что я не сделал с Марсело, пока мой разум не решит, что достаточно меня помучил, и не позволит мне снова рассуждать здраво.

Я беру в руки одну из фотографий, и при взгляде на нее у меня в горле застревает хрип. Страх на лице Рафаэлы подогревает мою ненависть к Марсело за то, что он не смог закончить жизнь так, как заслуживал.

Засунутого в задницу метала было недостаточно.

Этот сукин сын заслуживал того, чтобы его плоть была содрана с костей, переплавлена и использована в качестве корма для свиней за то, что посмел приложить свой грязный рот к тому, что принадлежит мне, за то, что имел наглость изобразить на лице Рафаэлы выражение отвращения и отчаяния.

Я потираю большим и средним пальцами виски, чувствуя, как пульсация в них усиливается, и словно в качестве неожиданной мести мое тело хочет заставить меня почувствовать все то, что чувствовала Рафаэла. От отвращения у меня сводит желудок и горчит во рту. И еще одним резким ударом воспоминание о том, как Чезаре сравнил Рафаэлу с собакой, завладевает моими мыслями. Я с силой ударяю кулаком по столу, прекращая прежнюю ритмичную поступь.

Я выдыхаю воздух сквозь зубы, слыша слова брата так, словно он стоит передо мной и говорит их в этот самый момент, внушая, что Рафаэла — чертова домашняя зверушка.

Как и она, которая защищала свою подругу, словно львица, когда я назвал Габриэллу питомцем Витторио. Даже спустя месяцы я все еще отчетливо помню храброе выражение ее лица, когда она столкнулась со мной на маминой кухне при нашей первой встрече.

Рафаэла не стеснялась ни моего присутствия, ни размера, ни положения. Возможно, она уехала из Италии, когда была слишком молода, чтобы много знать обо мне, но я не сомневаюсь, что после возвращения она услышала обо мне достаточно предостережений.

В нашем мире быстрее сплетен могут быть только пули. А может, даже и не они.

И хотя я знаю, что не отношусь к тем, кто легкомысленно относится к неуважению и дерзости, ради своей подруги и вопреки здравому смыслу Рафаэла встала на ее сторону, и это меня позабавило.

Я подумал, что она пытается привлечь мое внимание, и то, что меня отвергли, когда я впервые за ней увязался, меня не удивило. Но то, что она продолжала сопротивляться во всех остальных случаях, и особенно решимость, которую я обнаружил в ее глазах, когда потрудился посмотреть, удивили.

То, как она защищала свою подругу, не имело ко мне никакого отношения. На самом деле сегодня я думаю, что, если бы Рафаэла могла вернуться в прошлое и промолчать, чтобы я не смотрел на нее, она бы так и сделала. Если бы могла, конечно. В чем я, честно говоря, сильно сомневаюсь.

Моя куколка — боец. Все эти месяцы отказа уступить безумному притяжению между нами и моим необоснованным ухаживаниям только подтверждают это. Я знаю, что на первый взгляд то, как я прессую Рафаэлу, не сильно отличается от того, что делал Марсело, но ни разу, даже в первый раз, в ее глазах не появилось ничего, хотя бы отдаленно напоминающего страх или отвращение.

Сначала она была любопытна и немного возмущена. Как я посмел? Она уже сказала мне нет. Но как бы она ни была возмущена, ее глаза были полны вожделения. Я всегда нахожу его в них. Рафаэла постоянно говорит мне об этом не ртом, а кожей и телом.

Однако на фотографии, которую я держу в руках, я вижу лишь отчаяние и некое опустошение, которое способен испытывать только человек, находящийся в состоянии крайней уязвимости. А моя жена не может позволить себе чувствовать себя уязвимой.

Из моего горла вырывается едкий смех. Я скомкал фотографию, отбросил ее в сторону и сосредоточил свое внимание на другой, более свежей, сделанной на поминках несколько дней назад.

Я цокаю языком.

Ни один сукин сын, осмелившийся сделать Рафаэлу хоть слегка уязвимой, не имеет права продолжать дышать и уж точно не получит пощады в виде медленной смерти. Марсело был последним, и я могу в этом поклясться.

Возможно, платье было лишним признанием вины. Рафаэла не глупа, она, конечно, поняла часть того, что я имел в виду. Интересно, поняла ли она все? Интересно, поняла ли она, что подарком было не платье, а повод, по которому она должна была его надеть.

Интересно, поняла ли она, что единственным алтарем, к которому она подойдет, будет мой или надгробие того, кто попытается занять мое место.

Чезаре был крайне неправ, сравнивая ее с Голиафом, но в одном он был прав: если она не моя, то Рафаэла не будет ничьей другой, и мне почти жаль ее за то, что она стала объектом моей одержимости.