Болезнь моя проклятая! У света
Любовью называется она.
Как я презрением к себе полна!
О, если бы ты знал, как тяжко это!
Волос моих коснулась седина —
С годами делаться мудрей должна.
Но вот мой взгляд остался без ответа —
И я унижена, посрамлена.
Зачем в свой ясный, предосенний день
Должна страдать я, от любви робея,
Должна робеть я, горестно любя?
А ночью, как бы пряча душу в тень,
Не ведая стыда, тянусь к тебе я
И лишь тебя зову, хочу тебя!
<…>
Ты лучше бы прогнал меня в пустыню,
Обрек бы на скитание, как встарь
Отправил Авраам свою Агарь —
Покорную наложницу, рабыню.
Счастливее меня любая тварь.
Пускай бы надо мною ты глумился,
Мой гордый дух не так бы возмутился.
Ты был бы для меня и Бог и царь.
Но для тебя я — дама в высшем свете,
Не дотянуться до моей руки.
Здесь каждое движенье на примете.
И я сжимаю втайне кулаки.
Я в крепости. Тут стены высоки.
Я страсть мою должна держать в секрете.
<…>
Любовь меня не сделала слепой.
Я вижу все отчетливо и ясно.
Рассудок сердцем управляет властно,
И дни идут унылой чередой.
Обманчивые грезы, как запой.
И пробуждение от них ужасно.
К утру я брошена волною страстной
На берег безнадежности тупой.
И снова трезвый холодок в крови,
И мысли, мысли — без конца и края…
Моя любовь — зерно без прорастания.
Праматерь Ева! Ты лишилась рая,
Ты променяла пиршество любви
На сладкий плод горчайшего познания.
Из твоего и моего окна
Виднеется один и тот же сад.
Я ко всему, что твой ласкает взгляд,
Душою всею приворожена.
И песня соловьиная слышна
Одна и та же нам всю ночь подряд.
Внимая ей, мы дышим как бы в лад,
И нас роднит взволнованность одна.
А каждым утром старая сосна —
На ней твой взор росою голубою —
Меня встречает трепетным приветом.
На все смотрели вместе мы с тобою,
Но ты понятья не имел об этом.
Об этом думала лишь я одна.
(1955)
Перевела Рахиль Баумволь. // Я себя до конца рассказала. 1990, Иерусалим.
Засветила огарок в каморке
замарашка, златые власа.
Заплясала по стенам каморки
тень черна — прошлых дней полоса.
Это я, это я царевна,
я всех дочек на свете милей.
Это я, это я царевна,
мои руки снега белей.
Это чёрная тень, как сажа,
в кухне над очагом.
Лишь сегодня рука твоя в саже,
лишь сегодня черно кругом.
Это я, это я царевна,
для меня все сказки цвели,
предо мной склонялся царевич,
обувал мою ножку в пыли.
Ещё утром ступала по снегу,
по кварталам, где бьётся пурга.
Лишь сегодня — обжечься снегом,
замарашка, босая нога.
Тень черна на стенах каморки,
златовласка в золе всегда.
И огарок потух в каморке,
но души засияла звезда.
(1949)
Перевела Гали-Дана Зингер.
Зелье сонное в яблоке скрыто —
задремать на века, на века
На хрустальном гробу раскрытом
пляска тени и света легка.
Чрево гроба хрустального вскрыто,
и над ним пролетят века,
только солнце и ветер открыто
губ холодных коснутся ледка.
А ещё промелькнёт над нею
вереница ночей и дней,
и воюющие, и изменники
в распре, в мире, в крови, в огне.
И предстанет в саду забвения
эта сказка спящих сонней,
и не тронут её изменники,
не придут вояки за ней.
Хлад победный успокоения
и успенья вечная сень,
увяданья меж и цветения
лишь качнётся хрустальная тень.
В озареньи, смежающем очи,
как в покое озёрных вежд,
только тихо оно кровоточит,
сердце тёмных, тайных надежд.
Да придёт ли, прибудет ли странник,
по путям перепутанных лет,
разобьет ли хрустальные грани,
принесёт ли любовь и привет.
Что за звуки шагов спешащих?
Это он, это он, он один.
Блажен пробуждающий спящих,
к царевне пришёл царский сын.
(1949)
Перевела Гали-Дана Зингер.