Европа-45. Европа-Запад

ИЗ ЧЕГО ДЕЛАЮТ ДЕНЬГИ

Так бегать Рольфу Финку не приходилось никогда в жизни. Он еле успевал перебирать ногами, скатываясь вниз по ступенькам. Под коленями ныло, словно кто-то перерезал ему жилы. Финк испуганно оглядывался, не гонится ли за ним страшный унтер с большим пятнистым парабеллумом, и мчался вниз еще быстрее.

Наконец он вылетел из подъезда, вскочил в свой «опель» и нажал на стартер.

Дежурный кельнского управления гестапо, которое переехало из разрушенного бомбой помещения на окраину, куда-то чуть ли не в Оссендорф, выслушал Финка, с трудом удерживаясь от зевков (штурмбанфюрер разбудил его).

— Говорите, дезертир? — переспросил он.

— Да. Дельбрюк, Бензбергштрассе, двадцать семь. Унтер-офицер, дезертировал с фронта, к тому же, как видно, не один. Оружия у него полная квартира. Пистолет, четыре автомата, станковый пулемет,— врал Финк, чтобы напугать гестаповца.

— Он вам показывал это оружие? — дежурный иронически посмотрел на Финка.

— Послушайте,— вскипел тот,— вы что, не верите мне?

— Да нет,— успокоил его гестаповец,— вот только неясно мне одно...

— Что именно?

— Будет ли ждать унтер, пока за ним придут?

— Вы идиот! Не разглагольствуйте, а распорядитесь, чтобы немедленно поехали за ним. Он сейчас расцеловывается со своей женой, которую не видел три года...

— A-а, тогда все понятно,— дежурный догадался, в чем дело.

Финк покраснел. Этот сопляк еще будет над ним издеваться!

— Я забыл представиться,— важно сказал он.— Штурмбанфюрер Финк, начальник особых рот в области Рейнланд — Вестфалия. Честь имею.

— Вы штурмбанфюрер? — Сонливость гестаповца сразу исчезла.— Прошу прощения. Я сейчас дам распоряжение. Через час унтер будет здесь. Если желаете, можете подождать.

— Благодарю. Я спешу. Позвоню вам по телефону,— на ходу бросил Финк, натягивая перчатку.

Он был удовлетворен. Еще не забыли! Помнят еще, что он работал в Берлине, каждый день виделся с Гейдрихом. С тем самым Рейнгардтом Гейдрихом, которого все эти крысы боялись как огня. Не забыли, помнят, Что он был знаком с рейхсфюрером СС Гиммлером, что ему жал руку сам фюрер. Бог мой, на каких сумасшедше высоких вершинах жизни может оказаться человек!

Финк вел свой куцый «опель» по пустынной ночной дороге и вспоминал прошедшие годы. Они казались ему теперь неправдоподобными.

С чего все началось? Ага, вспомнил. Он и Альфред Науйокс удрали с нудных институтских лекций. Здесь, в этом самом Кельне, выпили в ресторане Гертвига коньяку, смешанного с бенедиктином, потом подхватили двух девчонок, потащили их в Дейц и там на самом берегу Рейна изнасиловали. Кто же мог знать, что это дочки какого-то гамбургского туза! Они, видишь ли, приехали посмотреть на Кельнский собор и случайно попали в компанию веселых буршей. Короче говоря, Рольфа и Альфреда схватила полиция, они посидели немного в хмурой, наверно самой страшной в мире, кельнской тюрьме, потом их судили. К тому же судили дважды — один раз дома, в Кельне, а потом еще в Гамбурге, чтобы этот дуралей папаша успокоился. Этому пентюху даже на ум не пришло, что он обесславил своих дочек хуже, чем добрые бурши Финк и Науйокс! В Гамбурге, когда они, выслушав приговор, сидели в задней комнате суда, ожидая, пока приедет за ними тюремная машина, вдруг произошла встреча, которая повернула их жизнь совсем иначе, чем решили судьи, одетые в черные мантии. В комнату быстро вошел высокий светловолосый молодчик в сером костюме, взглянув сначала на Науйокса, потом на Финка, подмигнул обоим и сказал:

— Ничего были девочки, а?

Не ожидая реакции на свои слова, он закинул голову назад и захохотал, хотя видно было, что ему совсем не смешно, потому что он сразу же оборвал смех, словно подавился. Финк понял: незнакомец просто хочет испытать их. Поэтому он не смеялся в ответ, а сидел мрачный, как и раньше. Зато Науйокс, которому вообще было свойственно легкомыслие, захихикал, и это, видимо, понравилось незнакомцу.

Он вытащил из кармана маленькую фанерную коробочку с дешевыми айзенахскими сигарами, открыл ее и поднес сначала Науйоксу, потому Финку:

— Прошу.

У молодчика было породистое продолговатое лицо, голубые глаза, большой красивый нос, маленькие губы, по-детски припухлые, но плотно сомкнутые. Черты лица его были приятны, но красота эта казалась какой-то холодной, неприветливой, что-то портило ее, а что именно, Финк сразу не мог разобрать. Может быть, высокий, сплюснутый с боков лоб незнакомца, или его брови с острыми тонкими кончиками, или большие, как у летучей мыши, уши. А может быть, подбородок, тяжелый как гиря, чуть заметно перекошенный влево. Казалось, после кельнской тюрьмы и двойного суда Финку уже нечего было бояться, однако он испугался. Его пугал этот красивый и вежливый, но в то же время холодный и, наверно, жестокий человек. Чего ему от них надо? И кто он такой?

— Вы мне понравились, ребята,— надкусывая сигару, сказал незнакомец.— Так понравились, что я решил предложить вам одну вещь. Однако прежде всего будем знакомы. Рейнгардт Гейдрих, обер-лейтенант военно-морского флота.

— Вы, случайно, не сын профессора Дрезденской консерватории Гейдриха? — спросил Науйокс, который любил музыку и знал всех немецких знаменитостей.

— О-о, я не ошибся в ваших способностях,— Рейнгардт удовлетворенно похлопал его по плечу.— Вы угадали, юноша! Я действительно сын профессора Дрезденской консерватории Гейдриха, однако пусть меня побьет гром и молния, если я хочу предложить вам заниматься музыкой.

— Это само собой разумеется,— усмехнулся Науйокс.

Чертов Альфред уже почуял, что здесь пахнет карьерой, и сделал все возможное, чтобы опередить своего институтского товарища и товарища по несчастью Рольфа Марию Финка!

— Не болтая долго, давайте с вами договоримся сразу,— Гейдрих махнул сигарой.— Вы согласны посвятить свою жизнь новому делу, которое начал фюрер?

— А тюрьма? — спросил Финк.

— Я избавлю вас от удовольствия провести в ней лучшие годы жизни. Но за это вы, как Фауст дьяволу, должны продать мне свои души,— Гейдрих захохотал.

— Я слишком ценю и уважаю свое тело, чтобы дорожить какой-то там душой,— сказал Науйокс.— Вот моя рука, господин Гейдрих, и пусть будет то, что будет.

— Я тоже,— поспешил Финк,— вот и моя рука...

Однако их руки повисли в воздухе. Гейдрих кисло посмотрел и, спрятав свое продолговатое лицо за сизым облаком дыма, иронически бросил:

— Свои руки будете протягивать разным дамочкам. А сейчас надо стать смирно и стукнуть каблучками!

Они вытянулись и стукнули каблуками. Чего только не сделаешь, чтоб выскочить из тюрьмы!

— Вот так,— удовлетворенно сказал Гейдрих.— А теперь до свидания в лучшем месте.

Спустя некоторое время, когда Гейдриха из гамбургского отдела СС, где он уже приобрел достаточно солидное положение, перевели в Восточную Пруссию, с ним поехали и новоиспеченные младшие чины СС Науйокс и Финк. В Восточной Пруссии Гейдрих сразу же вступил в конфликт с гаулейтером Эрихом Кохом. Гаулейтер, старый пруссак со свиными глазками, надутый и самоуверенный, не мог терпеть у себя под боком этого подозрительного молодчика, который не только шпионил за каждым его шагом и доносил о нем в Берлин Гиммлеру, но — только подумать! — посмел еще и приволокнуться за фрау Кох.

Гейдрих не любил говорить о своих делах открыто. Он был слишком хитер, слишком осторожен, слишком брезглив ко всякой грязи, к «подвигам», которыми любили хвастать с казарменной прямотой эсэсовские чины. Науйокс по этому поводу говорил, что Гейдриха испортила воспитавшая его профессорская семья. Он называл своего шефа белоручкой и чистоплюем. Это не мешало, однако, тому же самому Науйоксу выполнять самые грязные задания «чистоплюя», высказанные в благородном тоне, с бесчисленными извинениями. Он знал: если сделает что-нибудь не так, Гейдрих оторвет ему голову без всяких извинений.

Финка Гейдрих использовал для каких-то таинственных поездок в родовое имение гаулейтера Коха в Рихау. Речь шла о переписке государственной важности. Как сказал Финку Гейдрих — о письмах, в которых заинтересованы сам фюрер и Гиммлер. Но Финк-то хорошо знал, что в письмах, которые он возил в Рихау, заинтересованы лишь две особы: сам Гейдрих и жена свиномордого гаулейтера, пышнотелая, на редкость аппетитная блондинка.

Все эти похождения кончились тем, что Кох начал просить Берлин избавить его от Гейдриха. Пруссак был прямолинеен и глуп. Он думал, что этот молокосос загремит с умопомрачающей высоты своего положения и после этого уже не поднимется на ноги. И ошибся. Гейдрих умел вовремя подстелить соломки там, куда должен был упасть. В Берлине его уже ждал сам Гиммлер, чтобы поставить во главе могущественной организации гестапо.

Идею о создании тайной политической полиции — гестапо — подал в тридцать третьем году прусскому премьер-министру Герингу некий Рудольф Дильс. В скором времени Дильса убрали, и во главе организации стал Гиммлер. Тот сразу же смекнул, что гестапо и СС надо объединить под одной опекой, и стал искать энергичного, хитрого и неразборчивого в средствах человека для гестапо, с тем чтобы самому взять верховную власть и над тайной полицией и над СС. Этим человеком и оказался Гейдрих.

Каждый военачальник, если только он хочет долгое время продержаться на своем посту, должен везде возить с собой целую команду лакеев, которые будут петь ему хвалу и в то же время смогут перерезать горло всем явным и потенциальным противникам. Усвоив эту истину, взятую из какой-то бульварной книжонки, Гейдрих прибыл в Берлин во главе отряда головорезов, среди которых красовались и кельнские насильники — Финк и Науйокс.

Они оба были в восторге от своего шефа. Его продолговатая нордическая голова была всегда переполнена планами. Для него не существовало тайн. Он видел все насквозь. Он знал, кто чем дышит, кому чего хочется, кто о чем мечтает.

Так он почувствовал, что крупная рыба — кельнские банкиры и прусские юнкеры — боится мелюзги, собранной в штурмовых отрядах СА, возглавленных одним из соратников фюрера, Эрнстом Ремом. Знал, что об устранении штурмовых отрядов от власти мечтают Геринг, Гиммлер и Гесс, и начал действовать в соответствии с этими своими сведениями.

Из гестапо в канцелярию Геринга все время поступали тревожные сигналы о несуществующих заговорах штурмовиков. Геринг сразу же бежал к Гитлеру, пересказывал все это фюреру; тот неистовствовал, топал ногами, кричал, что сотрет Рема в порошок, разгонит СА, как крыс, и сорвет с них коричневые рубашки, чтобы не позорили честную форму национал-социализма. Было решено послать штурмовые отряды в отпуск, отобрав у них предварительно оружие, а затем уже Геринг и Гиммлер окончательно расправятся с этими бунтующими и непокорными представителями мелкой буржуазии. Они пока выкрикивали: «Евреев на виселицу, бюрократов к стенке! », а завтра, чего доброго, потащат вслед за бюрократами и собственников рейнских заводов и прусских латифундий.

Двадцать восьмого июня тридцать четвертого года Гитлер выехал в путешествие по Германии. Он побывал в Эссене на свадьбе гаулейтера Тербовена, а вечером двадцать девятого прибыл в Годесберг, около Бонна, где остановился в отеле «Дрезден». Там его ждали Геббельс, шеф прессы Отто Дитрих, командующий СД Лютце и председатель верховного партийного суда майор Бух. Геббельс и Дитрих должны были сообщать Германии о каждом шаге ее фюрера, Лютце обеспечивал безопасность Гитлера. А присутствие майора Буха указывало на то, что там, где фюрер, всегда справедливость и порядок.

Ночью из Берлина позвонил Геринг и хриплым от волнения голосом сообщил Гитлеру, что отряды СА, уволенные в отпуск, разобрали оружие и заняли свои посты, видимо готовясь к государственному перевороту. Фюрер немедленно вызвал Геббельса и Дитриха. Те сделали вид, что ничего не знают, хотя в Берлине уже лежали пачки отпечатанного выпуска «Фелькишер беобахтер», где был расписан так называемый «путч Рема», то есть государственный переворот, который будто бы собирались осуществить штурмовики, и даже было сообщено, кто расстрелян. В списке «казненных» изменников фигурировали имена Рема, генерала Шлейхера и заместителя Рема Эдмунда Гейнеса, которого в это время даже не было в Германии,— за неделю до событий он уехал отдыхать на остров Мадейра. Но Геббельс хорошо знал, что руки гестапо дотянутся куда угодно, поэтому Гейнес тоже попал в мартиролог.

В два часа ночи Гитлер вылетел в Мюнхен. На аэродроме Шляйссгайм его встретил руководитель мюнхенского СА Шнайдгубер, чтобы доложить о том, что оружие собрано и штурмовики готовы идти в отпуск. Но Гитлер сорвал с него погоны и приказал гаулейтеру Баварии Вагнеру арестовать «изменника». Дальше все пошло как по-писаному.

В Бад-Висзее, где Рем, заказав лучшие мюнхенские блюда и напитки, ждал Гитлера, прибыла часть эсэсовцев во главе с командиром «СС Лейбштандарт Адольф Гитлер» Зеппом Дитрихом. Рема подняли с постели, прямо в пижаме привезли в мюнхенскую тюрьму, сунули ему в руки номер «Фелькишер беобахтер», где были описаны его «путч» и его смерть, и намекнули, чтобы он покончил самоубийством. Но Рем был недогадлив, поэтому пришлось послать в камеру двоих эсэсовцев, и они пристрелили лучшего друга фюрера.

А в это время в Берлине в резиденции Геринга тоже кипела «работа». Геринг, Гиммлер и Гейдрих сидели в кабинете «толстого Германа», развалясь в удобных креслах. Геринг и Гейдрих попивали коньяк, Гиммлер скучал, рассматривая свои полированные ногти. Каждую минуту эсэсовцы втаскивали в кабинет каких-то перепуганных, обезумевших людей. Гейдрих ставил в списке «птичку», а Геринг ревел: «Убрать!» Гиммлер поблескивал своими очками, кривил тонкие губы — и жертву волокли во двор, чтобы бросить в машину, отвезти в кадетский корпус в Гросс-Лихтерфельде и там отправить на тот свет.

Финк и Науйокс стали после той ночи штурмфюрерами.

Затем были Австрия, Чехословакия, Польша. Было много дела для тех, кто хотел «поработать». В тридцать восьмом году Финку и его друзьям пришлось здорово потрудиться в самом Берлине, когда Гейдрих приказал, чтобы в столице вспыхнуло одновременно не меньше тысячи еврейских погромов.

Полномочия были самые широкие. Приказано было не сдерживаться, забыть обо всем. Повторялись слова, сказанные где-то Герингом: «Мы варвары, и мы хотим быть варварами. Это почетное звание». Финк горел жаждой мести. Только подумать! Какой-то еврей убил в Париже секретаря немецкого посольства фон Рата, убил чистокровного арийца, убил из-за угла, коварно и трусливо! И с этими евреями еще нянчились! Носились с планом выселения всех европейских евреев на остров Мадагаскар, чтобы они там лакомились бананами и ананасами! Правильно сделал Гейдрих, вызвав самых верных своих мастеров заплечных дел и поручив им «отважно и по-рыцарски» разрешить еврейский вопрос! Финку не надо было разъяснять, что это значит — «по-рыцарски». Эсэсовский офицерский чин, который он к тому времени уже заработал, обязывал понимать все сказанное и не сказанное. И он понимал и действовал.

В тридцать девятом году Финку повезло: он стоял рядом с самим фюрером, видел и слушал его. Навсегда запомнил он тот августовский день в Оберзальцберге, запомнил блеск генеральских мундиров, возгласы «хайль», сухой голос Гитлера.

В большой комнате под стенами, облицованными дубом, стояли эсэсовские офицеры, которых подобрал сам Гиммлер для этого случая. Стояли в черных мундирах, в белых парадных поясах, каменные и одуревшие от страха и торжественности. Чуть впереди Финка торчал адъютант фюрера капитан Видеман, бывший командир роты, где Гитлер служил рядовым солдатом во время войны девятьсот четырнадцатого года.

А посреди комнаты был накрыт белой скатертью большой стол: в центре стола — огромная ваза, полная цветов. Большие чашки для чая. Соленое печенье, фрукты. Фюрер не употреблял мяса. Вся Германия знала это, все повторяли его слова: «Слон не ест мяса, а среди животных самый сильный. Я хочу быть слоном среди людей».

На главном месте стояло кресло для фюрера. Большое, глубокое, с высокими подлокотниками. Черное дерево, инкрустированное слоновой костью. Бархатная обивка: на темно-красном фоне золотой виноград.

Фюрер вошел впереди большой группы генералов, среди которых был и обергруппенфюрер СС, генерал полиции, бывший преступник, с позором изгнанный из морского флота, обер-лейтенант Рейнгардт Гейдрих. Гитлер сел в кресло, но, как только начал говорить, поднялся и продолжал свою речь стоя.

Он говорил о будущей войне, о великом призвании рейха, о непобедимости арийской расы.

«Наша сила — это наша быстрота и наша грубость»,— заявил он. Он нарисовал неприглядную картину положения, которое, по его мнению, сложилось в Европе без твердого руководства. Европа задыхалась без выдающихся людей. Она ждала их — и фюрер великодушно шел навстречу ее чаяниям.

После этих слов Финк навсегда утратил уважение ко всем государственным деятелям мира, кроме фюрера и его министров.

Фюрер еще сказал в тот день о нападении на Польшу: «Прикажу нескольким группам в польских мундирах, чтобы атаковали Силезию или протекторат. Поверит мир этому или нет, мне все равно. Мир верит только в успех».

Тогда же Гейдрих откомандировал Финка на Восток в распоряжение какого-то громилы из СС, под командой которого они должны были исполнить деликатнейшую из всех акций, в каких Финку когда-либо приходилось участвовать.

Им дали несколько эсэсманов, в одной из тюрем они взяли десяток польских контрабандистов, нарядили их в мундиры польских жолнеров, заранее присланные по распоряжению самого начальника ОКВ[10]генерала Кейтеля, сами тоже нарядились польскими офицерами и в ночь на первое сентября «захватили» немецкую радиостанцию в Гливицах. К микрофонам подвели контрабандистов, и они начали выкрикивать по-польски подстрекательские лозунги, направленные против рейха. Жители рейха, ясное дело, возмутились, правительство немедленно приняло решительные меры. Так началась война, а у Финка появился новый чин.

Гейдрих, который к тому времени объединял в своих руках гестапо, службу безопасности — СД — и даже криминальную полицию — Крипо, оставался для Финка образцом во всем. Надо ли говорить о том, как дорожил Финк своим положением доверенного человека обергруппенфюрера.

Он еще выше поднялся в собственном мнении после того, как Гейдрих дал ему новое, на этот раз самое секретное задание.

Гейдрих вызвал Финка к себе в Далем, где у него была роскошная вилла. Он был, как всегда, изысканный, вычищенный, продезинфицированный, и Финк даже подумал, что у обергруппенфюрера вряд ли есть пот под мышками, хоть того и требует расовая теория.

Приказ Гейдриха был краток: немедленно выехать в Вену, найти там какого-то доктора Гйотля и ровно через четыре недели вернуться с подробнейшим докладом на тему, которая внезапно заинтересовала обергруппенфюрера. Тема эта была — изготовление фальшивых денег.

Гейдрих предупредил, что, кроме Финка и доктора Гйотля, об этом не должен знать ни один человек на свете. Финк понял: судьба дает ему в руки прекрасную возможность выдвинуться по службе еще больше. Забыв, что Гейдрих больше всего не любит пустопорожней болтовни, он все-таки не мог сдержаться и, усмехаясь, сказал:

— Герр обергруппенфюрер правильно избрал исполнителя для этого дела. Я выковыряю из Вены этого доктора. У меня старые связи с австрийскими учеными.

— Что вы имеете в виду? — хмурясь, спросил Гейдрих.

— В тридцать восьмом году, во время аншлюса, мне пришлось арестовывать какого-то профессора или даже академика Зигмунда Фрейда. Говорили, что ему было больше восьмидесяти лет, но старикан был еще достаточно крепок. Позднее я установил, что его знал весь мир. Этот старец выдвинул какую-то психическую теорию. Не помню, как она называлась. Что-то о влиянии половой деятельности на жизнь человека и на жизнь целых государств.

— Выдвигая эту теорию, Фрейд имел в виду именно таких олухов, как вы, Финк,— беззлобно промолвил Гейдрих.

— Благодарю, герр обергруппенфюрер, за признание моих способностей! — проревел обрадованный Финк.— У меня действительно эти возможности неисчерпаемы и побуждают меня к новым делам во славу нашего рейха. А этот Фрейд, между прочим, не долго продержался. Его, по-моему, наши ребята упрятали в Дахау, а там уж никакая психология не могла спасти старую калошу.

— Хватит болтать, Финк,— сердито перебил его Гейдрих.

— Яволь, герр обергруппенфюрер! — с готовностью воскликнул Финк, стараясь понять намерения своего начальника.

«Наверно, это делается для самого рейхсфюрера СС»,— подумал он, сидя в кожаном кресле и дымя дорогой сигарой, которую Гейдрих по старой привычке подсунул ему, как только он вошел в комнату. Финк знал, что Гиммлер, происходивший из бедной семьи баварского учителя или из общипанных священников, несмотря на свое положение в «третьей империи», все время мечтал разбогатеть. Он завидовал Герингу, ненавидел таких дельцов, как Крупп, с презрением относился к проворным финансистам типа Шахта. Его мечтой было разбогатеть каким-нибудь сказочным способом. Десятки эсэсовских команд, выполняя личные задания Гиммлера, шарили по всей Германии в поисках кладов. В подвалах гестапо на Лейпцигерплатц была устроена даже алхимическая лаборатория, и несколько шарлатанов упорно доискивались в ней тайн «философского камня», с помощью которого все можно было бы превращать в золото. Гиммлер скупал за сумасшедшие деньги обрывки каких-то подозрительных рукописей, собственники которых клялись, что это тайные рецепты византийских мудрецов, знающих секрет «философского камня».

И сейчас Финк был уверен, что Гейдрих хочет угодить рейхсфюреру СС, дать ему в руки новый способ обогащения, заменив поиски «философского камня» фабрикацией фальшивых денег.

— Мы будем делать советские рубли! — высказал несмелую догадку Финк.

— Меня удивляет ваша ограниченность,—почти ласково проговорил Гейдрих.— За шесть лет нашего знакомства вы так, наверно, ничему и не научились, разве что насиловать молоденьких девчонок. Сейчас я преподам вам небольшой урок, после которого вы крепче будете держать язык за зубами.

Финк опешил. Он знал, какие «уроки» дает Гейдрих. Ждал, что влетят сейчас в комнату такие же головорезы, как и он сам, схватят его — и поминай как звали! Но в комнату неслышным шагом вошел высокий, начищенный и отполированный не хуже самого Гейдриха обер-лейтенант с зелеными петлицами ведомства адмирала Канариса, отсалютовал рукой, щелкнул каблуками, поклонился, чего Финк никак не ожидал, и приятным тихим голосом доложил:

— Обер-лейтенант Карлсен к вашим услугам, герр обер-группенфюрер.

«Карлсен» — это было что-то скандинавское. Финк презрительно поморщился. Он относился к абверу свысока,— по его убеждению, там собрались какие-то подозрительные людишки, враги фюрера. Собственно, он знал, что именно так думает и Гейдрих, и это придавало его пренебрежению к ведомству адмирала Канариса еще большую силу.

И действительно: сам начальник абвера — онемечившийся грек, сотрудники у него — какая-то разноплеменная братия, которой совсем не дороги интересы империи и которая только и думает о том, как бы изменить, как бы сделать что-то полезное для своих бывших отчизн. Взять хотя бы этого прилизанного ферта. Наверно, швед или датчанин, наверно, знает все языки на свете и готов служить всем на свете, лишь бы хорошо заплатили. Что же, интересно, он скажет?

— Объясните, Карлсен, этому господину,— лениво сказал Гейдрих,— объясните ему значение валюты, в том числе и нашей великогерманской рейхсмарки. Пожалуйста.

Карлсен еще раз поклонился, показывая свой подсолнечно-желтый пробор, заложил руки за спину и начал:

— Как известно, благодаря неслыханным успехам нашей экономики общепризнанный до сих пор обменный эквивалент всех ценностей — золото — отживает свой век. Происходит ускоренный процесс демонетизации золота. Мы стоим перед проблемой полного освобождения мира от бессмысленной власти золота. Так учит наш фюрер.

— Прекрасно, Карлсен,— мурлыкнул Гейдрих.— Прекрасно. Продолжайте, пожалуйста.

— На первых стадиях золото будет заменено валютами. Каковы признаки валюты? Первое: стабильность. Второе: интернациональное признание. Третье: свойство покупать все предлагаемые товары. Нетрудно убедиться, что из всех существующих сейчас мировых валют эти признаки всего ярче выражены у немецкой рейхсмарки. Это истина, которая не требует доказательств.

— Браво, Карлсен,—похвалил обер-лейтенанта Гейдрих.— Дальше. Что будет дальше?

— Со временем, когда Великогермания будет господствовать над всем миром, деньги отомрут вообще, как и золото. На экономическую арену вступят хозяйственные союзы, всеобъемлющие клиринговые системы, обмен товаров станет доминирующей формой.

— Стало быть, мы противники как золота, так и денег в принципе? — спросил Гейдрих.

— Да.

— Но это не означает, надеюсь, что мы можем допустить обесценение нашей марки?

— Ни в коем случае.

— И что мы можем, например, потакать разным фальшивомонетчикам?

— Преступных действий против нашей валютной системы мы не можем допускать ни в коем случае. Это карается законом везде. Международная конвенция по борьбе с подделкой бумаг, подписанная большинством государств мира, предусматривает, что подделка денежных знаков квалифицируется как одно из самых тяжких уголовных преступлений.

— Вам ясно, Финк? — спросил Гейдрих.

Финк ничего не понимал. Чего хочет от него обергруппенфюрер? Может, надо поехать в Вену и раскрыть шайку фальшивомонетчиков, во главе которой стоит этот доктор Гйотль? Но почему же тогда Гейдрих поручил привезти Гйотля к нему, да еще и с докладом? А может, под «докладом» он имел в виду просто судебный протокол? Разве кто- нибудь поймет этого Гейдриха! Он никогда не скажет напрямик, чего ему хочется.

— Надеюсь, вам все теперь ясно? — повторил Гейдрих и поднялся со своего кресла.

— Яволь! — вскочил и Финк. (Что еще он мог сказать!)

— Так вот, поезжайте в нашу веселую Вену и выполняйте задание.

— Яволь!

— И не забывайте обо всем, что здесь было сказано.

— Яволь!

В Вене Финк явился в бывший дворец Ротшильда к начальнику гестапо и СД бригаденфюреру СС Рашу и передал ему приказ Гейдриха. Он полагал, что бригаденфюрер скажет: «Моя хата с краю, и пусть приказ исполняет тот, кто его получил». Но, к удивлению его, все вышло иначе. Раш молча нажал кнопку звонка и приказал шарфюреру, возникшему на пороге словно дух из арабской сказки:

— Позовите ко мне оберштурмбанфюрера Гйотля.

Доктор Гйотль понравился Финку. Стройный, мускулистый мужчина, чуть выше среднего роста, с интеллигентным лицом, на котором выделялись большой, идеально ровный нос и маленькая, как у античного бога, верхняя губа. Темные, как у самого фюрера (ведь фюрер тоже австриец!), волосы, густые черные брови, из-под которых ласково посматривают красивые пытливые глаза. Голос у доктора сдержанный, гармоничный, ласковый.

«Да это настоящий аристократ!—подумал про себя Финк.— А я полагал, что встречу какого-то бандита».

Он и представления не имел, что скрывалось за приятной спортивной внешностью и изысканными манерами доктора Гйотля.

Карьера доктора началась удивительно. Молодой ученый Венского университета Гйотль, изучая историю европейских государств, заинтересовался делом ЭКШ. ЭКШ — сокращенное название «Этелькози Шеветсег» — тайной реакционной милитаристской организации, которая возникла в Венгрии в 1919 году для борьбы с революционным правительством Белы Куна. После захвата власти в стране капиталистами и помещиками ЭКШ развернула диверсионную деятельность против своих соседей — Чехословакии, Румынии и Болгарии, ставя перед собой цель — вернуть Венгрии территории, утраченные в результате Трианонского мирного договора. Для диверсии необходимы были деньги, и вот руководители ЭКШ — адмирал Хорти, граф Телеки, земельный магнат князь Виндишгрец — организовали производство фальшивых денег. Фальсифицировали румынские, чешские и французские банкноты. Это была ошибка: можно было обманывать один банк, но водить за нос банки сразу трех государств — это уж слишком. Рано или поздно тайное должно было стать явным. Так и получилось. В 1936 году в Будапеште разразился скандальный процесс, в результате которого князь Виндишгрец очутился за решеткой, а вся Европа заговорила о венгерских махинаторах.

На тему о производстве венгерской ЭКШ фальшивых денег Гйотль написал небольшое исследование, перед этим выучив чуть ли не наизусть все материалы будапештского процесса. Читателем этого «исследования» (пожалуй, единственным) был Гейдрих, который уже тогда просматривал записки университета, подыскивая людей, которые со временем должны были поставить науку на службу СС и гестапо, изобретая «душегубки», газ «циклон» и печально известные газовые камеры. Шеф гестапо сразу же понял, что за птица этот Гйотль, и в Вену полетел приказ предложить доктору службу в СС, мотивированный тем, что СС требуются люди образованные и мыслящие. Гйотль не колебался ни минуты. Без сожаления оставил он университет и отправился в Чехословакию, где под руководством Конрада Генлейна готовил «пятую колонну», сыгравшую через год такую значительную роль в захвате Чехословакии Гитлером. Два года спустя он уже был снова в родной Вене — оберштурмбанфюрером СС, но стремился теперь не к научным подвигам, а к тому, чтобы как можно лучше разработать планы шпионской сети в Югославии по поручению из Берлина. И вот теперь его звал к себе сам Гейдрих, приказывая привезти детальный план производства и распространения фальшивых денег.

— К сожалению, деталей я не знаю,— сказал Гйотль Финку.— Меня интересовали только принципы.

— Принципы свои можете выбросить собаке под хвост,— сказал Финк.— Обергруппенфюрер человек действия. И нас, своих подчиненных, приучил к действиям.

— Тогда придется ехать в Будапешт,— предложил Гйотль.

— Хоть на край света! Лишь бы только через месяц мы были в Берлине с тем, чего от нас требуют. Готов вас сопровождать.

В Будапеште Финк перепробовал все тамошние вина и яства, пока доктор Гйотль шарил в поисках тайн фальсифицирования банкнот. Бывшие главари ЭКШ добрались теперь до высших постов в стране. Адмирал Хорти был регентом в Венгрии, граф Телеки — премьером. Ни тот, ни другой не стали бы даже разговаривать с Гйотлем о каких-то фальшивых деньгах. Оберштурмбанфюрер растерянно разводил руками: что поделаешь, это не Австрия, не Чехословакия, не Польша. Венгрия — независимая страна, равноправный член антикоминтерновского пакта. С нею заигрывает сам фюрер. Тут никакими угрозами не возьмешь.

Финк был сторонником решительных действий и считал пистолет единственным аргументом во всех спорах и недоразумениях. Но ведь не полезешь же с пистолетом к регенту или премьер-министру!

Наконец Гйотлю удалось познакомиться с князем Виндишгрецем, который отбыл наказание в тюрьме и теперь наверстывал в кругу изысканных аристократов потерянные впустую годы. Здесь пригодились аристократизм доктора Гйотля, его манеры, его вежливость, терпение и настойчивость,

Финк был даже разочарован: все обошлось тихо, мирно. Никого не пришлось съездить пистолетом по зубам. Никого не понадобилось стукнуть. Доктор Гйотль добыл все необходимое только благодаря своим дипломатическим талантам. «Вот пройдоха!» — с восхищением думал о нем Финк.

Ему было суждено работать с доктором целых два года. Гейдрих приказал организовать производство (производство, а не какую-нибудь жалкую подделку!) настоящих английских фунтов стерлингов.

Снова на поверхность выплыл обер-лейтенант Карлсен, которому Гейдрих приказал прочитать для Финка и Гйотля коротенькую лекцию о фунтах стерлингов. И снова Финк слушал тихий голос сына Скандинавии, который бубнил:

— С тридцать девятого года в Англии началась фидуциарная, то есть не обеспеченная золотом, эмиссия фунтов стерлингов. Фунт стерлингов превратился в чисто бумажную валюту, он перестал быть тенью великого имени — золота, как сказал один из экономистов. В то же время фунт стерлингов имеет распространение почти во всем мире, не ограничиваясь странами стерлинговой зоны, проникает в нейтральные страны, охотно принимается соседней с нами Швейцарией. Выпуск бумажных денег в Англии растет с каждым годом. Было бы неразумно не воспользоваться случаем и не влиться в этот океан бумажных денег со своими знаками, тем самым оказывая неоценимую услугу великому делу, предпринятому нашим фюрером.

— А почему бы нам не выпускать американские доллары? — наивно спросил Финк.— По-моему, эти деньги еще надежнее.

— Как сообщается в официальном бюллетене казначейства США,— снова уныло забубнил Карлсен,— доллары, которые прошли через руки держав оси, не могут служить средством купли. Мы не имеем права рисковать. В случае с долларами мы всегда будем натыкаться на чрезвычайно бдительный контроль. Так что если доллары, то только настоящие.

Этот Карлсен знал все на свете. Надо было соглашаться с ним и приступать к работе над фунтами стерлингов, шевелить мозгами.

Выяснилось, что работа только начинается и что работы по горло. Этот Гйотль, несмотря на его докторство, оказывается, не имел никакого представления о том, из чего англичане делают бумагу для своих фунтов. Пришлось доставать настоящие английские банкноты, возить их по разным лабораториям, ждать, пока ученые кроты вынюхают все, что можно вынюхать из затертых бумажек, пока они порежут их, как лапшу, проварят в каких-то растворах, осмотрят, высчитают что-то. Финк терпеливо ждал выводов. Они были неожиданны. Англичане изготовляли свои фунты стерлингов из старого льняного полотна! Как начали изготовлять бумагу для денег в те времена, когда еще не знали целлюлозы, так и не меняли технологию до сих пор. Наверно, эти проклятые консерваторы не применяли и машин при этом, а готовили бумагу ручным способом. Во всяком случае, когда доктор Гйотль попробовал бумагу машинной выработки, ничего не вышло: бумага была какая-то сухая, она не обещала того богатства оттенков, той игры красок, которой отличались настоящие фунты.

Финк пустился на поиски специалистов. Перерыл все лагеря для пленных, но своего добился. В скором времени Гйотль получил нужную бумагу.

Остальное было делом времени и терпения, а также бурной организаторской деятельности Рольфа Финка.

Фунты начали печатать, поставили на них необходимые подписи, номера. Пяти-, десяти-, двадцати- и пятидесяти-фунтовые банкноты, новенькие — со скрипом — лежали стопками на столе у Финка, и он любовался ими, как дитя игрушкой. Ведь это все-таки был и его труд!

Но через неделю прибежал Гйотль — перепуганный, бледный, несчастный: эксперты установили, что на фальшивых фунтах слишком выразительно отпечатаны знаки. На настоящих фунтах под действием времени краска проникла в самую середину бумаги, и создавалось впечатление, словно знаки на бумаге чуть расплылись.

— Что же теперь будет? Что будет? — стонал доктор.

— Что будет? — спокойно переспросил Финк.— А ничего. Мы вызовем наших лабораторных кротов и прикажем им сделать так, чтобы на наших фунтах краска тоже расплылась.

— Я уже приказал это сделать. Но ведь обергруппенфюрер уже имеет эти фунты, те же, что перед вами. Что он скажет?..

Только через месяц Финк узнал о причине беспокойства оберштурмбанфюрера Гйотля.

Их обоих вызвали в Далем к Гейдриху поздно ночью. Приказано было прибыть немедленно.

Гейдрих был не один. Возле стола, облизывая сухие губы, торчал опять тот самый Карлсен. Обергруппенфюрер не пригласил эсэсовцев садиться, не предложил и сигар, оставил обоих у порога, долго молчал, бросая ледяные взгляды то на Финка, то на Гйотля, затем прерывисто проговорил:

— Карлсен, пожалуйста!

Обер-лейтенант выхватил откуда-то из-за спины газету, зашелестел ею, развернул, скрыл свое острое, как у борзой, лицо и пробубнил что-то на неизвестном Финку языке.

«Наверно, что-нибудь скандинавское»,— подумал Финк.

— Переведите,— приказал Гейдрих.

— Господа видят в моих руках британскую финансовую газету «Файненшел ньюс»,— сказал Карлсен.— Здесь помещено сообщение такого содержания. Как передает агентство Рейтер, португальская полиция в Лиссабоне обнаружила попытку пустить в обращение большое количество фальшивых английских фунтов стерлингов. Все данные указывают на то, что деньги эти сфабрикованы в Германии, близ города Франкфурта-на-Майне, где построена специальная фабрика для этих целей. На Трендил-стрит[11]отказались прокомментировать эти сведения.

— А мы как раз хотим их прокомментировать,— вмешал-ся Гейдрих.— Кто первый? Финк!

— Я думаю, все это вранье,— сказал Финк.

— А вы, Гйотль? — Гейдрих повернулся к доктору.

Гйотль переминался с ноги на ногу, красные пятна выступили на его лице.

— Ну, что же вы молчите? — загремел Гейдрих.

— Я виноват,— промямлил Гйотль.— Я хотел попробовать, проверить... Мне не терпелось... Я понимаю, что сделал это в спешке, необдуманно... совершил преступление...

— Вы пустили за границу партию фунтов, которые оказались со временем несовершенными? — уточнил Гейдрих.

— Да: Именно так. Я говорил об этом господину Финку.

— Осторожнее, господин оберштурмбанфюрер,— возвысил голос Финк.— Что-то я не слышал от вас таких признаний. Вы чего-то боялись, но чего именно, я так и не понял. Может, вы боялись ночной темноты или серого волка — разве же я знаю!

— Заткните глотку, Финк,— приказал Гейдрих.— Обер-штурмбанфюрер Гйотль, вы уясняете себе тяжесть совершенного вами?

— Яволь!

— Я прикажу вас судить. Прикажу расстрелять без суда! Вы это знаете?

— Яволь!

— Поскольку в иностранной прессе появилось такое сообщение, мы не можем не реагировать на него. Теперь нам надо разрушить близ Франкфурта какую-то фабрику, заявив, что это как раз то, о чем писала английская газета, а вас судить, как главного виновника. И имейте в виду: приговор будет беспощадным.

— Но, герр обергруппенфюрер,— несмело проговорил Гйотль.— Я хотел только проверить, я хотел только для нашего дела... И потом... Ведь когда в двадцать седьмом году была обнаружена во Франкфурте группа фальшивомонетчиков, их оправдали...

— Карлсен, поясните,— приказал Гейдрих.

Этот Карлсен все еще стоял здесь. Он был готов ко всему. На все у него были ответы. Вот бы кого с удовольствием поставил к стенке Финк.

— В двадцать седьмом году,— забубнил Карлсен,— французской полицией случайно был обнаружен в торговой части Франкфурта-на Майне склад, где хранилось большое количество фальшивых советских червонцев. Судебный процесс, возникший в связи с этим, показал, что в деле производства фальшивых советских денег замешаны представители разных стран. Среди них были такие известные люди, как руководитель треста «Ройял Датч шелл» Генри Детердинг, шведский промышленник Альфред Нобель, немецкий генерал Макс Гофман и целый ряд других влиятельных лиц. В связи с этим, а также в связи с тем, что данная организация ставила своей целью нанести вред общему нашему врагу — коммунистическому Советскому Союзу, а также принимая во внимание, что деньги были только лишь изготовлены, но ёще не пущены в оборот, обвиняемых оправдали.

— Как видите, Гйотль,— холодно сказал Гейдрих,— нет никаких оснований для того, чтобы оправдать вас. Сожалею, но это так.

Это было страшно. Страшно и бессмысленно. Имели в руках готовые деньги, сделанные с таким трудом. Финка и Гйотля ждали заманчивые перспективы, как только фунты стерлингов пойдут в ход,— и вдруг такое...

— Вы, Финк, можете идти,— приказал Гейдрих.— Ваше счастье, что вы ничего не знали. Хотя вам, как моему представителю, надо было все знать и предупредить неразумный поступок Гйотля. Вы не сумели этого. Идите и навсегда забудьте о том, что вы знали в связи со всей этой акцией.

— Яволь,— проревел Финк, радуясь тому, что уносит свою голову целой из этого страшного логова.

А Гйотль остался. Что там было у него с Гейдрихом, Финк не знал. Лишь много дней спустя услышал, что Гйотля послали в Сербию или Хорватию, в районы, которые так и кишели партизанами.

В скором времени Финк отправился вслед за Гейдрихом в Прагу. У Гейдриха была мечта стать министром внутренних дел «третьей империи», а затем вытеснить, возможно, даже самого Гиммлера. Не раз и не два Гейдрих намекал Гиммлеру, что во главе министерства внутренних дел должен стать твердый человек, а не такой слизняк, как Фрик, но рейхсфюрер СС делал вид, что не понимает намеков своего начальника гестапо и СД. Начинать войну против Фрика он боялся, зная, что за министра горой стоит Гитлер. Ведь это же Фрик в тридцать втором году помог Гитлеру, который до того не имел никакого подданства и был нежелательным иностранцем в Германии,— именно Фрик помог фюреру оформить немецкое гражданство и тем самым сделал возможным продвижение Гитлера в рейхстаг, а со временем и на пост рейхсканцлера. Но если не было возможности убрать Фрика прямо, то были тысячи способов доказать фюреру, что Фрик бездельник, что он не идет ни в какое сравнение с целым рядом энергичных и преданных работников, среди которых самым выдающимся был именно Гейдрих. Чтобы дать своему любимцу возможность еще больше отличиться на службе, Гиммлер помог Гейдриху стать главой протектората Богемии и Моравии, созданного по велению фюрера на месте бывшей Чехословакии. Прежний протектор барон фон Нейрат не мог управиться с бунтовщиками-чехами, там была нужна твердая рука, а у кого же она была тверже, чем у Гейдриха?

Лучшего палача, чем Гейдрих, для чешского народа трудно было отыскать. Когда он узнал, что немцы несколько месяцев не могли найти скрытых под Прагой нефтехранилищ, так как чехи, несмотря ни на какие пытки, не говорили, где они, Гейдрих только усмехнулся. Когда он узнал, что студенты Карлова университета в Праге выступали против «третьей империи», он приказал посадить всех студентов вместе с профессорами в эшелон и отправить в ближайший немецкий концлагерь. Когда ему доложили, что два концлагеря, созданные на территории Чехии в Подебрадах и Милановичах, переполнены, он приказал «расчистить» их, отправив несколько эшелонов с заключенными в лагеря уничтожения.

Неизвестно, как далеко зашел бы в своей «бурной деятельности» Гейдрих, если бы двадцать седьмого мая 1942 года два пражских студента, Ян Кубис и Йожеф Габчик, не положили конец рвению претендента на пост министра «третьей империи».

Финк остался живым в тот день лишь благодаря случаю. Он должен был ехать в одном автомобиле с Гейдрихом из его загородного замка в Пражский град, но в последнюю минуту Гейдрих взял с собой двух полковников СС, и Финку не осталось места.

Студенты были меткими стрелками. Встретив машину Гейдриха возле Либенской больницы, они сперва метнули гранаты, а когда автомобиль остановился, добили обергруппенфюрера и его телохранителей автоматными очередями.

На место убитого Гейдриха пришел какой-то Кальтенбруннер. Рассказывали, что он адвокат по профессии, а по национальности— австриец, и Финк решил, что это так себе, канцелярская крыса в очках, с тихим, как у Карлсена, голосом, с несмелыми манерами. С такими людьми надо всегда быть напористым и решительным. И Финк начал действовать. Еще из Праги он написал Кальтенбруннеру письмо, в котором подробно рассказал о своей миссии у Гейдриха, о докторе Гйотле, о фунтах стерлингов. Он добивался, чтобы его вызвали в Берлин и позволили продолжить дело, для которого он столько поработал с покойным обергруппенфюрером.

И правда, не прошло и недели, как Финка вызвали в Берлин. Приказано было явиться немедленно. Лететь на самолете.

Кальтенбруннер сидел в том самом кабинете, где столько лет перед этим властвовал Гейдрих. Но как все переменилось в кабинете! Исчезло все: легкая удобная мебель, нежные пастели на стенах, миниатюрный портрет фюрера на столе. Вместо всего этого появился широченный ковер на полу, гигантский коричневый стол, колоссальный портрет Гитлера над головой начальника гестапо, а сам начальник гестапо, длиннолицый, лупоглазый, сидел в резном дубовом кресле, похожем на трон, держа на столе перед собой два здоровенных кулачища, и, казалось, готов был обработать ими прибывшего.

Куда же делся выдуманный им тихий чиновник в очках? Финк даже не успел подумать об этом. Не успел потому, что удивился еще больше, увидав около стола своего давнего знакомого обер-лейтенанта Карлсена. Тот стоял так же почтительно, как и когда-то, такой же аккуратный и прилизанный, держал под мышкой какую-то тощенькую, как и он сам, папку и почтительно ждал, что скажет его новый повелитель.

— Так вот,— хрипло промолвил Кальтенбруннер, выслушав рапорт Финка.— Получил ваше клеветническое письмо. Хотел было приказать повесить вас на первом же суку, но обер-лейтенант Карлсен вступился за вас, сообщив, что у вас и до этого бывали случаи завихрения в психике. Поэтому я изменил свое решение, хотя делаю это очень редко и неохотно. Хочу сказать вам следующее. Если еще хоть один человек услышит от вас, что будто бы покойный обергруппенфюрер Гейдрих или еще кто-то в Германии хотел заняться фабрикацией фальшивых денег, вы будете жить после этого ровно полчаса и ни на секунду больше. Запомнили?

У Финка не было сил крикнуть «яволь», и он только кивнул головой.

— Вы это выдумали,— продолжал Кальтенбруннер,— выдумали эту клевету на гестапо, на империю, на все святое для нас. Понятно?

— Яволь,— буркнул Финк.

— Учитывая вашу расстроенную психику, я пришел к выводу: вас надо послать начальником какого-нибудь лагеря на вашу родину. Ведь вы откуда-то с Рейна? Да?

— Да,— подтвердил Финк.

— Я сам буду следить за вашей службой,— пообещал на прощанье Кальтенбруннер, и Финк понял, что теперь ему нет возвращения в Берлин и к власти, пока в этом кабинете за этим столом сидит такой головорез.

С тех пор вот уже два года томится Рольф Финк здесь, на Рейне, среди проклятых иноземцев, среди этой скотины. И до сих пор с тоской думает о том, какие прекрасные возможности давала ему в руки судьба, стискивает зубы, вспомнив о Карлсене, и злится на чехов, которые убили Рейнгардта Гейдриха и тем самым убили его, Рольфа Марии Финка, прекрасное будущее...

В третьем часу ночи Финк прибыл наконец туда, куда ехал,— в один из небольших лагерей, где жили подчиненные ему иностранные рабочие и военнопленные. Он вызвал сонного начальника лагеря и кратко распорядился:

— Немедленно четыре человека охраны и дюжину чехов! Вы тоже пойдете со мной.

— Дюжины чехов мы, пожалуй, не наскребем,— вздыхая, сказал начальник лагеря, молодой эсэсовец, который уже знал, для чего Финку нужны чехи.

— Кто там у вас еще есть?

— Получили новую партию макаронников,— имея в виду итальянцев, ответил начальник.— Есть еще один англичанин, отчаянный тип.

— Давайте макаронников и англичанина. Англичанина и чехов последними. Чтоб подрожали как следует. Я им покажу!..