Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах

Современная еврейская беллетристика

(«Блуждающий по путям жизни».

Оригинальный роман в трех частях П.Смоленскина. Вена. 1869-71 г.)

(«Свет, каков он есть».

Рассказы из еврейского быта Льва Гордона. Рассказ второй. Вильно. 1873 г.)

Для того, чтобы написать какое-нибудь художественное произведение, нужно иметь талант. Эта истина слишком старая и общеизвестная; к сожалению, большинство еврейских писателей не знакомо с нею. Не имея никакого художественного чутья, не зная элементарных правил, обусловливающих всякое художественное произведение, владея только слогом и некоторой наблюдательностью, — еврейские беллетристы берутся писать многотомные романы, но, как и следовало ожидать, кроме скуки, ничего не доставляют читателям. Правда, они имеют свою публику, которая не прочь почитать их романы и которая даже восхищается ими. Публика эта обыкновенно состоит из бедных юношей и иешиботников, которые, будучи утомлены вечным зубрением Талмуда и его комментаторов, набрасываются на что-нибудь свежее и развлекающее. Для таких читателей наши беллетристы даже полезны, потому что, как ни узок умственный кругозор последних, они все же могут внести в миросозерцание иешиботников много нового и любопытного… Но не думаем, чтобы наши романисты рассчитывали только на эту публику. Сколько нам известно, они, напротив, имеют громадные претензии и мнят себя Диккенсами, Гюго, Шпильгагенами и удивляются, что никто из ориенталистов не переводит их гениальных произведений на европейские языки.

Известно, что нет ничего легче, и в то же время нет ничего труднее, как написать роман или повесть. Все зависит от степени умственного развития беллетриста. Если автор смотрит на роман, как на физиологию общественной жизни, то его задача чрезвычайно трудная, и нужно обладать большими познаниями, крупным талантом, глубоким знанием человеческой души и проницательным умом, чтобы исполнить ее добросовестно; но если писатель смотрит на роман, как на усыпляющее средство против бессонницы или способ убить время, которое чувствительные и нечувствительные барыни не знают куда девать, — то в продолжение года он может их испечь десятками. Чтобы написать научное сочинение, необходима предварительная подготовка, громадное накопление знаний и долголетний труд; чтобы написать серьезный критический разбор, нужно подробно познакомиться с разбираемым предметом, усвоить себе вполне его содержание и анализировать его в целом и в частностях. Все это, разумеется, работа нелегкая и не всем по плечу. То ли дело написать повесть или рассказ. Кто только имеет какое-нибудь влечение к писательству, может выдумать какой-нибудь сюжет, обставить его разными романтическими подробностями, занимать разговорами действующих лиц сотни страниц — и роман готов. Такому автору нет дела до того, что его роман не имеет никакого жизненного значения, что изображаемые им лица не верны действительности, что во всем романе нет никакой руководящей идеи. Вот почему мы очень часто видим, что молодые люди, имеющие влечение к писательству, не обладая никакими знаниями, не имея никакого самостоятельного критического взгляда, не умея даже анализировать поступки действующих лиц, начинают обыкновенно свои «первые шаги» на литературном поприще повестью или романом. Громаднейшее число этих романов пропадает в портфелях разных редакций; очень незначительное количество их удостаивается печати «для затычки», и только одна повесть из ста, может быть, отличается талантом и удовлетворяет требованиям современного художественного произведения. Европейские писатели, начав таким образом свою литературную деятельность, но развиваясь все больше и больше и угадав дух времени, создают нередко истинно художественные произведения и стыдятся своих «юных опытов». Еврейские же писатели, большей частью, останавливаются в своем развитии на первых шагах и остаются при «первых опытах», которые годятся только «для затычки».

Иному читателю покажется вообще странным, что в настоящее время находятся еще люди, которые пишут романы на древнееврейском языке, непонятном громадному большинству самих евреев. Найдется ли хоть один европейский человек, который стал бы писать повести на арабском, не уступающем в культурном отношении еврейскому, или даже на латинском и старогреческом языках, которыми так щедро кормят наших юношей в наших учебных заведениях! Между тем мы видим, что на древнееврейском языке пишут не только романы, но и сатирические стихотворения, эпиграммы, комедии и водевили… Если факт существует, то мы не можем обойти его молчанием. Романы, в европейском смысле этого слова, на древнееврейском языке начались с легкой руки Абрама Мапу, который написал исторический роман «Ахават-Цион» («Любовь в Сионе»). Роман этот в свое время произвел громадное впечатление между еврейской молодежью, чуждой европейскому образованию, она читала его нарасхват. Знаток еврейской древности, поэт в душе и, главное, владея крупным талантом, A.Мапу создал истинно художественное произведение, которое в одно и то же время изображало верно описанную в нем историческую эпоху и представляло много положительных, живых типов. Благодаря своей богатой поэтической фантазии, A.Мапу нарисовал восхитительную картину еврейских нравов, существовавших чуть не 3000 лет тому назад, и, несмотря на такую отдаленность эпохи, все выведенные им лица так живы и рельефны, будто они выхвачены прямо из жизни. Завязка романа в высшей степени увлекательная и в то же время правдоподобная; интрига выдержана до конца, и читатель буквально не может оторваться от книги. Слог автора бесподобен и по своей поэтичности и восточной красоте не уступает пламенным речам древних пророков. Неудивительно, что роман А.Мапу был самым любимым предметом чтения для еврейской молодежи, начинавшей пробуждаться в конце пятидесятых годов, и что он выдержал несколько изданий явление очень редкое в еврейской литературе.

Необыкновенный успех первого своего художественного произведения побудил автора написать роман из современной еврейской жизни, под названием «Аит Цавуа», т. е. «Пестрая Птица», или «ханжа». Нельзя сказать, чтобы вторая попытка А.Мапу вышла вполне удачной. Первые две части нового романа, правда, изобилуют многими художественными красотами, многими живыми и верно схваченными типами, многими поэтическими страницами, достойными кисти художника, — но остальные части очень слабы и производят невыгодное для автора впечатление. Автор прибегает к вымышленным эффектам и недостойным фарсам, на которые так падки французские романисты. Но не следует забывать, при каких условиях Мапу писал роман «Ханжа». Первая его часть вышла в 1857 году, вторая — через четыре года, третья опять через несколько лет, а последние две части, кажется, по смерти автора, последовавшей в 1869 году. Само собой разумеется, что художественное произведение, выходившее по частям в продолжение стольких лет, много потеряло в цельности впечатления. Автор, кроме того, находился во все это время в самых невыгодных условиях жизни, терпел нужду, был болен телом и духом, что, конечно, отозвалось на его романе, так что Мапу не выручил и несомненно сильный талант. Но Мапу вообще не был в состоянии нарисовать художественную и живую картину современных еврейских нравов. Автор был больше поэт, чем наблюдатель, больше художник, чем мыслитель, — отсюда изобилие красот в его романе и отсутствие руководящей мысли. Принадлежа сам к старому поколению, Мапу мастерски нарисовал много положительных и отрицательных типов этого поколения, но он не знал стремлений и надежд молодого поколения, которое он, однако, взялся изобразить в художественном произведении; поэтому новое поколение выставлено автором, правда, симпатично, но не совсем верно. При всем том, повторяю, в произведениях Мапу больше жизненной правды, больше художественного чутья, чем во всех его подражателях, которые выступили уже по битой дороге. Они думали, что стоит только написать книгу, в которой фигурировали бы живые лица, а не отвлеченные понятия, выдуманы были трагикомические эффекты, описаны были бесконечные разговоры — и роман будет готов. Но они горько ошиблись. Вышли, правда, книги, написанные по составленному рецепту, но не вышло никакого романа. К многочисленным подражателям Мапу можно причислить и автора ниже разбираемого нами романа.

В издающемся в Вене еврейском журнале «Ха-шахар» (Заря), печатался в продолжение нескольких лет роман г.Смоленскина «Ха-тоэ бе-даркей ха-хаим» («Блуждающий по путям жизни»). Года два тому назад г.Смоленскин издал свой роман отдельно. Некоторые заграничные журналы (разумеется, еврейские) встретили произведение г.Смоленскина весьма сочувственно и даже с некоторым восторгом. Но это, однако, не мешает роману г.Смоленскина быть из довольно плохих. Начнем с того, что автор в многотомном своем романе не мог выяснить ни главной идеи, ни цели, к которой он стремился. Весь роман состоит из скорбного списка печальных приключений, встретившихся на жизненном пути какому-то сироте Иосифу и не вызванных, однако, последним. <…>

Вообще, мы не знаем profession de foi[69] героя, не знаем его идеала, не знаем, к чему он стремится, что он преследует, какие его желания и стремления, на чем он остановился бы с любовью и что именно он имел в виду, рассказывая свою длинную и скучную биографию.

Но главнейший недостаток романа состоит в том, что автор не выставил ничего типичного и бытового, что он во всем длинном романе ничего нового и своего не высказал, и что все выведенные им лица скудны, мелочны и не представляют ничего характерного и своеобразного. Если кто-нибудь из них изверг, то в нем ничего человеческого больше нет, если кто-нибудь идеален, то он вовсе не жилец мира сего, а сын небес — словом, это олицетворенные пороки и добродетели, но не живые люди. Заставляя своего героя странствовать по разным городам, населенным евреями, автор не дает никакого понятия о жизни этих городов и их нравах. Он рассказывает всем известные истории про меламедов, про иешиботников, про хасидов и цадиков, про кагал, и ничего типичного и нового не прибавляет. Вы слышите вечную песню о невежестве меламедов, бьющих учеников, о иешиботниках, говорящих о дьяволах и нечистых силах, о хасидах, возносящих своих цадиков, обманывающих невежественную толпу, о кагалах, наказывающих публично женщин, заподозренных в прелюбодеянии, и т. д. до бесконечности. Словом, автор повторяет все то, что он прочитал давным-давно у еврейских и нееврейских писателей, и преподносит читателю прочитанное взамен своего собственного наблюдения. Понятно, что, кроме нестерпимой скуки, ничего нельзя вынести из романа г.Смоленскина. Вы не встречаете в романе ни одного художественного лица, ни одного выдающегося и вероятного события, ни одной художественной картины, ни одной типичной, выдающейся личности. Многочисленные действующие лица романа фигурируют совершенно напрасно. Никто из них, кроме главного героя, не составляет необходимости: в романе, и без всякого ущерба, даже с большой пользой, можно было бы выбросить больше половины из них. События связаны между собой грубо, аляповато, несообразно и, как видно, с большими усилиями со стороны автора. Одно лицо не дополняет собой другого, и все идут вразброд. Кроме всего этого, разговоры между действующими лицами скучны до тошноты.

Роман, или, лучше сказать, масса бумаги, исписанной г.Смоленскиным, имеет, впрочем, некоторые действительные достоинства. Они заключаются в том, что слог автора в высшей степени изящен и в то же время чрезвычайно легок. Соединить эти два качества при бедности и сжатости еврейского языка задача чрезвычайно трудная. Г.Смоленскин владеет в совершенстве еврейским языком, и для него не существует никаких трудностей. Древнееврейский язык будто превратился в его романе в один из культурнейших европейских языков… Другое достоинство произведения г.Смоленскина заключается в том, что оно проникнуто глубокой любовью к несчастному еврейскому народу. Еврейский быт в России возбуждает в авторе глубокую скорбь. Рисуя русских евреев, автор скорбит об ограничении их прав, которое составляет единственную причину жалкого их умственного и материального положения, и нельзя не согласиться с г.Смоленскиным, что уравнение евреев во всех гражданских правах поднимет их физически и морально, и что многие действительно темные стороны еврейского быта будут тогда немыслимы. Но все это, разумеется, не ново, и писать для этого роман, в котором бы высказаны были эти известные истины, по меньшей мере совершенно лишне.

Обращаемся к произведению г.Гордона.

Имя г.Гордона довольно популярно в еврейской литературе. Его оригинальные и переводные стихотворения и басни доставили ему вполне заслуженную известность. Как поэт, г.Гордон имеет мало соперников в современной еврейской литературе. По меткости выражения, по поэтическому слогу, по едкому юмору, встречающемуся нередко в его стихотворениях, наконец, по глубине мысли и богатой поэтической фантазии, г.Гордон может смело конкурировать со многими славными европейскими поэтами. Но вот с недавнего времени г.Гордон сошел с поэтического Парнаса и стал пробовать свои силы в прозаических очерках, рисующих будто современные нравы и обычаи русских евреев. Под названием «Олам ке-минхаго» («Свет, каков он есть») г.Гордон намерен представить целую серию рассказов из еврейского быта, которые были бы в состоянии дать более или менее верное понятие о жизни и стремлениях современных русских евреев. Обладая несомненным поэтическим и юмористическим талантом, обширной эрудицией, здравым умом и наблюдательностью, г.Гордон действительно мог бы влить свежую струю в еврейскую литературу и своими рассказами из действительной жизни придать ей жизненное значение. Мы этого тем более вправе были ожидать от нашего поэта, что он, не в пример прочим еврейским авторам, знаком с европейскими языками и не чужд европейской образованности. Но мы должны с прискорбием сознаться, что горько ошиблись. Талантливый поэт оказался плохим беллетристом, тонкий сатирик оказался грубым балагуром, и мыслитель уступил место шутнику… Мы не имели случая читать первый рассказ серии, а потому не будем говорить о нем, но что касается рассказа, лежащего перед нами, то, не отрицая его некоторых достоинств, смело можем утверждать, что он не достоин пера автора.

Предметом сатиры г.Гордона служат опять те же цадики, о которых пишет всякий, кто только в состоянии сложить два-три слова правильно. Правда, цадики составляют такую язву на еврейском организме, о которой следует говорить постоянно, если желаешь от нее избавиться. Но мы полагаем, что зубоскальство и плоские анекдоты о цадиках мало могут способствовать избавлению от них. Смеяться над цадиками ради одного только смеха, потешаться над их приверженцами с тем только, чтобы вызвать улыбку у читателей, — это задача слишком мизерная для еврейских писателей, желающих принести пользу своим словом. <…>

Имея претензию изображать действительную, не разукрашенную жизнь, г.Гордон, тем не менее, заставляет своих героев говорить цитатами из древних каббалистов, когда они беседуют с простыми еврейками и городничим даже. Так одна еврейка спрашивает хасида, почему он не боится уединиться с женщиной в одной комнате?

— Мировой цадик (т. е. Бог), — отвечает ей хасид, — дает ей (женщине) разрешение облечься в праведную плоть в этом мире. Вечером она соединяется с мужем, а утром она возвращается в ведение мирового цадика, а вся она во владении мужа, и это подразумевает стих из святого писания: «Цадик милует и дает» (стр. 82).

Вся эта бессмысленная речь взята целиком из «Зохара»[70], как и замечает сам автор. <…>

Но все это мелочи, и в этом отношении автор строго держится приема старых еврейских писателей. Гораздо прискорбнее то, что г.Гордон в своем очерке ничего не выяснял, не затрагивал никаких новых, до него неизвестных, бытовых сторон еврейской жизни и, главное, не высказывает никакого идеала, к которому он бы стремился, и никаких положительных воззрений, которые составляли бы его profession de foi. В «Свет, каков он есть», как и в романе г.Смоленскина, вы встречаете массу действующих лиц, бесконечные разговоры, бесконечные шутки и бесцельные восточные каламбуры, и вы не знаете, к чему все это выведено и что автор хотел этим сказать. Г.Гордон, кроме того, как и большинство еврейских так называемых прогрессивных писателей, впадает в свойственную всем им ошибку, состоящую в том, что они выставляют все старое поколение евреев какими-то извергами, идиотами, страшными фанатиками, не имеющими никаких хороших сторон, а новое поколение прекрасным, идеальным, трудолюбивым, благородным, без всяких пятен и недостатков. Все, что принадлежит к старому поколению евреев, глупо, смешно, пошло;и гадко, все же новое — мило, дорого и разумно. Между тем, в жизни мы видим далеко не то, что представляют нам quasi[71] либеральные еврейские писатели. Далеко не все старое поколение евреев испорчено до мозга костей, и далеко не все молодое прогрессивное поколение так совершенно и непогрешимо, как его выставляют. В старом поколении евреев встречаем нередко много светлых личностей, которые, правда, не получили никакого европейского образования, но, воспитанные на богатой еврейской литературе, олицетворяют собой идеал человеколюбия, честности, самопожертвования и гораздо ближе подходят к. типу лучших людей, чем многие юные наши прогрессисты. Во многих старых еврейских деятелях идея общего блага развита в такой сильной степени, что там, где дело касается действительно великого общественного интереса, они готовы жертвовать всем своим состоянием и всеми своими силами. Они, правда, очень часто ошибаются в плодотворности и истинной пользе той или иной общественной инициативы, но среди них есть здоровые общественные элементы, которые, будучи только разумно направлены, могут принести громадную пользу. Юное же и прогрессивное еврейское молодое поколение имеет все недостатки нашего практического века: крайний эгоизм, материальное обеспечение, наслаждение настоящим, равнодушие к будущему, отсутствие общественного инстинкта, тщеславие и самомнение — вот самые главные двигатели в жизни молодого еврейского поколения, успевшего вкусить кое-что из европейской образованности. Мы уже не говорим о том, что оно чуждается еврейской национальности и не хочет иметь ничего общего со своим народом, страдающим столько столетий ради национальной идеи, — но, оторванное от еврейской почвы, оно не успело еще примкнуть и к общечеловеческим идеалам, и поэтому оно живет только своей индивидуальной жизнью. Мы, конечно, не говорим о счастливых исключениях, в которых нет недостатка среди еврейской молодежи, — но общий тип так называемых еврейских прогрессистов отличается именно такими чертами, которые далеко не так привлекательны. Еврейские же беллетристы, рисуя своих героев из молодого поколения, придают им идеальные качества, любуются ими и хотят уверить нас, что они — совершенство, и, таким образом, вместо живых людей они нам представляют собственную фантазию.

Наши беллетристы к тому же не знают, в чем заключаются идеи и стремления лучшей части молодого еврейского поколения. Принадлежа, большей частью, к людям старого поколения, которые какой-нибудь счастливой случайностью освободились из-под ига Талмуда и его толкований, наши беллетристы полагают, что ярлык рекомендует человека. Имеет молодой человек какой-нибудь ярлык в виде диплома, так он должен быть непременно передовым. Коль скоро начальство аттестовало его и приложило к диплому казенную печать, то аттестуемый должен быть прекрасным человеком, — в противном случае, думают они наивно, благодетельное начальство не дало бы ему ярлыка. Поэтому большинство «светлых» героев наших беллетристов непременно доктора. Нашим писателям нет дела до того, каким образом кто достал ярлык и как он пользуется своим дипломом, но ярлык есть, следовательно, нечего углубляться во внутренний мир героя, нет нужды анализировать его поступки, и в этом ярлыке автор имеет лучшую гарантию порядочности своего героя.

В «Олам ке-минхаго» единственным «лучом света» в еврейском «темном царстве»[72] является также патентованный доктор. Автор так и называет своего героя: «Яблоня среди лесных деревьев»[73], т. е. избранник и герой. Он обладает всевозможными качествами: он молод, красив, строен, умен, благороден, великодушен, поэт, храбр, остроумен и называется непременно поэтическим именем — Альберт. Этот молодой доктор составляет душу высшего русского общества в городишке: городничий без него ничего не предпринимает, предводитель дворянства во всем с ним советуется, судья его обожает, смотритель уездного училища души в нем не чает, словом, он любимец всех. И во всем он успевает, всех он вылечивает, во всем имеет, удачу, и без него ничего не обходится. Для такого героя нужно иметь и идеальную героиню. Г.Гордон позаботился и об этом. В том же еврейском городе существует «роза между шипами»[74], и эта роза — еврейская вдовушка Сарра, которая обладает не меньшими совершенствами, чем Альберт. Она молода и красива, стройна, умна, благородна, великодушна, поэтическое существо, нежна, великолепно поет и играет, знает великосветские приличия и, когда подает варенье гостям, не забывает и маленьких салфеток, как специально заявляет об этом г.Гордон. Герой, конечно, влюбляется в героиню, героиня в героя, и после некоторых, впрочем, несущественных, препятствий они сочетаются законным браком. Влюбленная пара совершенно лишняя в рассказе, но как же представить очерк, хотя бы из еврейского быта, без романтической истории — ну, автор и позаботился об этой существенной части всякого рассказа. Из очерка «Свет, каков он есть» не видно, в чем заключается идеал героя, имеет ли он какие-нибудь задушевные идеи, мог ли бы он отстаивать их своей энергией и стремится ли он к чему-нибудь иному, кроме лечения больных и пения романсов в честь своей возлюбленной при лунном свете. Альберт имеет ярлык, он доктор, с него, следовательно, нечего больше требовать.

Не имея возможности останавливаться на каждой личности рассказа отдельно и считая это совершенно лишним, заметим в заключение, что в художественном отношении этот рассказ далеко не выдерживает критики. Это не законченный, цельный очерк, в котором каждая часть соответствовала бы целому, а ряд бесцельных сцен, местами довольно типичных и оригинальных, но большей частью совершенно плоских, пустых и не связанных никакой интригой даже. Каждая глава отдельно может составить особенный эскиз и связана с другой самыми грубыми натяжками. Местами автор щеголяет ярким юмором и сарказмом, нередко встречаются меткие выражения и характеристики, но в целом очерк скучен, и с трудом только преодолеешь его. Слог автора испещрен талмудическими и каббалистическими поговорками, что еще больше затрудняет чтение рассказа. Автор, кроме того, как бы щеголяет трудными оборотами и выражениями, которые редко встречаются в Библии и значение которых не всем еще известно.

Не лишне обратить внимание читателя и на следующее курьезное обстоятельство. Все лица, не принадлежащие к еврейской национальности и описанные г.Гордоном, изображены автором с особенной любовью и с каким-то благоговением. Начиная от исправника и кончая предводителем дворянства, судьей, смотрителем училища, уездным военным начальником и т. д. — все они чуть не совершенства, все они благородны, великодушны, просвещены и — что всего удивительней — все они искренне любят евреев и заботятся об их благе. Трудно поверить, чтобы в западном крае, где, как известно, мелкая администрация далеко не сочувствует евреям и где происходят события, описанные г.Гордоном, нашлись такие добродетельные герои. Насколько гуманны и справедливы эти герои, можно судить из следующего случая, приведенного самим автором. В городке произошло буйство. Несколько пьяных хасидов подрались с казаками и больно поколотили одного из них. Городничий захватил целый десяток евреев в плен, судил их военным судом в 24 часа и приговорил к публичному телесному наказанию, как тяжких уголовных преступников. Г.Гордон не порицает мерзкого поступка городничего, а напротив, совершенно одобряет его и еще злорадствует. Увлекшись в своем злорадстве, автор с цинизмом рассказывает подробно процедуру сечения и издевается над криками битых, которые (т. е. крики) слышны будто в одном частном доме, где собралось многочисленное общество. Такое одобрение своеволия какого-нибудь городничего, наказывающего публично за драку, как за убийство, и подобное издевательство над несчастными жертвами прежнего прискорбного порядка недостойно писателя, претендующего на просветительную пропаганду.

(Написано по-русски.)

«Еврейская Библиотека», 1873, № 4.