Европа-45. Европа-Запад

ДА ЗДРАВСТВУЕТ СТАЛИНГРАД!

Американские генералы надеялись выиграть войну с помощью одних самолетов. Командующий стратегической авиацией Спаатс считал, что Германия капитулирует в тот самый день, когда его самолеты разбомбят последний нефтеперегонный завод и фашистская армия окажется без горючего.

Спаатс ошибся. Немцы заменили бензин дровами. Машины, тракторы, танки были переведены на генераторный газ. Гаулейтеры в тылу и генералы на фронте ездили на «опель-адмиралах», у которых сзади вместо запасного колеса были прицеплены черные цилиндры газогенераторов. Солдаты презрительно называли их «самоварами». В воздух поднимались истребители, которые вместо бензиновых баков имели баллоны с газом. Баллоны висели под крыльями, как торпеды.

Вся Германия пилила дрова. Вестфальские дубы, саксонские сосны, тирольские буки превращались в десятисантиметровые чурки. Визжали дисковые пилы. Горы опилочного крошева вырастали возле затерянных в горных долинах лесопилок. Дым от газогенераторов стоял над страной, смешиваясь с дымом пожаров.

Фюрер знал о необыкновенной трудоспособности немецкого народа и использовал эту черту с откровенной жестокостью рабовладельца. Он продолжал войну и улыбался во время бомбежек. Недалекие англичане! Чем больше разрушат они немецких городов, тем теснее сомкнутся ряды немцев, тем страшнее будет их злоба, сильнее жажда расплаты. Германия будет драться до конца!

Облегчить разгром фашистов могло разве только уничтожение всех военных заводов Германии, да еще заводов, производящих шарикоподшипники.

Во время войны вся техника на фронте беспрерывно обновляется. Чем ожесточеннее бои, тем короче циклы замены уничтоженной техники новой. Воюющие страны достигают рекордных темпов в производстве машин. Но без шарикоподшипников ни одна машина не выйдет из заводских ворот.

В партизанском отряде «Сталинград» было всего семь человек, не считая командира. Оружие — автоматы и пистолеты. Патронов к ним хватит на двадцать минут непрерывного боя, не больше. Но было еще несколько пакетов взрывчатки из запасов Юджина Вернера. Поэтому Михаил обрадовался, когда услышал от Раймонда Риго о подземном заводе. Вот это объект для нападения! Француз не мог припомнить точно, что именно делают на этом заводе. Он помнил лишь, что завод подземный, что он надежно спрятан в горах. Знакомые графини Вильденталь, какие-то высокие чины, хвастались, что ни один самолет не сбросит бомбы на этот завод.

— Вы можете вывести нас к заводу? — спросил Михаил.

— Раз уж я попал на должность вашего гида, так нечего делать,— развел руками Риго.

Они бежали три дня и три ночи, как олени, через горы и леса. Боясь гестаповской погони, брели по лесным ручьям, чтобы собаки не напали на их след. Не разжигали костров, чтобы не выдать себя дымом, не останавливаясь на ночь, дремали на ходу, чтобы уйти как можно дальше от места, где остались два убитых ими гестаповца.

Риго провел их к останкам старого замка. Над пропастью почти висел обломок каменной стены с двумя амбразурами. Высокая башня из серого камня поднималась в конце площадки, заросшей мягкой травой и красными маленькими цветами. Облупленная, исклеванная непогодой, она хмуро смотрела на пришельцев маленькими глазками бойниц; и страшно делалось от одной мысли, что когда-то жили здесь люди, что из черных отверстий башни торчали широкие раструбы аркебузов и зажженные фитили дымились в руках неподвижных воинов, закованных в латы...

И эта самая большая в истории человечества война исчезнет, отойдет в прошлое. Новые поколения будут вспоминать о ней с содроганием и постараются, чтобы такое больше не повторялось.

Иначе за что же бьются сейчас на фронтах миллионы советских солдат, за что страдают тысячи английских и американских юношей, для чего и они, их маленький отряд, скитаются по чужой стране, между жизнью и смертью, бездомные, голодные, изнуренные?

Крутые каменные ступеньки вели на площадку к башне. Между плитами росла трава, цветы просовывали свои яркие головки в щели, пятнистая серая ящерица грелась на круглом куске песчаника. Казалось, коснись этих ступенек, и они раскатятся вот такими же круглыми камнями во все стороны, рассыплются в пыль. Однако Риго отважно ступил на первую и полез вверх, цепкий и ловкий, как обезьяна. Оказавшись на площадке, он махнул рукой:

— Сюда! Отсюда видно все. Даже бог после сотворения мира видел меньше, чем я сейчас.

Михаил полез первым. За ним поднялись остальные.

— В этих руинах мы пили с графиней Вильденталь божественный рейнвейн,— прикрыв глаза, проговорил Риго.

— Я бы судил вас после войны как военного преступника,— сказал Михаил.

— Ничего удивительного в этом нет. Вы азиат. А все азиаты жестокие. Это аксиома.

— Спросите европейца Честера.

— Я бы тоже судил,— хмуро проговорил Честер.

— И американца Вернера.

— Наши парни просто набили бы ему морду,— сказал Юджин.

— Вы один из всех нас были в самом выгодном положении,— досказал свою мысль Михаил.

— Кроме господина Корна,— быстро вставил француз.

— Даже он был в худшем положении. Ему пришлось нарушить присягу. Если бы поймали, он погиб бы как изменник. Он не знал, разберутся ли потом — герой он или преступник? А вам во всех случаях была обеспечена героическая смерть.

— Всю жизнь мечтаю о героической смерти,— пан Дулькевич вздохнул.

— У вас был год свободной жизни. Неограниченные возможности. Полная свобода передвижений. Знание местности. Деньги. Оружие.

— У меня не было оружия,— хмуро возразил француз.

— Вы легко могли его достать.

— Не понимаю,— развел руками Риго.— Это что — суд надо мной? Тогда зачем было идти так далеко? Может, вам не хватало романтических аксессуаров? Замок, таинственная долина и загадочное молчание первозданных гор... Вы хотели, чтобы я, как Иисус Христос, сам принес свой крест на Голгофу?

— Ладно, мосье Риго,— остановил его Михаил.

— Мне кажется, что с некоторого времени мы все делаем общее дело,— сказал француз с обидой.— Правда, я не стреляю. Но кто, как не я, перевел вас через Рейн, кто спрятал в горах, кто вывел к подземному заводу?

— Дело у нас общее, взгляды на жизнь разные,— заметил Михаил.

— Вы еще не знаете, какие вулканы могут клокотать в душе Раймонда Риго! Я докажу вам всем, что я настоящий француз. Вас интересует завод?

— Где он?

— Как видите,— засмеялся француз,— даже такая легкомысленная и никому не нужная личность, как Раймонд Риго, может пригодиться. Вы не замечаете никакого завода, верно? Никаких признаков жизни в мертвой долине, не правда ли? Вы даже не можете представить себе, что под вами, внутри горы, кипит работа. Обратите внимание на рощицу вон на той стороне долины. За нею — рабочий поселок. Целый город. Между городом и замаскированными тоннелями в горе протянуты стальные тросы воздушной дороги. Кончится смена, и вы увидите, как над долиной проплывают вагончики с людьми: одних везут домой, других — на завод. За горой — железнодорожная станция. Колея входит прямо в гору. Дальше к самому заводу идет тоннель. По тоннелю вывозят и готовую продукцию. Ни один человек, кроме железнодорожников, не сможет проехать тоннелем. Люди попадают на завод по канатной дороге, другого пути нет. Я был в поселке. В вагончики воздушной дороги можно сесть только на станции, а она расположена тоже в воздухе. Высоко над землей на стальных фермах есть специальные площадки для посадки. Они охраняются эсэсовцами. Пропуска меняются каждый день. Есть цифровой код для нумерации пропусков.

— Вы были бы неплохим разведчиком, мосье! — Юджин засмеялся.

— Я всегда отличался пытливым умом и почти идеальной памятью.— Риго потупился.

— Это не завод, а фурда,— пробормотал пан Дулькевич.— Он будет работать даже после того, как Германия подпишет акт капитуляции. Даже после конца света.

— Надо что-то делать,— задумчиво проговорил Михаил.

Пугали неприступность горных громад, хмурая таинственность подземного завода. Это не то что взорвать маленький мостик или обстрелять двух трусливых эсэсовцев. Перед ними была крепость, которая могла выдержать осаду целой армии.

— Прежде всего надо отдохнуть,— решил Михаил.— Выспаться, спокойно обдумать все. А там будет видно. Кто за отдых?

Это был лишний вопрос.

Франтишек Сливка встал на вахту. Впервые в жизни он был часовым. Впервые держал в руках оружие. Раньше он боялся оружия, ненавидел его. Перед войной Сливка перечитывал все издания международной лиги пацифистов. Зачитывался пацифистской книгой лауреата Нобелевской премии профессора Лафонтена. Рядом с произведениями великих немецких композиторов на его столе лежал труд немецкого доктора Людвига Киде «Пацифистская идея в развитии человечества».

У Франтишека Сливки была самая мирная профессия на земле — он писал музыку. Ласковые маленькие песенки для пражских эстрадных певиц, песенки о любви, цветах и солнце. Он не написал ни одного марша — боялся их, как боялся пушек, винтовок и пулеметов.

Война охватила Чехословакию со всех сторон, как пожар. Маленькое государство, которое продавало другим странам танки и пушки, расстреливали из его же орудий.

И хотя теперь Сливка все еще с опасением посматривал на автомат, но уже никакая сила не заставила бы его выпустить оружие из рук!

Гейнц Корн варил гороховый суп. Классический немецкий эрбсе-зуппе, который умеют готовить лишь немцы. Пиппо Бенедетти подкладывал в огонь сухие сучья и рассказывал Гейнцу о своих военных приключениях. Бывшие союзники встретились на другой стороне фронта, чтобы заключить между собой новый, неразрывный и на этот раз вечный союз.

Юджин и Клифтон, демонстрируя англосакское единство, легли в стороне. Американец все-таки заставил англичанина посмотреть на фотографию его любимого петуха и выслушать рассказ о том, как в Америке татуируют кур, чтобы бороться с ворами. Татуировка заметна даже на жареной курице. Юджин видел сам.

Пан Дулькевич атаковал француза. Почему мосье Риго упрямится? Франция дала миру прекрасные образцы героизма. Идеалы Великой революции. Конвент. Наполеон. Он был выскочкой, но все же великим полководцем. Баррикады Коммуны. Ян Домбровский. Поляки умирали за Францию, считая, что умирают за Польшу, потому что за Польшу можно сражаться везде и умирать за нее тоже можно везде. Пся кошчь, неужели мосье Риго не понимает?

— Мне хочется спать, мосье Дулькевич,— француз отвернулся.

Тогда бывший майор пристал к Михаилу: почему командир терпит издевательства Риго?

Потом они ели эрбсе-зуппе. Суп отдавал дымом, в нем не хватало картофеля, заправил его Корн маргарином, который пенился, как нефть. Однако ложками работали все с таким усердием, словно перед ними поставили котелки с черепаховым бульоном.

Сменили на посту Сливку, накормили его и легли спать. Часовым Михаил приказал меняться через каждые два часа.

Ночью всех разбудил Дулькевич.

— Панове! — кричал он.— Вставайте, летят! Это не какие-нибудь фарамушки, а настоящая армада!

Люди вскакивали и растерянно терли глаза. Небо над их головами гремело. От рева моторов содрогались горы. Лес шумел, словно захваченный бурей. Дрожала земля под ногами. Темно-красные огни проплывали в темном небе, и трудно было понять — звезды то или огни самолетов.

— Сейчас они будут бомбить нас! — закричал пан Дулькевич.— Пся кошчь! Они таки будут нас бомбить!

Бомбы летели сверху еще тогда, когда поляк только собирался кричать. Их свиста никто не слышал. Пламя в том месте, где, как утверждал Риго, был рабочий поселок — вот и все, что увидели растерянные от неожиданности люди. Потом ночь снова заполнила весь простор, а через минуту прорвались сквозь мрак острые огоньки пожара, который разгорался в поселке.

Сцепив зубы, Михаил ждал. Вот сейчас самолеты начнут сбрасывать бомбы в долину, спустят гремящую взрывчатку на тоннель, на станцию, на шаткие опоры канатной дороги.

Напрасно он ждал.

Самолеты равномерными волнами пролетали над долиной, и красные огни страшной иллюминации, зажженной ими, жалобно мигали вслед.

Наверно, летчики не знали, что скрыто в недрах горы. Надо было дать им знак.

— Огонь! — крикнул Михаил.— Немедленно разложить костры! Все за хворостом! Как можно больше дров!

Он первым бросился собирать хворост. Ползал в темноте, шарил руками, хватал все, что попадалось, и бросал на тлеющие угли, которые остались от костра. Юджин, Клифтон, Франтишек, Пиппо, Гейнц не раздумывая бросились помогать командиру. Пан Дулькевич сначала ничего не сообразил. Какой огонь? Для чего дрова? Его вывел из оцепенения неистовый крик француза.

— Несчастные! — вопил мосье Риго.— Самоубийцы! С ума сошли! Вас разбомбят, как крыс! Боже милосердный!..

С перепугу он кричал по-французски. Никто его не понимал, кроме пана Дулькевича, да и не до француза было всем в эту минуту. Люди спешили. Они несли в кучу листья, сухие ветки, сосновые шишки, падали, натыкались один на другого, ломали ногти о невидимые в темноте камни. Быстрее, быстрее! Азарт охотника, от которого убегает дичь, придавал им силы. Быстрее! Пусть пылает красный маяк на притихшей земле и вызывает на себя железный ливень бомб!

Михаил чиркнул спичкой. Слабый огонек пополз по травинкам, выбирая удобные места. Но как только треснула первая хворостина, огонь сразу же ожил, прыгнул вверх и охватил пирамиду дров красным прозрачным крылом.

Риго и Дулькевич, схватившись за головы, бросились бежать подальше от самоубийц, которые хотели умереть под бомбами. Идеалы Великой революции и Конвента не волновали больше пана Дулькевича. Баррикады Коммуны и кровь Домбровского не встали на его пути. Он переступил их с такой же легкостью, как и мосье Риго, который не знал ничего святого, кроме собственной шкуры.

А самолеты сотрясали тьму, не было им счета, и не было силы, которая могла бы их остановить.

Сосредоточившись на своей задаче, пилоты не обращали внимания на огонек, затерянный среди безбрежных земных пространств. На их картах место это не было обозначено красной точкой. Люди внизу старались напрасно.

— Если бы знать условный знак,— вздохнул Михаил.

— Самое простое — крест. Выложить из костров крест,— сказал Юджин.— Наши парни сыпанут бомбы, если увидят звезду из костров. Американскую звезду. Но такие вещи надо готовить заранее. И на всякий случай быть подальше отсюда — парни влепят все бомбы точно в цель.

— Ах, синьоры,— вздохнул Пиппо Бенедетти,— если бы знала моя мама, где сейчас ее сынок, она бы умерла! Но, хвала мадонне, самолеты пролетели!

— К сожалению, это так,— сказал Михаил.

— И мы снова стоим перед проблемой, которая называется «подземный завод»,— добавил Гейнц Корн.

Длинные ленты металлической фольги тихо сыпались с опустевшего неба. Падали с сухим шуршаньем, как твердые осенние листья, шелестели, как страницы невидимой книги.

Появились неизвестно где пропадавшие мосье Риго и пан Дулькевич. Француз потихоньку прикорнул в сторонке на сухих листьях и сделал вид, что давно уже спит. Пан Дулькевич пробрался к башне, где вместо него на часах стоял Клифтон Честер, и начал тихонько покашливать, чтобы обратить на себя внимание.

— Скажите спасибо, мистер Дулькевич, что у меня хорошие глаза и я узнал вас сразу, как только вы появились,— проговорил Честер.— Иначе вам пришлось бы попробовать на себе меткость сержанта королевской морской пехоты.

— А что пан здесь делает?

— Стою на посту, с которого вы позорно удрали.

— Пся кошчь! Я ходил в разведку!

— Если бегство называется разведкой,— пробормотал Клифтон,— то вы правы.

Утром все сделали вид, что не заметили ночного бегства.

Оба провинившихся сидели перед котелками с кофе притихшие, не поднимая глаз. Видно было, что Риго мучат угрызения совести. Одно дело проповедовать философию трусости, а другое — показать людям, что сам ты трус.

Михаил предложил подготовить костры заранее, разложив их над самым краем пропасти, и поджечь, как только загудят самолеты, причем поджечь с таким расчетом, чтобы все успели убежать, пока огонь разгорится. Две ночи жгли партизаны костры. Они придумывали разные сигналы. Разложили огни с той стороны, где была станция, но самолеты методично сбрасывали бомбы на рабочий поселок.

То был тихий немецкий поселок — аккуратные домики, острые красные черепичные крыши. Перед каждым домиком— цветничок с маленькими красными розами; они цветут все лето, и за это их особенно любят немцы. Старые вестфальские металлисты, потомственные рабочие, которых не подмел на фронт «генерал Тревога»[29] вечерами после смены выходили из домиков в цветнички и курили глиняные трубки, такие же старые, как сама Германия. На трубках — надписи, выведенные готическим шрифтом: «После хорошего ужина забудь все заботы». Рабочие вспоминали добрые времена, проклинали Гитлера и наци, а ночью на них сыпались с черного неба английские бомбы, и тогда те, кто оставался в живых, проклинали не только Гитлера, но и Черчилля.

Завод стоял целехонький. Машины его шумели в земных недрах, из тоннеля катились все новые и новые вагоны продукции.

Тогда Михаил повел партизан к станции. Он сам еще не знал, что можно будет сделать. Но сидеть еще день в развалинах замка никто уже не мог.

Станцийка была сонная, невзрачная. Маленький домик под красной черепицей, две колеи, будка стрелочника. Блестящие рельсы подбегали к станции с востока и останавливались здесь как вкопанные. Дальше пути не было. Его обрывала гора, которая лежала поперек, выгибая гигантскую спину под солнцем, как кошка. Голову она прятала в кипящей зелени лесов. А хвостом колючих густых кустарников закрывала круглую дыру тоннеля, пробитую в ее чреве.

Никакая воздушная разведка не могла бы обнаружить тоннель в горе. Летчик, правда, мог догадаться. Зачем здесь станция? Не обслуживает же она мертвую гору!

Михаил лежал на горячих камнях и кусал губы. Ночью они спустятся вниз и взорвут в двух-трех местах железнодорожную колею, на большее у них просто нет взрывчатки. Ведь здесь нет даже моста, чтобы вывести колею из строя надолго.

Впервые за время своих скитаний Михаил почувствовал бессилие.

Листовки... Бросить на станцию, в тоннель, на поезд пачку белых птиц, испугать, удивить людей, прячущихся в горе, расшевелить их, разбудить их спящий мозг.

Но не было бумаги. Партизаны шарили в карманах, в мешках; пан Дулькевич даже ощупывал свою фуражку,— может, законный владелец сунул куда-нибудь за наушник клок газеты? Юджин жалел, что выбросил бумагу, в которую были запакованы галеты. Гейнц Корн мог предложить целую батарею карандашей и ручек, но не бумагу.

— Господин Риго,— наконец вспомнил Михаил.— Не поможете ли вы?

Риго молча протянул несколько листков глянцевой бумаги. На них красовались герб и гриф графини Вильденталь.

— Что же вы молчали? — воскликнул командир.

— Ко мне никто не обращался.

— Мосье Риго понесет сегодня листовки на станцию,— сказал Михаил.— И этим будет положен конец всем нашим раздорам,

— Мерси боку[30],— француз поклонился.— Я полезу в долину лишь в том случае, если сойду с ума.

— Хорошо,— спокойно сказал Михаил.— Давайте писать листовку. Кто будет писать? Наверно, Гейнц. Он лучше всех нас знает немецкое правописание. Гриф графини Вильденталь мы на всякий случай оторвем. Оставим на память мосье Риго. Вот так. Теперь надо решить, что писать. Как начнем?

— Надо начать с обращения,— предложил Сливка.— Мы обращаемся к немцам. Так и напишем: «Немцы!»

— Можно было бы добавить: «Эй вы, немцы, пся кошчь!» — подсказал пан Дулькевич.

— Напоминаю: мы пишем воззвание партизанского отряда «Сталинград»,— сказал Михаил.— Надо говорить с немцами спокойно.

— Дальше можно так,— предложил Гейнц.— «Рабочие подземного завода, железнодорожники, солдаты! »

— Верно. Как раз перечислены все, кто здесь отсиживается,— заметил Юджин.— А после этого чеши просто: «Бросайте работу, бросайте оружие. Все равно скоро придут американцы и вам не поздоровится».

— Мистер Вернер забыл об англичанах,— надулся Честер.

— Пся кошчь! Панове забыли про Войско Польское!

— Если уж вы пользуетесь моей бумагой, то допишите и Свободную Францию,— вставил мосье Риго.

Михаил молчал, пробегая взглядом по лицам своих товарищей. Каждый из них отчасти и по-своему прав. У каждого своя национальная гордость, своя боль.

— Все это надо было бы написать,— сказал Михаил.— Но, к сожалению, у нас не хватит бумаги. Поэтому я предлагаю текст покороче. Например, такой:

«Немцы! Рабочие подземного завода, железнодорожники, солдаты! Вы делаете преступление, работая для войны. Вас обманывают. Бросайте работу и оружие. Долой войну! Долой Гитлера! Да здравствует вечный мир на земле!

Партизанский отряд «Сталинград».

— Вы дипломат, пан Скиба,— выслушав его, промолвил Дулькевич.— Однако неужели я карабкался бы на такую высокую гору лишь для того, чтобы написать несколько слов и не упомянуть о Войске Польском!

— Мы не упоминаем ни о чьем войске,— успокоил его Михаил.

— А Сталинград — разве это не советское войско?

— Сталинград — это мир,— сказал Скиба.— Найдите слово, которым можно было бы заменить Сталинград, и мы поставим в листовке ваше слово.

— Пишите так,— сказал, помолчав, Дулькевич.— Вы отчасти правы, пан командир.

Гейнц заполнил аккуратными строчками все четыре листка почтовой бумаги. Четыре листовки — очень мало. Но приходилось довольствоваться и этим.

— Как же их развешивать? — спросил Михаил.

— Наверно, я смогу дать вам совет,— отозвался итальянец.— Легче всего так. Положить листовку на землю и придавить ее сверху камнем, чтоб не унес ветер. Лист бумаги, придавленный к земле камнем, быстрее обратит на себя внимание. Уверяю вас.

— Будем считать, что выход найден,— подытожил Михаил.— Теперь: кто идет на операцию? Я — это уже решено. Нужен еще кто-нибудь.

— Я,— сказал Юджин.

— Эти американцы всегда лезут первыми,— недовольно пробурчал Клифтон Честер.— Не думаете же вы, мистер Вернер, что я буду сидеть здесь на горе сложа руки. Я обязан пойти вместо вас, хотя бы потому, что вы спасли мне жизнь.

— Признаться честно,— усмехнулся Юджин,— я не предполагал, что спасу англичанина нудного, как правила уличного движения.

— Благодарю за комплимент,— сказал Клифтон.— Но на операцию пойду с командиром все-таки я.

— А мое предложение насчет камней? — напомнил Пиппо Бенедетти.— Неужели мне не поручат разбросать по станции листовки?

Михаил выбрал Гейнца. Так было безопаснее: Гейнц — немец. Если их обнаружат, он сможет даже переговорить с часовыми или железнодорожниками. Несколько минут они всегда сумеют таким образом выгадать.

Когда стемнело и Михаил с Гейнцем собрались спускаться в долину, к командиру подошел француз.

— Я хочу с вами,— тихо проговорил он.

— Но должны пойти только двое.

— Я — третьим.

— Тогда, может быть, вы замените Гейнца?

— Нет, я пойду третьим.

— Опять как хвост?

Риго поморщился. Он не любил этого слова. Все-таки французское «ке» звучит лучше, чем это русское «хвост». Но в долину он должен пойти. Кто дал бумагу на листовки? Наконец, чем он хуже других?

— Это опасно,— предупредил его Михаил.— Возьмите у кого-нибудь пистолет. Возьмите мой.

— Благодарю, мосье.

— Юджин, вы остаетесь за меня.

— О’кей!

Ночь проглотила их без единого звука.

Еще днем Михаил наметил путь, по которому они должны были спускаться. Но то, что при свете казалось выступом, в темноте оборачивалось ямой, а на месте выемки неожиданно вырастали острые обломки скал. Спуск отнял вдвое больше времени, чем планировал Михаил. Они вышли на колею неподалеку от станции, здесь Гейнц споткнулся о семафорную проволоку и чуть не разбил себе лицо, упав прямо на рельсы. Потихоньку приблизились к домику, прячась за кустами, стараясь не шелестеть. На станции было тихо и темно. Только из завешенного окна в комнате дежурного пробивался узенький лучик.

Дальше на стрелках кто-то разговаривал.

— Давайте немного подождем,— сказал Михаил.

Они присели за кустами.

— Хорошо бы приложить ухо к рельсу и послушать,— прошептал Корн,— не идет ли поезд.

— Подождем,— повторил Михаил.— Надо немного привыкнуть к местности.

Риго не мог усидеть. Он мелко дрожал и то и дело совал руки в карманы, словно хотел их согреть.

— Командир, я пойду,— сказал он.

— Вы очень возбуждены, натворите глупостей,— придержал его Михаил.

— Я все-таки лучше пойду,— рванулся француз.

Михаил посмотрел на него с недоверием: может, он хочет выдать их?

— А что, если я пойду вместе с вами? — спросил он вдруг.

— Это опасно, вы командир,— возразил Риго, вспоминая лучшие времена своего недолгого солдатства.— Я быстро обернусь. Можно идти?

— Идите,— Михаил пожал ему руку.— Идите, только смотрите — осторожность и еще раз осторожность! Ну, счастливо!

Француз припал к земле и пополз под семафорными проволоками. Они странно зазвенели, как натянутые струны, и Михаил потихоньку выругался: какой все-таки неуклюжий этот богослов! Они видели, как Риго выпрямился, сунул руки в карманы и с беспечностью гуляющего бездельника исчез в темноте.

Станция молчала. Умолкли и те голоса, возле стрелок. Риго не было. Что он делал, где пропадал так долго? Потом вздрогнули рельсы, и слева из неведомого и таинственного пространства покатился глухой рокот. Он перешел в сопенье и шарканье, и на станцию влетел черный задымленный паровоз, таща за собой вереницу круглых цистерн. Из низкой широкой трубы паровоза роем вылетали искры. Потянуло брикетным дымом. На станции сразу стало тесно и шумно. В той стороне, где была пасть тоннеля, какие-то люди бегали по узкому перрону, заливался свисток, гремела сцепка между цистернами. Их было много; постукивая буферами, они наседали еще и еще.

Француза не было. Он остался по ту сторону железной громады поезда, отрезанный от друзей. Неудачно начал мосье Риго партизанскую жизнь. Лучше бы уж он и не начинал ее совсем...

Мосье Риго вынырнул из темноты, как водолаз из моря. Он проскользнул между двумя цистернами, перепрыгнул проволоку и упал на землю возле Михаила и Корна, словно вокруг был день и каждый шаг можно было рассчитать с точностью до сантиметра.

— Цистерны полны горючего,— прошептал он.

— Откуда вы знаете? — Михаил не поверил.

— Запах. Кроме того, на тормозных площадках стоят вооруженные часовые. Я спасся лишь благодаря тому, что прицепился к какому-то железнодорожнику и таскался за ним хвостом по всей станции, пока не шмыгнул между цистернами.

— Отступать,— коротко приказал Михаил.— Поднимемся в гору. Оттуда обстреляем эшелон. Листовки вы разбросали?

— Да. Одну положил возле станции, одну сунул в будку стрелочника. Две отнес к самому тоннелю.

— Вы не имели права так рисковать.

— Я был осторожен, как канатоходец,— тихо засмеялся Риго.

Они стали карабкаться вверх. Гейнц и Михаил поднимались молча. Француз, возбужденный пережитым, все время гудел что-то себе под нос.

— Подумать только! — говорил он.— Человек морочил голову самому Гиммлеру, с помощью элементарного веретена предсказывал невероятнейшие вещи! И теперь он должен укрываться в темноте от глупого немецкого солдата. И удирать как заяц.

— Стоп! — скомандовал Михаил, когда они поднялись достаточно высоко.— Стреляем из автоматов. Я и Гейнц. Цельтесь как следует, Гейнц. Берегите патроны.

Две очереди ударили одновременно. Магазин в автомате Гейнца был заряжен трассирующими пулями. Стая маленьких огненных комет врезалась в цистерну, что стояла против станции. Михаил бил по цистерне соседней с паровозом. Пламя брызнуло, охватило пузатую посудину, добираясь до ее чрева, вытанцовывая на шишковатой спине. Партизаны бросились вверх по склону. Теперь надо было бежать — не от немцев, а от пожара. Сейчас начнутся взрывы. На сотни метров разлетится липкое пламя, загорится земля, камень, лес.

Сталинград был здесь! Он ревел и клокотал красным пламенем в горном ущелье.

— Сталинград! — закричал Михаил.— Да здравствует Сталинград!

Его товарищи тоже кричали — каждый на своем языке:

— Да здравствует Сталинград!

А внизу гудело пламя, и цистерны взрывались, как вулканы, и горы гремели и качались от могучих ударов.