Мы здесь последние;
Давно померк закат,
Верхушкою сосны уж полумрак владеет,
И на море покой, и облака стоят.
Далекий парусник во мгле едва белеет.
И первою звездой фонарь на мачте тлеет.
Ты около меня. Но подойдут впотьмах
К нам тени тех минут и станут, как в дозоре.
Присядем к их костру в прибрежных камышах,
Припомним детские забавы, смех и горе —
И добрых песенок бесхитростные зори.
Ты около меня. Тут все молчит вокруг.
В изнеможении укрылось время в скалах.
С мерцающим лицом к нам сходит мертвый друг
По тропам призрачным на тайных перевалах.
На сердце ночь, и ночь на дюнах одичалых.
Промчится час, и что вместится в нем?
Лишь ты И наше прошлое, воскресшее так живо.
Но вдруг возникнет он из темноты
И в удивлении застынет молчаливо.
(1948)
Перевел Рувим Моран. // Поэты Израиля. 1963, Москва.
Смотрите, рядами, рядами лежат на камнях наши трупы.
Глаза наши остекленели, уста ледяные молчат.
На горы спускается сумрак, огни одинокие гаснут.
Мы больше не встанем, чтоб снова встречать на дорогах закат.
Мы больше уже не полюбим, мы пальцами струн не коснемся,
По темным садам не пройдемся, где ветви под ветром дрожат.
Смотрите, склоняются скорбно безмолвные матери наши.
Поблизости рвутся гранаты. Мгновенного пламени взлет…
Скажите, неужто и ныне вы не похороните павших?
Ведь мы не утерпим и встанем, живыми рванемся вперед —
Живыми и страшными, ибо еще мы не окоченели,
Все то, чем мы жили, в нас живо, и в жилах струится и жжет…
Не предали мы! Посмотрите, ведь каждый из нас при винтовке
Лишь пусто в подсумках и в дымном, еще не остывшем стволе,
И кровь наша капля за каплей кропит еще тропы лесные,
Мы бились, покуда не рухнул последний из нас на скале.
Ужель нас осудят за то, что не дожили мы до заката
И крепко припали губами к шершавой и твердой земле?
Смотрите, как ночь величава, как неба простор необъятен.
Смотрите, во тьме расцветают созвездья, и пахнет сосной.
Заройте нас в эти минуты, закройте нам лица землею!
Здесь колья с колючкой, траншеи, и мы тут семьею одной.
Ты, день наступающий, помни: во имя тебя мы сражались,
Покуда в глазах не померкло, окутанных смертною тьмой.
Рядами лежат наши трупы недвижные. Мы бездыханны.
Но горного ветра дыханье не стихнет, как вечный родник.
Заря занимается в росах, рождается новое утро.
Мы красными стали цветами, и вы догадаетесь вмиг,
Что встретились с «Горным отрядом»[232].
А мы зацветем, запылаем,
Когда в этих скалах замолкнет последнего выстрела крик.
(1947)
Перевел Рувим Моран. // Поэты Израиля. 1963, Москва.
Барашек подвернулся в конце[233]. Под занавес.
Нет, не знал Авраам, что агнец — и есть ответ
на невинный вопрос юнца. А был этот мальчик — завязь
мощи неслыханной Авраама на склоне лет.
Авраам поднял седую голову, осознавая:
это не сон. И воочию ангел стоит.
И нож из руки его выпал сам.
Чудесным образом развязались веревки.
Глаза юнца нашли спину отца…
Заклание, как сказано выше, не состоялось.
Пророк Исаак долго и счастливо жил, пока
в свой срок очи его не померкли.
Что ж до наследства, то опять и опять —
и всегда одинаково —
повторяя опыт этих мгновений и дрожь —
от рожденья потомство Исааково
в сердце носит жертвенный нож.
(1957)
Перевел Михаил Генделев. // Х. Гури. Огненные цветы. 1992, Иерусалим.