Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах

В пучинах моря (Поэма) Пер. Л. Яффе

(1868)

Перевел Лейб Яффе. // Л.Яффе. Грядущее. 1902, Гродна.

В пасти льва (Отрывок из поэмы) Пер. Л. Яффе

(1868)

Перевел Лейб Яффе. // Л.Яффе. Грядущее. 1902, Гродна.

Обзор современной еврейской литературы

История еврейской литературы есть вместе с тем и история еврейского народа.

Еврейскую литературу следует разделить на три главные эпохи: на литературу времен до возникновения Талмуда, литературу талмудическую и литературу новейшего времени. Книги первой эпохи, хотя составляют несомненно лишь часть большей затерявшейся литературы, ясно свидетельствуют, что умственная деятельность евреев уже при самом возникновении не чуждалась никакой области человеческого мышления. Наравне с религиозными законодательными положениями, они передают и бытовую жизнь в таких ясных и достоверных чертах, что служат поныне надежнейшими источниками истории этих отдаленных эпох. Красноречие и поэзия составляют существенный элемент; рядом с карательными речами суровых народных ораторов находят себе в них место философские рассуждения и воспевается любовь и наслаждение земными благами. В период талмудический, т. е. со времен возникновения Талмуда вплоть до наших времен, преобладающими, всепоглощающими элементами литературы становятся богословский и юридический. Общечеловеческие познания и науки, начавшие созревать и развиваться у других народов, в этот период времени не нашли надлежащего места в литературе народа, которому не могли принести важнейших выгод в практической жизни. Поэзия и красноречие пришли в упадок и являются лишь в весьма посредственном виде в произведениях литургии[56]. Светская же поэзия и беллетристика преследовались как ересь. История, даже еврейская, осталась почвой необработанной. Представители национальной интеллигенции этой длинной и мрачной эпохи успели наложить суровый отпечаток мертвенной односторонности и на живые произведения литературы предыдущей эпохи, подводя под узкую мерку собственного миросозерцания все практически ясное, все рациональное, не способное отуманить здравый смысл и предоставляющее свободное движение трезвому рассудку. Для достижения этой цели, добивавшейся с непреклонной последовательностью, были пущены в употребление два орудия: сперва дераша (переносное толкование), а потом и каббала (мистика). Такое направление литературы не замедлило сказаться на самом народе и придало его характеру и его духовному и социальному устройству тот своеобразный строй, который идет вразрез с самыми элементарными понятиями нашего времени.

Литературу третьей эпохи, или новоеврейскую литературу, можно отчасти назвать реставрацией литературы первой эпохи. Нет сомнения, что живи мужи еврейской интеллигенции доталмудического периода в наше время, они бы ни на шаг не отстали от великого движения человеческого ума, которое составляло, в сущности, их собственный идеал. К этой цели стремится и новоеврейская литература. Когда от удара мощного крыла нового времени повеяло и на евреев свежим духом, их гений встрепенулся и литература начала принимать подобающий ей универсальный характер. Исходная точка этого нового тока есть Мендельсоновская школа[57]. Первым самым естественным ее делом было, посредством новых комментариев к книгам литературы первой эпохи, основанных на научных началах и правильном понимании языка, разорвать заколдованный круг и рассеять туман, которым окружили их дераша и каббала. Здравый рассудок возвращен был еврейскому мыслителю; критический дух и стремление к справедливой, нелицемерной оценке фактов стали оспаривать почву у казуистики и априорных суждений. С этими тенденциями возникла в Германии еще на исходе прошлого столетия новая еврейская литература, задача которой двоякая: ознакомить евреев, потерявших из виду умственное движение остального человечества, с великими результатами этого движения и разработать сырой материал специально-еврейской учености на научных началах, образуя из него пригодный элемент для общей культуры и науки. Работа в том и другом направлении шла первоначально на древнееврейском языке, единственно доступном тогда германским евреям, для какой цели и сам язык стали обрабатывать, очищать от плесени и ржавчины, чтобы сделать из него орудие, удобоупотребляемое для служения науке. Первая задача, впрочем, скоро разрешилась более естественным путем. Усвоение себе вполне немецкого языка, давшееся германским евреям быстро и легко, по сродству этого языка с их прежним наречием[58], открыло им свободный доступ ко всем наукам и познаниям. Шедшее же рядом с этим усвоением немецкого языка и коренное знание языка еврейского и еврейской литературы, к изучению которой они отнеслись со свойственной немцам серьезностью и основательностью, разрешило впоследствии и вторую часть задачи и повело к тем блистательным результатам, которые обеспечили еврейской науке в Германии видное место в энциклопедии наук человеческого рода.

В настоящее время еврейский язык пришел в Германии в совершенный упадок. За исключением немногих выдающихся личностей, знание еврейского языка и литературы там большая редкость. Есть даже раввины, которые не умеют читать по-еврейски. <…>

Еврейский язык, вытесненный в Германии из науки, из школы, а, наконец, и из синагоги, нашел себе убежище в славянских землях, преимущественно в России, потому что здесь евреи не знали другого литературного языка. Здесь специально-еврейская наука изучается в широких размерах. Глубокое, многостороннее знание всей раввинской письменности — явление весьма редкое в других странах — встречается у нас на каждом шагу. В каждой сколько-нибудь значительной местности еврейской оседлости в северо-западном крае кроме самих раввинов, глав иешиботов и других лиц, для которых специальность эта есть условие их признания и источник существования, вы встретите много частных лиц, небезосновательно слывущих «ламданами», т. е. учеными. В каждой сколько-нибудь видной общине найдете по нескольку библиотек не одних талмудических, но и других известных богословских сочинений. Сколько нетронутых сил дремлет в этой богатой природе! Недостает только заступа культатора, светоча образовательного духа — духа Божьего, парящего над бездной и приводящего первобытный тогу вавогу[59] в определенные формы. Это, собственно, и есть главная задача новоеврейской литературы; но выполнение этой задачи у нас представляет гораздо больше затруднений, чем это было в Германии. Уже для обозначения самого своего существования новоеврейской литературе приходилось побороть громадные затруднения и приходится еще теперь выносить борьбу с разных сторон. Самая жестокая, самая утомительная борьба — это, конечно, борьба с фанатизмом. Применение при обработке сырого материала старой литературы приемов и мер положительных наук — анализ, критика, историческое освещение фактов, классификация и систематическое распределение предметов, отыскивание историческим явлениям физических и естественных оснований — все это считалось делом святотатственным, богохульным, несмотря на то, что в Германии все это давно уже вошло в норму и имело блестящие последствия. Наши раввины-талмудисты мало знали и еще меньше признавали авторитет представителей еврейской науки в образованных странах. Об одном лишь С.Л.Рапопорте[60] отозвались, что он действительно человек ученый, но сожалели, что проводит век свой в пустяках. Но особенно зорко и ревниво следили они за произведениями новой литературы, старавшимися занести в лоно еврейства новые элементы для возбуждения духа и облагораживания вкуса. Произведения эти считались источником всякого зла. Чтение каких бы то ни было книжек не талмудического содержания навлекало гонение и имело подчас трагические последствия. Сколько небезынтересных анекдотов можно было бы порассказать о несостоявшихся партиях, о расторгнутых браках, о публичных оскорблениях, которым были виною «книжонки малого формата с коротенькими строчками»! Пишущий эти строки был на тринадцатом году жизни исключен из хедера за то, что у него накрыли писанные еврейские стишки, воспевавшие — красоту зимы.

Если такие препятствия ставились возникновению новой литературы в недрах самого еврейства, то условия вне этих кругов были столь же неблагоприятны. <…>

Еврейские книги печатались только в трех центрах еврейской оседлости: в Вильне, Житомире и Варшаве. Обладатели житомирской типографии, ревностные поклонники цадикизма[61], ни за какие блага не оскверняли свои станки печатанием книг «вольнодумного» содержания; варшавская же еврейская печать не слыла образцовой, и еврейские авторы, за исключением живших в самой Варшаве или вблизи ее, редко печатали там свои сочинения. Главной причиной тому был, как нам кажется, недостаток в хорошей еврейской корректуре. Из остальной же России книги новоеврейской литературы появлялись преимущественно в Вильне, причем приходилось автору или самому проехать порядочную даль и порядочно издержаться во время поездки и пребывания в чужом городе, или же доверять рукопись самому типографщику и его корректорам, и случалось, что целые годы проходили прежде, чем злосчастный плод мог узреть свет Божий, и то в виде, напоминавшем сироту, выросшую под рукой злой мачехи.

Сильное препятствие для развития новоеврейской литературы заключается еще и в том, что у нас нет правильной торговли еврейскими книгами. Преодолев благополучно все препятствия и увидев, наконец, свой труд напечатанным, автор не имеет возможности распространять его в публике. Если он не может или не желает сам отправиться кочевать со своими книжками, как коробейник по белому свету, где иные смотрят на него просто-напросто как на попрошайку, он обыкновенно рассылает часть экземпляров непосредственно по почте к ведомым и неведомым меценатам, выжидая дома присылки лепты, весьма часто не доходящей по адресу; с остальной частью экземпляров обращается он с просьбой о распространении их к разным знакомым, не всегда одинаково услужливым и аккуратным, или же, очертя голову, доверяется первому встречному книгопродавцу, не имея достаточной гарантии его благонадежности. Таким образом, книги, подчас даже весьма полезные, недостаточно распространяются в публике, а сочинитель, даже талантливый, теряет охоту к дальнейшим поползновениям.

К этим далеко еще не устраненным, серьезным помехам присоединилась еще новая. Молодое поколение евреев, недавно начавшее испытывать свои силы в русском языке, торопится объявить еврейский язык утратившим свое значение для русских евреев, а еврейскую литературу — лишенной смысла и практической почвы. Слышатся возгласы как против самих писателей, так и против тех, которые поощряют их и содействуют им. Пагубная эта теория, к сожалению, быстро стала переходить в дело и облекаться в осязательные формы. Желание изучать еврейский язык и заниматься еврейской литературой в новом осмысленном виде, возбужденное было у учащейся молодежи стараниями и успехами новоеврейской литературы, стало видимо остывать. О еврейских учениках в общих учебных заведениях и говорить нечего. Их с весьма раннего детства устраняют от изучения еврейских книг, или, как это называют наши христианские педагоги, еврейского закона. Моисей, Давид и Исайя должны уступать Гомеру, Софоклу и Вергилию. Есть и такие отцы, которые, чтобы быть последовательными, не показывают своим детям даже и еврейского алфавита. Но это бы еще куда ни шло. Воспитанники общих заведений стремятся к таким целям, для достижения которых знание еврейского языка и литературы не может приносить никакой вещественной выгоды. Но беда в том, что эта апатия к еврейскому языку и литературе, это непростительное пренебрежение всем еврейским овладевает и питомцами наших специально еврейских училищ, рассадников корифеев будущей русско-еврейской науки. Раввин или педагог, окончивший курс с отличием, произносящий при каждом удобном или неудобном случае русские речи или даже литераторствующий русскими статейками, — много ли он читает по-еврейски, много ли он смыслит в еврейской литературе? Попадаются такие, которые с трудом прочтут и поймут несколько строк по-еврейски, а написать-то ни одной строки без грубых ошибок не напишут. Много ли подобные деятели, посвятившие себя образованию и преобразованию еврейского народа, принесут пользы своему делу? Обыкновенно эти-то публицисты, следуя политике старого Рейнеке[62], и провозглашают ягоды еврейского языка зелеными.

Мы надеемся, что нас не станут обвинять в нежелании скорого и полного обрусения наших единоверцев или в непонимании значения созидания еврейской науки на отечественном языке. Именно в интересе этого обрусения, нами пламенно желаемого, и этой науки, для которой сами посильно трудимся[63], мы не задумываемся объявить мнение наших крайних прогрессистов относительно еврейского языка и еврейской литературы опрометчивым и ошибочным. Мы не намерены здесь рассматривать вопрос с идеальной точки зрения; не станем указывать на живучие силы, сохранившиеся в еврейском языке для умеющих владеть им; не будем также указывать на него как на единственное звено, связывающее дальние эпохи нашей исторической жизни и все еще служащее лозунгом единения и знамением родства между евреями разных концов земного шара. Мы будем говорить лишь с точки зрения голой вещественности, и, стоя на этой почве, мы должны высказать убеждение, что знание еврейского языка всегда останется для нас практически полезным, умение писать по-еврейски пока все еще не только полезно, но и необходимо, и это пока продлится по крайней мере еще два поколения, а может быть, и целое столетие. Объяснимся. Пока масса евреев России не усвоит себе окончательно русского языка, пока не станем не только говорить, но и думать по-русски, еврейский язык остается для нее единственным средством для ознакомления с мировыми событиями и образовательными началами; а когда наступит то блаженное время, когда мы будем говорить и думать по-русски, то и тогда знание еврейского языка не потеряет практического значения как ключ к сокровищницам еврейской науки.

<…> Нисколько не желая умалять заслугу наших еврейско-русских публицистов в деле разъяснения еврейского вопроса, не можем однако же не удивляться тому самообольщению, с которым они считают свой образ действия единственно целесообразным в деле преобразования евреев, выставляя деятельность современной еврейской литературы не только бесполезной, но чуть ли даже не вредной. Между тем, на деле выходит совершенно иначе. Сфера, доступная влиянию русско-еврейской публицистики, составляет в среде еврейства незначительное меньшинство, притом меньшинство, более выдающееся по своему образованию и мало поэтому нуждающееся в искусственном привитии просветительных начал. Для несоразмерно большей же части русских евреев все толки и пересуды о еврейском вопросе, писанные не на еврейском языке, доходят лишь в весьма слабых отражениях и производят относительно мало впечатления, между тем как книги с образовательным содержанием на еврейском языке — большинству пока все еще единственно доступном — действуют на них непосредственно и действуют, как жгучий материал. Их-то, главным образом, и боятся бдительные стражи целомудрия «дщери Израиля». На эту часть евреев, главным образом и нуждающуюся в раскрытии глаз и просветлении ума, только и возможно действовать посредством еврейского печатного слова. Это факты, бросающиеся в глаза каждому, а против фактов ничего не поделаешь.

Если посмотреть на вопрос с этой точки, то необходимо представится новая практичная сторона еврейской литературы, и каталог одобренных книг обогатится целыми новыми страницами. В него войдут сочинения всех авторов, имеющие целью расширение кругозора еврейского читателя, ознакомление евреев с плодами человеческого мышления, созревшими вне «четырех локтей Галахи», и со всем тем, что творилось и творится за чертой бет-гамидрашного подворья. В нем красовались бы труды нашего известного математика Х.З.Слонимского, исторические сочинения многосторонне ученого С.И.Фина, критические этюды Я.Ройфмана, сочинения последней эпохи плодовитого К.Шульмана, сочинения Готлобера, А.Ш.Абрамовича, книга Г.Рабиновича и Г.Я.Сыркина (о металлургии)[64] и множество других, образовательное влияние которых выказывается на наших евреях самым рельефным образом. <…>

Мнение, что с прекращением политической самостоятельности евреев еврейский язык потерял практическое значение для жизни, содержит в себе неточность в том отношении, что язык этот никогда не имел у евреев политического характера. Мы, например, нигде не находим, чтобы наши предки когда-либо старались гебраизировать инородные племена, подпавшие под их власть. Вообще у древних народов язык никогда не служил орудием политики. Греки и римляне никому не навязывали своего языка, если это не делалось само собой, в силу преобладающей их цивилизации. Насильственное прививание языка с политическими целями есть уже изобретение нашего столетия. Еврейский язык был у наших предков языком религии и литературы, и эти качества остались и останутся за ним, пока эти два важных достояния народа не утратят своего практического значения.

Неверно и то, что большая, будто бы, часть сочинений средних веков суть переводы с арабского. На арабском языке, сродном с еврейским, но более выработанном и пригодном для умосозерцательных сочинений, писали по преимуществу свои философские и этические книги евреи, жившие в мавританской Испании и других арабских странах; но, кроме них, писало еще громадное число еврейских мыслителей в остальных странах Европы, и все, за весьма редкими исключениями, на еврейском языке.

Что евреи, даже грамотные, не понимают своих молитв, трижды в день твердимых, как утверждают некоторые, есть мнение, которое совершенно противоречит действительности. Наконец, нет никакой беды в том, что еврейские писатели нового времени заимствуют из современных языков некоторые технические названия. Так поступали составители Мишны, Гемары и Мидрашим в отношении греческого и латинского языков; так точно поступаем и мы, трактуя о еврейском сюжете на европейском языке, в котором для большей меткости сохраняем неудобопередаваемые еврейские слова и названия. Все это совершенно в порядке вещей.

Считаем это отступление не лишенным интереса, как само по себе, так и для объяснения точки зрения, с которой мы намерены обозревать современную еврейскую литературу.

Несмотря на громадные препятствия, которые приходилось преодолевать у нас новоеврейской литературе при самом возникновении, несмотря на упорную, утомительную борьбу, в которой она постоянно находилась и теперь еще находится, она в самый короткий период времени успела обеспечить себе твердую почву и достичь значительных результатов.

Первые признаки ее возникновения стали заметны в начале второй четверти текущего столетия. Начальным поводом к этому новому рациональному направлению в литературе были, конечно, пример соседней нам Германии и идеи Мендельсона и его школы. Это доказывается уже тем, что евреи прозвали приверженцев нового направления — Берлинерами. Новоеврейская литература в Германии, к которой следует причислять и бывшие австрийские провинции итальянского королевства, находилась в то время в цвету. Литераторы не только сами стали писать в осмысленном критическом духе и с положительным научным направлением, но стали также откапывать в библиотеках и издавать все, что было у евреев писано в том же духе в прежние века. Произведения этих литераторов стали исподволь проникать и к нам. Библия с Мендельсоновым комментарием стала показываться у того и другого меламеда смельчака. Молодежь пристрастилась к новой умственной пище, которую находила в сочинениях Самсона Блоха, Эйхеля, Сатнова, Реджио, Луццато, Рапопорта, Леттериса и пр.[65], и в периодических изданиях, каковы: «Суламит», «Меасеф», «Бикуре иттим», «Керем хемед» и др. Появились имена подобных деятелей из разных стран нашего собственного отечества. Послышалось имя И.Б. Левинзона или, как его проще называли, «Кременецкого», сочинения которого были особым предметом преследования со стороны стариков и страстных желаний юношей. В северо-западном крае усиленное движение к новой литературной культуре стало обнаруживаться в начале сороковых годов, когда оперились выводки прошедшего десятилетия. В Вильне действовали тогда как писатели покойный М.А.Гинцбург[66], имевший большое влияние на молодежь своей легкой плавной прозой, и А.Б.Лебенсон, маститый наш поэт, издавший тогда первый том своих стихотворений, доставивших ему громкую и вполне заслуженную славу. Около них группировалась горсть молодых людей, из которых некоторые сделались впоследствии известными своими сочинениями, как М.Й.Лебенсон, сын поэта, обладавший истинно поэтическим даром, но, к сожалению, слишком рано умерший; К.Шульман, известный ныне прозаик, о котором упомянули мы выше; И.М.Дик и некоторые другие. Попытки С.И.Фина издавать журнал на еврейском языке под названием «Пирхе цафон» («Северные цветы»), который мог бы стать ареной для развития многих молодых сил, остановились, к сожалению, на первых двух выпусках. Он же первый стал обрабатывать историю еврейского народа, из которой тоже вышел только один том. Ученому и высоконравственному Бен-Якобу, сочинителю «Собрания эпиграмм»[67], его торговля еврейскими книгами содействовала успешному занятию еврейской библиографией, по каковой специальности он пользовался известностью между заграничными учеными. А.Мапу приготовил тогда свой первый роман «Агават-Цион» («Любовь в Сионе»). М.Плунгянский написал несколько монографий по части талмудической критики. Это было прекрасное время, время надежд и упований!..

Новое весьма благотворное влияние на ход развития литературы имело появление еженедельных газет на еврейском языке. Пальма первенства в этом деле принадлежит, бесспорно, г. Зильберману, издателю «Гамагида». Хотя газета эта издается в прусском городе, но она преимущественно рассчитана на русских евреев, у которых еврейский язык более в ходу, чем у других. С этой целью издатель не щадил усилий, чтобы добиться от нашего правительства позволения беспрепятственно распространять его журнал в России. Когда «Гамагид» упрочился у нас на твердых началах, он обеспечил себе читателей и корреспондентов между евреями самых отдаленных краев земли. «Гамагид» преследует направление умеренно-консервативное, обнаруживает редакционный такт и осмотрительность и владеет слогом довольно гибким и плавным — предмет не последней важности для газеты на древнееврейском языке, занимающейся современными вопросами, даже политикой. Все это сделало газету г.Зильбермана любимейшим органом еврейской публики. «Гамагид» стал издаваться в 1856 году и теперь вступил в шестнадцатый год своего существования. По примеру «Гамагида» стали издаваться и у нас еврейские еженедельные издания: в Вильне — «Гакармель», под редакцией С.И.Фина, с направлением неопределенным, а в Одессе — «Гамелиц», под редакцией А.Цедербаума, с прогрессивным настроением. По части слога и выбора статей и корреспонденций оба эти издания уступают «Гамагиду». Редакцией «Гамелица» издается еще на жаргоне «Коль Мевассер», который, хоть и назначен для необразованного класса евреев, между которыми, как утверждают, он производит желанное действие, однако же мог быть писан слогом несколько приполированным, а не на таком отборном, изысканно-грубом жаргоне, как будто дело идет о разработке и упрочении этого наречия. Издававшаяся в 1862 году в Варшаве Х.З.Слонимским «Гацефира» (Заря) стояла выше остальных еврейских журналов научным содержанием, особенно по части естественных наук, мастерски излагавшихся на популярном языке, в каком весьма полезном искусстве г.Слонимский стал для русских евреев тем самым, чем А.Бернштейн для немецких. «Гацефира» просуществовала всего только полгода и прекратилась вследствие назначения г.Слонимского инспектором житомирского раввинского училища. Нельзя не пожалеть о том, что г.Слонимский не нашел возможности продолжать свое весьма полезное издание.

Стремление евреев к усвоению себе научного употребления отечественного языка и к созиданию на нем еврейской литературы есть произведение последнего десятилетия. Первый сигнал к тому был подан незабвенным О.А.Рабиновичем изданием «Рассвета», возбудившего в нашей молодежи такой энтузиазм и такое рвение к соучастию. Посему главная заслуга его остается все-таки в издании «Рассвета», которому он сразу сумел придать какую-то особенную обаятельную силу, отчасти только достигнутую его последователями. С тех пор дело обрусения евреев значительно подвинулось вперед, и нельзя не радоваться громадному успеху, достигнутому евреями в столь короткое время. Остается только желать, чтобы с этим прекрасным успехом наших образованных братьев шло рука об руку серьезное занятие и основательное ознакомление с еврейской наукой и историей и еврейским народным бытом, которые могут доставлять им обильный материал для обогащения отечественной литературы.

Считаем достаточными эти беглые заметки о прошедшем современной еврейской литературы, подробное изложение которого должно служить материалом для ее истории. Наша же задача есть обзор произведений этой литературы, появляющихся в настоящее время.<…>

Перейдя к изящной еврейской словесности, к поэзии и беллетристике, мы должны заметить, что поэтические сочинения становятся все реже; видно, литература берет направление более положительное, практическое. — Появилось:

«Иетер шире Адам» («Остальные стихотворения А.Б.Лебенсона».) Маститый стихотворец поторопился с изданием остальных своих стихов.<…>

«Кинор-бат-Цион», («Арфа Сиона»), посмертные стихотворения М.Й.Лебенсона, сына предыдущего. Новые стихи этого юноши-поэта дышат той же свежестью чувства и пылкостью воображения, которая вообще характеризует его поэзию. Многие из этих стихов писаны под давлением сознания тяжкой неизлечимой болезни и проникнуты глубокой, раздирающей сердце грустью. Они отражают нам отчаянную борьбу юношеской души, полной живучести и силы и жаждущей жизни, с горьким сознанием неминуемой скорой кончины. Ранняя смерть М.Лебенсона причинила новоеврейской поэзии невосполнимую потерю. Краткая биография его была напечатана в «Сионе», органе русских евреев. В предлежащей коллекции стихотворения «Присяга влюбленного» (стр. 38) и «Плач о ребенке» (стр. 53) суть чуть ли не переводы; первое, кажется нам, из Лессинга, а второе из Л.А.Френкеля. Оригинальные стихи М.Й.Лебенсона весьма удобны для перевода на европейские языки.

«Кегал Рефаим» («Собрание мертвецов»), фантазия М.Л.Лилиенблюма. Автор по призванию не поэт. Главная задача, которую он поставил своей литературной деятельности, есть борьба против изобилующих у евреев предрассудков и суеверных обрядов. Подобную же цель имеет предлежащее стихотворение. Автор отрыл где-то каббалистическое предание, по которому каждый еврей после смерти, прежде чем отправляется к месту назначения в вечности, представляется праотцу Адаму и укоряет его за то, что тот своим грехом вызвал на людей смерть, которой и он теперь безвинно должен был подвергнуться. Обыкновенно такой мертвец выставляет свои заслуги и благодеяния, которыми облагодетельствовал своих братьев, которые, в свою очередь, должны были лишиться всего этого — все по милости его, Адама. Но старый Адам не конфузится и в опровержение доказывает своему собеседнику, что тот в жизни причинил гораздо больше зла людям, чем добра, что он далеко грешнее его, Адама, и что не будь смерти искони на свете, он, мертвец, непременно вызвал бы ее своими бесчинствами. Таких мертвецов является в стихотворении г.Лилиенблюма на препирательство к Адаму — четырнадцать, каждый из них — какой-нибудь деятель или влиятельное лицо в своем кружке, и Адам, выставляя налицо их злоупотребления, вместе с тем раскрывает больные места разных сторон еврейского общественного строя. Канва, как видите, удачно выбранная, и узоры на ней выведены также искусно. Почему автор избрал форму стихотворную, да притом держится такого строгого неподатливого размера — не знаем; но это делает прекрасное произведение г.Лилиенблюма местами неудобопонятным для читателей тех именно классов, для которых подобные вещи по преимуществу и пишутся. Напиши г.Лилиенблюм свою фантазию в меткой прозе или в легких популярных стихах — она бы не уступила сатирам известного Эртера. Не можем также одобрить и то, что г.Лилиенблюм делает свою сатиру, имеющую предметом вопросы общееврейские, ареной для нападения на лица, ему лично ненавистные, как на редактора «Гамагида», на фанатиков, вызвавших против него гонения в Вилькомире, — лица, не олицетворяющие собой известного общественного класса, как остальные типы в «Собрании мертвецов».

«Кан Ципор» («Птичье гнездо») Я.Рейфмана, побасенка, писанная белыми стихами, в которой говорится об одной птице, вытеснившей из гнезда брата своего, не согласившегося вести с ней одинаковый образ жизни, — каковому уподобляется судьба еврейского народа. Автор обещал себе от обнародования этой побасенки благотворное, в пользу евреев, влияние на общественное мнение и сделал предложение Alliance israelite universelle[68] изготовить французский перевод оной, в чем однако же ему было отказано.

«Гаиегудим беанглия» («Евреи в Англии»), или «Евреи и крестоносцы во время Ричарда Львиное Сердце», роман д-ра Франкольма, переведен Марией Маркель (Варшава, 1869). С особым удовольствием заносим книгу г-жи Маркель в наш обзор как единственный до сих пор пример сочинительства на древнееврейском языке лица женского пола. Г-жа Маркель, урожденная Вержболовская, мастерски владеет еврейским языком и пишет таким плавным слогом, что могла бы, пожалуй, послужить примером иному писателю нашего привилегированного пола. Некоторые места из подлинника автор весьма благоразумно пропустил в своем переводе, но рассказ решительно ничего не утратил из своей прелести, которой он отличается в оригинале. К сожалению, болезнь не позволяет г-же Маркель заниматься изданием второй части этого романа.

«Олам кеминхаго» («Свет, каков он есть»), очерк из еврейского быта Льва Гордона, пишущего эти строки.

Периодические издания:

Поименованные выше в нашей статье четыре еженедельные издания продолжали издаваться в последнее время с тем же направлением, как и прежде. В «Гамелице» появился ряд более или менее толковых статей решительно реформаторского характера, за что стоящие за неприкосновенность старинных форм религии отвечали бранью и ругательствами, отчасти в «Галеваноне», органе, содержащемся нашей ортодоксией, отчасти же в подпольных анонимных брошюрах, из которых одна появилась в Вильне в типографии Дворжеца. Последняя скандалезным образом сквернит и позорит память покойного A.Мапу, клеймя его сочинения учебниками безнравственности и разврата и уверяя, что с появлением сочинений A.Мапу увеличилось число посетителей публичных домов. Говорят, покойный Мапу имеет где-то на святой Руси наследников, занимающих почетное место в обществе. Странно, что никто из них не почувствовал себя побужденным вступиться за поруганный прах покойника и искать удовлетворения за такую гнусную клевету.

Г.Смоленскин стал на исходе прошлого года снова издавать свой журнал «Гашахар», не выходивший в позапрошлом году. Выпуски за 1869 год содержат много весьма интересного и дельного, как например, «Книга о юбилеях» и «Костюмы и косметика древних евреев» С.Рубина; несколько новеллеток М.Д.Брандштедтера, оказывающегося рассказчиком юмористическим и остроумным; «Блуждающий по путям жизни», роман из еврейского быта самого издателя, составляющий богатую картину еврейских типов и весьма удачных снимков из их общественной жизни. В 1870 г., судя по первым трем выпускам, материал менее интересен.

На том остановим на этот раз наш далеко не полный обзор, предоставляя себе в другой раз восполнить пробелы, если к тому представится возможность.

(Написано по-русски.)

«Еврейская библиотека», 1871, № 1.