Ветер пролетел над тенью вод,
рыбы удалились в глубь речную.
Птицы прекратили хоровод,
и поет тростник тоску ночную.
Эхо чье, чей голос, чей мотив
сквозь камыш летят в глухие дали?
Берег этот пуст и молчалив,
словно по нему и не ступали.
О волшебном — кто его поймет?
О годах, чьи солнца отпылали.
О стриже, чей так высок полет…
Не о том ли тростники шептали?
(1935, Ленинград, в тюрьме.)
Перевод с иврита Рины Левинзон.
Воет вьюга. Ворота скрипят на ветру.
Машет дерево скрюченной кроной.
Чьи-то окрики. Полночь. К какому одру
Припаду головой обнаженной?
Хлещет режущий снег по горячей щеке.
О, я знаю — меня поджидая,
Исполинской медведицей там, вдалеке
Притаилась Россия. Туда я
Устремлюсь. Буду схвачен. И в крике мой рот
Исказится от боли когтящей;
Так, настигнут, последний из зубров ревет,
Окружен Беловежскою чащей.
И тогда, белизну снеговой пелены
В муках брызгами крови усеяв,
Он припомнит о пасынке чуждой страны,
О последнем поэте евреев.
Перевел Валерий Слуцкий. // «Век», 1990, № 2 (5), Рига.
Пустая кружка, больше губы друга
Не выпьют из тебя сибирских вод.
И в зеркальце качнувшегося круга
Угрюмый взор сапфиром не блеснет.
Твой темный обод холоден и крив,
Как рот его — от корч предсмертной боли.
В крови, что напоила жажду воли,
Тюремную ограду обагрив.
Перевел Валерий Слуцкий. // «Век», 1990, № 2 (5), Рига
Я предрекал в зените дня
Закат ваш близкий. И от сброда
Злодеев, тычущих в меня,
Повсюду слышал: «Враг народа!»
И сколько раз гремел замок
Тюремной двери, стены злобы
Передо мной смыкались, чтобы
Закат увидеть я не мог.
И слабый отсвет не прорвется —
Моя тюрьма темна, в свечу
Я всматриваюсь и шепчу:
«То свет звезды на дне колодца,
Он возвещает в полдень тьму»,
Я верил сердцу своему.
Перевел Валерий Слуцкий. // «Век», 1990, № 2 (5), Рига.
Склонился день в речной воде омыться
И утонул в зеркальной синеве —
Одевшаяся в траур вереница
Беззвучных волн проходит по Неве.
Оплакивая всплесками утрату.
И, встретив полутьму и тишину,
Исакий погрузился в глубину,
Как колокол, привязанный к канату.
В поток адмиралтейское копье
Вонзило золотое острие,
Колебля фосфорические нити.
Но поднят утонувший день, он тут,
Простерт, бледно-зеленый, на граните,
Тот день, что «белой ночью» назовут.
Перевел Валерий Слуцкий. // «Век», 1990, № 2 (5), Рига.