Европа-45. Европа-Запад

МЕРТВЫЕ ХВАТАЮТ ЖИВОГО

В монотонном шуме высоких деревьев старого парка слышалось какое-то грозное предупреждение. Они шевелили голыми ветвями над головой майора Роупера, напоминали ему о тех бешеных ветрах, что разгуливают над морями, почти не касаясь этого маленького островка на Темзе, старого парка и двухэтажной виллы из красного кирпича. Норман Роупер поежился, словно от холода. Он подумал о том, что скоро, быть может, придется плыть в Африку, откуда готовилось вторжение союзников в Европу, плыть по неспокойному весеннему океану, рискуя быть потопленным немецкой торпедой или налететь на немецкую мину. Ах, эти русские! Оттянули бы они на себя еще и подводные лодки, как оттягивают львиную часть наземных вооруженных сил Гитлера. Тогда можно было бы спокойно комбинировать военные действия англичан, не рискуя понапрасну.

Роупер свернул с дорожки и направился к вилле, топча прошлогоднюю пожелтевшую траву на газонах.

В его кабинете на первом этаже горел камин. Не горел, а тлел, но и это была роскошь, если принять во внимание, что король получал по карточкам для отопления Букингемского дворца столько же угля и дров, сколько и он, майор Интеллидженс сервис Норман Роупер.

Сбросив в передней шинель и фуражку с морской кокардой, майор прошел в кабинет, подвинул к камину кресло и протянул к огню большие покрасневшие от холода руки.

Роупер представлял собой тот тип англичан, какой можно увидеть в популярных иллюстрациях к криминальным повестям Агаты Кристи: высокий, с мощными челюстями, с упрямым ртом и густыми короткими бровями. От бессонных ночей у майора под глазами залегла синева. Кончик большого хрящеватого носа утомленно свисал над черными про-алами ноздрей. Майору было сорок два года, но с виду он был старше.

Сорок два года... До последней минуты он отдал их на службу Британии, а Британия отплатила ему всего майорскими погонами, да и то лишь после той проклятой операции в Ледовитом океане.

Когда в сороковом году капитан Роупер поймал немецкого шпиона, который следил за британской военной комиссией, проверявшей французские порты, его даже не поблагодарили. А шпион был нахальный. Он прицепился к комиссии уже на лондонском вокзале Виктория, вместе с англичанами переплыл канал и даже сумел пообедать с ними за одним столиком в ресторане Шербура. И за такую птицу — ничего! Правда, тогда Роупер почти ничем не рисковал. Не то что в Арктике, где «Тирпиц» мог влепить стокилограммовый снаряд прямо в его каюту.

И вот после всего этого он лишь майор. А тот сопляк Мартин — подполковник. Все знают, что он купил свои две бронзовые короны на погоны за деньги, но все делают вид, что это им неизвестно, а Мартин еще и задирает нос, строит из себя начальника.

Челюсти на бледном лице Роупера задвигались. Сейчас он злился на весь мир, на самого себя, на жизнь и на судьбу. Почему одни должны умирать, мерзнуть, гибнуть в море, разбиваться в самолетах, а другие получать деньги, чины и ордена, сидеть у каминов, курить дорогие сигареты, попивать цейлонский чай и рассылать во все стороны инструкции о том, как лучше умереть? Правда, он тоже был однажды виновником многих смертей. Двадцать два транспорта погибли тогда в Северном океане. Он сам послал их в пекло, зная, что возврата оттуда нет. Но его убедили, что лучше пусть погибнут эти транспорты, чем первоклассные военные корабли. Адмиралтейству нужно было основание, зацепка, чтобы вернуть эскадру. Он дал такую зацепку. Он выполнил свой долг перед Англией, и пусть кто-нибудь скажет, что это не так. Он верил правительству и премьеру Черчиллю, как верят в бога и в короля.

Роупер гордился своими соотечественниками. Разве есть еще где-нибудь на свете нация, которой свойствен такой оптимизм! Еще в сороковом году, когда война только лишь разгоралась, когда никто не знал, чем все это кончится, англичане дискутировали о будущем мире. Социальные реформы интересовали их больше, чем оборона.

При Марбл-Арч в Гайд-парке спикер, одетый в черное, говорил, обращаясь к прохожим, каждый день одно и то же: «Не ищите наших врагов там, где их нет. Британское правительство интернировало несколько сот человек лишь за то, что они немецкого происхождения, однако «пятая колонна» не сидит за проволокой лагерей. Она продолжает командовать в своих конторах при Банк-плейс и Ломбард-стрит. На ночь она ездит в машинах в Оксфорд, оставляя нас на растерзание гитлеровским бомбам. «Пятая колонна» гитлеризма — это наши банкиры и наши капиталисты. Они стремятся сговориться с Гитлером, они хотят мира с компромиссом».

На второй день рождества 1940 года немцы совершили налет на незащищенный Лондон. Они сбросили тысячи «сандвичей» — зажигательных и осколочных (чтобы не дать тушить пожары) бомб. Тогда сгорел исторический дом лондонской ратуши «Гвидхолл» и начисто было разрушено Сити с его банками и конторами.

Роупер был тогда доволен: все увидели, что тот краснобай в Гайд-парке молол чепуху. Разве могли английские банкиры сговариваться с фашистами? Если так рассуждать, то можно договориться до того, что и он, майор Роупер, действовал в Ледовитом океане заодно с гитлеровцами. Но это же глупости! Всякий здравомыслящий человек поймет, что рисковать дорогим ради не слишком дорогого не стоит. Военная эскадра, которую мог разгромить тогда «Тирпиц», разумеется же, была в десятки и сотни раз дороже старых транспортов, груженных свиной тушенкой и мазутом. Адмиралтейство правильно решило, отозвав эскадру, а он, Роупер, до конца выполнил свой воинский долг, помогая адмиралтейству в этой ответственной операции. Моралисты могут осуждать его. Станут вопить о безнравственности, о неэтичности, будут приписывать ему все смертные грехи, напыщенно вопрошая: как он мог покинуть в чужом холодном море своих соотечественников, как мог спокойно плыть домой, зная, что позади умирают британцы,— и так далее. Что ж, война есть война... На войне есть только приказ и есть его выполнение или невыполнение. Этично действует тот, кто исполняет свой долг.

Зазвонил телефон, прерывая раздумье Роупера. Майор снял трубку, немного помолчал со свойственной людям его профессии подозрительностью, затем негромко промолвил: «Вас слушают». Это была прекрасная форма телефонного обращения, ни к чему не обязывающая, неопределенная форма: «Вас слушают». Кто слушает, с охотой или без, как слушает — внимательно или просто повинуясь требовательному звонку,— ни на один из этих вопросов нельзя было отыскать ответа в равнодушных словах «вас слушают».

Говорил подполковник Мартин, непосредственный начальник майора Роупера. Его не обескуражило холодное «вас слушают» Роупера, он не стал, как обычно, ершиться и показывать свое служебное превосходство, он был мил и любезен, как никогда.

— Роупер,— кричал Мартин в трубку, заставляя майора морщиться от его резкого голоса,— Роупер, у меня сегодня свободный вечер, не хотите составить мне компанию в Чарлтон Джуниор Клабе?

— Если вам угодно,— начал было Роупер, но Мартин, неузнаваемо приветливый, отбросивший всю свою спесь Мартин, не дал ему договорить и закричал еще пронзительнее и бесшабашнее:

— Бросьте, Роупер! Свободный вечер — это свободный вечер. Мы можем обойтись без своих чинов, забыть войну, забыть нудную работу и превратиться наконец в нормальных людей. Вы согласны? Отвечайте!

— Если вам угодно...

— Вы неисправимы, Роупер! И все-таки я вас жду. Посылаю за вами катер. На набережной вас ждет моя машина. Полчаса, чтобы переодеться, вам хватит?

Роупер положил трубку телефона, недовольно поежился. Выскочка Мартин считал работу разведчиков нудной. Пожалуй, он считал ее и грязной для своих аристократических ручек. Хотя если правду молвить, то и в его аристократизм Роупер не очень-то верил. Ну что аристократичного в такой плебейской фамилии, как Мартин? Мартинов в Англии столько же, сколько Ивановых в России, Мюллеров в Германии или Ковальских в Польше.

И он еще смеет с таким пренебрежением говорить об их работе, о работе разведчиков, британских разведчиков — глаз и ушей Британии! Ведь в человеческом обществе нет такого второго учреждения, где было бы столько сотрудников, для которых существует одна вечная путеводная звезда: возвышенные, святые идеалы, патриотизм и постоянная готовность к самопожертвованию, к безымянным подвигам. Взять хотя бы его, Роупера. Иррациональные комплексы, неудовлетворенные инстинкты, жажда приключений и денег, так часто приписываемые работникам разведки,— все это ему в высшей степени чуждо. Чувство патриотизма — вот чем он руководствуется всегда и везде. Ибо он солдат и британец прежде всего, что бы там ни говорили эти болтуны из Гайд-парка, что бы ни думали о нем сомнительные аристократы типа Мартина.

Однако Мартин в тот вечер был настолько обворожителен, что и Роупер размяк и сидел за столиком в Чарлтон Джуниор Клабе напротив своего шефа совсем иной, чем час назад у себя в кабинете. Теперь он был просто вежливый джентльмен в черной паре — потягивал из бокала испанский херес, сдержанно улыбался на остроты облаченного во фрак Мартина, краснел, когда тот отпускал комплименты по его адресу. Он попробовал даже возражать, когда Мартин, увлекшись, начал расписывать достоинства майора Роупера.

— Дружище Роупер,— говорил Мартин,— я всегда замечал, что вы относитесь ко мне несколько настороженно, даже недоверчиво. И я всегда искал случая, чтобы доказать вам, что вы ошибаетесь, ибо я люблю вас, как брата, и ценю ваши способности, если хотите, выше своих собственных, хотя обо мне довольно-таки неплохого мнения в тех кругах, которые мы оба с вами ценим. Вы можете и сейчас объяснить эти мои слова действием хереса или еще чего-нибудь более крепкого, но завтра утром я смогу вам доказать, что слова мои — не пустой звук.

Мартин говорил и говорил... Роупер, никогда не любивший болтунов, сегодня терпеливо выслушивал все объяснения Мартина в любви; чуял какую-то перемену в своей собственной военной судьбе. А он ничего сейчас так не жаждал, как перемен. Пусть даже Африка. Пусть работа среди египтян или суданцев, пусть риск, отчаянные акции, невероятная дерзость под самым носом у врага, лишь бы доказать, что он прежде всего солдат, что тогда, в Северном океане, он действовал честно, выполнял приказ.

На прощание Мартин, загадочно улыбаясь, сказал Роуперу:

— Завтра утром я позвоню вам. Предполагается небольшая прогулка. Моя машина будет ждать вас на том самом месте, что и сегодня.

Когда на следующее утро Роупер сошел с катера и, закрываясь воротником шинели от брызг холодного дождя, подошел к черной закрытой машине, дверцу открыл ему не шофер Мартина, а сам подполковник.

— Сегодня я превращаюсь в вашего личного шофера, Роупер,— улыбаясь, промолвил подполковник.— Как спалось?

— Хорошо,— буркнул Роупер, удивление которого все возрастало.

— Что снилось?

— Представьте себе: собака.

— Любопытно!

— Мой постоянный сон! Как только началась война, начался и этот сон. Каждую ночь снится, что огромная рыжая собака перегрызает мне горло. Это до того неприятно, что я, как увижу ее во сне, сразу же просыпаюсь, чтобы не дать ей возможности ухватить меня за горло.

— Что же,— рассмеялся Мартин,— вы поступаете как истый разведчик. На Востоке существует такая поговорка: «Прежде чем твой враг перегрызет тебе горло, перегрызи ты ему». Что-то в этом роде.

— Этот сон символичен,— хмуро проговорил Роупер.— Очевидно, собака — это фашизм.

— Никогда не замечал у вас стремления к символике, Роупер,— искусно маневрируя среди потока машин, сказал Мартин.— Мне всегда казалось, что для вашего образа действий более характерна, как бы сказать, прямолинейность. Что-то в этом роде.

— Думаю, что вы можете разрешить своему подчиненному не быть слишком прямолинейным хотя бы во сне? — улыбнулся Роупер.

В столь трудное время даже наши сны принадлежат королю и Британии! — Голос Мартина стал непривычно торжественным.

— Что вы хотите этим сказать? — насторожился Роупер.

— К сожалению, дальше я пойти не могу. Через полчаса вы узнаете большее, а я не узнаю ничего.

— Куда мы едем? — только теперь поинтересовался Роупер.

— Так как мы уже почти у цели, то я открою вам эту тайну, не являющуюся для вас, как для лондонца, тайной: мы держим путь в Чекерс. Там вас ждут.

— Меня?

— Да. Я только ваш шофер. Не больше. Можете представить, какое вы DP[20] если у вас шофер — подполковник.

— Я никогда не жаждал быть важным лицом,— не подхватывая шутки Мартина, сказал Роупер.

— Но почему же? Ди Пи — это звучит совсем не плохо!

— Положение всегда обязывает. У важных лиц слишком много забот. А когда у человека много забот, он начинает слишком суетиться, и тогда невольно теряешь к нему уважение.

— То есть вы хотите сказать, что предпочитаете людей одной идеи, одного дела?

— Хотя бы.

— Тогда я рад, что выбрал именно вас, Роупер.

— Выбрали? Для чего? Куда?

— Сейчас узнаете.

Машина остановилась напротив калитки небольшого садика, окружавшего одну из вилл Чекерса. Сквозь голые ветви деревьев можно было довольно отчетливо рассмотреть двухэтажный кирпичный особняк, обыкновенный особняк, каких в Англии тысячи, ничем не примечательное строение, на которое в иное время Роупер просто не обратил бы ни малейшего внимания.

— Идите, Роупер,— сказал мягко Мартин.— Идите, я подъеду за вами, как только вы освободитесь. Здесь моя власть над вами кончается. Боюсь, навсегда. И не только власть, но даже превосходство. Да хранит вас бог, Роупер!

Это уже было нечто новое в манере поведения Мартина. Роупер забеспокоился. Он подошел к калитке, попробовал открыть ее, но она оказалась запертой. В саду и возле виллы не было ни души. У Роупера от волнения вспотели ладони.

Он начинал догадываться, что здесь, в этом банальном особняке, сейчас решится его, Роупера, судьба. Почему здесь? Почему не в привычной служебной обстановке, не в кабинетах управления, не среди известных ему по службе людей?

Пошарив взглядом по омытой дождями калитке, Роупер нашел кнопку звонка, нажал ее костлявым пальцем. Звонок не разбудил тишины, мирно дремавшей в мокрых деревьях вокруг молчаливого особняка. Пустовали дорожки в садике. Ни одна тень не мелькнула в окнах. Роупер хотел было позвонить снова, как вдруг увидел, что по боковой аллее спешит к калитке хромой инвалид, старый ветеран, пожалуй еще викторианской эпохи, своеобразный музейный экспонат, с той только разницей, что облачен он был не в старомодный мундир, а в американский непромокаемый плащ.

Инвалид молча отворил калитку и провел майора через сад. У подъезда он, не говоря ни слова, показал Роуперу рукой, куда надо идти, и исчез.

Роупер вошел в темноватую переднюю, сбросил шинель, фуражку, пригладил волосы и нерешительно постучал в тяжелую дверь, ведущую в глубь виллы. Никакого ответа. Он нажал на дверь — она легко открылась. Сделал шаг через порог и очутился в большом продолговатом холле, стены которого были увешаны картинами кисти старых мастеров. Видимо, у Мартина все же были какие-то связи с аристократами, если он привез его, Роупера, в такой поистине аристократический особняк, где картин — как в старом замке, принадлежащем богатой фамилии.

Но — черт возьми! — какое отношение ко всему этому: к аристократии, к роскошным виллам и дорогим картинам — имеет он, майор Роупер?! С какой стати Мартин решил вводить его в свой круг, да еще таким таинственно-загадочным образом?

В двери, что была перед ним, колыхнулась тяжелая портьера, из-за нее показался высокий толстый мужчина с моложавым, румяным, как у жителя гор, лицом и седыми, взбитыми в невысокий кок реденькими волосами на массивном черепе. Мужчина был одет в полевую форму британской королевской гвардии. На левом рукаве его мундира было нашито изображение глаза — символ неусыпной бдительности, витой зеленый шнур аксельбанта встречался у кармана френча с целым семейством разнокалиберных брелоков, довольно странно выглядевших на военном мундире. Взглянув на погоны вошедшего и увидев, что это полковник, Роупер поспешно щелкнул каблуками и почтительно вытянулся перед старшим по чину.

— Рад с вами познакомиться,— быстро подходя к Роуперу густым басом промолвил полковник.— Виски?

Был десятый час утра, время, когда ни один англичанин виски не пьет. Однако Роупер не отважился отказаться.

Полковник подошел к невысокому столику, сел в кресло, показав Роуперу на кресло напротив, пододвинул к себе высокую бутылку и стакан. Налил в стакан прозрачной жидкости, добавил из сифона, стоявшего тут же, содовой и подвинул бутылку майору. Роупер поспешно проделал те же операции, что и полковник.

— За короля,— сказал полковник.

— За короля,— эхом отозвался майор.

— Курите? — спросил полковник, доставая из кожаной шкатулки, лежавшей на столике, длинную гавану и снова запирая шкатулку маленьким ключиком, который висел у него среди брелоков.

— Сигареты,— сказал Роупер, поняв, что претендовать на гавану после того, как у тебя перед носом замкнули шкатулку, было бы дерзостью и унижением.

— В вашем возрасте я тоже отдавал предпочтение сигаретам,— прокряхтел полковник.

В комнату вбежал черный пудель. Он сел неподалеку от полковника и выжидающе посмотрел на него. Полковник поднялся, взял с другого, совсем крошечного столика в углу тарелочку с едой и поставил ее перед пуделем.

«Я попал в совершенно изысканное общество,— мысленно посмеялся над собой Роупер,— картины, сигары, собаки...»

— Собака всегда должна получать еду из рук своего хозяина. Не так ли? — обратился к Роуперу полковник.

Майор почтительно наклонил голову.

— Мне вас хорошо рекомендовали, мистер Роупер,— помолчав немного, сказал полковник.

— Рад слышать это, сэр.

— Рекомендовали как великолепного, находчивого разведчика и прекрасного британца.

Рекомендовать Роупера мог, конечно же, Мартин.

— Я всегда готов доказать это, сэр,— ответил Роупер полковнику.

— Благодарю вас. Мне сказали, что вы хорошо знаете немецкий язык?

— Да, сэр.

— А также французский?

— Да, сэр.

— Итальянский тоже?

— Да, сэр.

— Зачем одному человеку так много языков? — засмеялся полковник.

— Я достаточно тщательно готовился к профессии разведчика.

— Мне нравятся такие люди,— пробормотал полковник.

— Благодарю, сэр.

— Я хотел бы дать вам одно поручение.

— С радостью выполню его, сэр.

— Пусть вас не смущает моя форма... э-э...

— Подполковник Мартин предупредил меня, чтобы я ничему не удивлялся.

— Это великолепно: ничему не удивляться! Вас не удивит, если я скажу, что лично вами заинтересовалось одно очень важное лицо?

— Ди Пи? — невольно вырвалось у Роупера.

— Ви Ди Пи[21],— поправил его полковник.— Вы даже не можете представить, насколько это серьезно.

— Я стараюсь представить,— сказал Роупер, краснея.

— Ваши действия тогда, в Северном океане, ваша решительность в те минуты — такие вещи не забываются, мой дорогой майор,— почти сентиментально проговорил полковник.— Только исключительные люди способны на это. Когда мертвые хватают живого, нужно быть железным человеком, чтобы идти вперед и не оглядываться на них. Не так ли?

— Совершенно точно, сэр!

— Сейчас для вас представляется возможность добывать в мертвецах.

— Не совсем понимаю вас, сэр.

— Очень просто, превратиться в мертвеца.

— Но, сэр! — воскликнул Роупер, считая неуместной столь дикую шутку со стороны степенного аристократа-полковника.

— Не волнуйтесь, мой дорогой майор,— успокоил его полковник,— речь идет о вашей формальной смерти. К тому же временной. На некоторое время. Фактически же вы будете живы и даже, я бы сказал, живы еще в большей степени, чем сейчас, потому что жизнь ваша будет отныне наполнена самой бурной деятельностью. То, что ждет вас, переживали, пожалуй, только британские разведчики времен полковника Лоуренса или легендарного Раффлеса[22].

— Я весь внимание, сэр.

Не знаю, приходилось ли вам интересоваться когда-либо финансовыми вопросами. Скажем, вопросами валютными?

— Только в общей форме.

— Не беда. У нас есть время. Примерно за месяц вам преподадут все, что надо будет знать, а затем вы отправитесь через Лиссабон и Мадрид прямо в Швейцарию, откуда, очевидно, придется проникнуть в Италию.

— Да, сэр.

— Речь идет о намерениях нацистов выбросить на мировой рынок огромную массу фальшивых английских банкнот.

— Понимаю, сэр. Мы должны воспрепятствовать этому.

— Этому воспрепятствовать нельзя. Это надо использовать.

— Боюсь, что я вас снова не понимаю, сэр.

— Вам надо будет стать распространителем этих денег. Нацисты сейчас изыскивают способы такого распространения, у них ничего пока не выходит. Очевидно, они попробуют искать агентов по сбыту в нейтральной Швейцарии. Вот тогда-то вы и предложите свои услуги. О деталях не беспокойтесь, мы продумаем все до конца.

— Но, сэр,— воскликнул Роупер,— зачем же мне становиться распространителем фальшивых фунтов стерлингов!

— Чтобы выполнить свое задание,— сказал полковник и повторил: — Чтобы выполнить свое задание. Вы меня понимаете?

— Но я не знаю, о каком задании идет речь, сэр.

— Сейчас узнаете.

Полковник поднялся, быстро вышел из холла и, вернувшись через несколько минут, положил перед майором клочок бумаги, исписанный решительным твердым почерком, который Роуперу уже где-то приходилось видеть. Он только не мог вспомнить, где именно видел этот почерк, и поднял глаза на полковника, надеясь услышать от него, что значит этот клочок бумаги и этот мужской, странно знакомый почерк.

— Я уже говорил вам об очень важном лице, заинтересовавшемся вами,— сказал полковник.— По поручению этого лица я должен сообщить вам...

При этих словах полковник выпрямился. Подскочил со своего места, вытянулся в струнку и майор Роупер.

— Я должен сообщить вам,— продолжал полковник,— что вы отправляетесь в Италию с заданием достать несколько писем, написанных этим почерком,— писем, отосланных в разное время из Англии. Несколько писем. Чуть больше десятка. Достать любой ценой. Быть может, как раз за те самые фальшивые фунты стерлингов. Впрочем, они понадобятся вам только для того, чтобы вы упрочились на новом месте, чтобы вошли в доверие у фашистов и нацистов. За письма мы можем платить и настоящей валютой. Золотом, драгоценными камнями — чем угодно. Мы достаточно богаты для этого. И письма эти стоят расходов. Понятно, майор Роупер?

— Понятно, сэр.

— Письма эти,— полковник сделал паузу и пристально взглянул в глаза майору,— письма эти хранятся у мистера Муссолини. Бенито Муссолини — дуче Италии. Они адресовались ему.

— Да, сэр.

— Вот и все. Вы умираете на британской земле и воскреснете здесь же вместе с письмами одного очень важного лица. Запомните: не фотокопии писем, а оригиналы. Все, что вам будет нужно, сделают. Ваше будущее после войны надежно обеспечено.

«Собака всегда должна получать пищу из рук своего хозяина»,— вспомнил Роупер.

— Вы согласны? — спросил полковник.

— Да, сэр.

— Хотите подумать?

— Я привык выполнять приказы, а не рассматривать их как почву для размышлений или дискуссий.

— Прекрасно. Вы мне нравитесь все больше. Работу свою начнете по сигналу. Это будет одно какое-нибудь слово. Ну, скажем, «джорни»[23]. Пусть это будет просто прогулка по Италии. Стало быть, «джорни».

— Да, сэр.

— Если по каким-нибудь причинам надо будет остановить операцию, я постараюсь уведомить вас об этом.

— Благодарю, сэр. Разрешите идти?

— Идите. И пусть хранит вас господь.

Когда Роупер был около двери, полковник задержал его еще на минуту.

— Надеюсь, что это беседа двух джентльменов? — сказал он.

— Да, сэр.

— Я так и знал. После войны мы, наверно, встретимся уже генералами. Как по-вашему? Джордж Хилл[24]тоже начинал эту войну майором, как и вы, а сейчас уже бригадный генерал!

Он засмеялся. Гулко, как в бочку, засмеялся. А майор Роупер вдруг почувствовал, что у него подгибаются ноги. Вышел из комнаты, медленно прикрыл за собой дверь и обессиленно прислонился к косяку.

Что он сделал?!

Тогда, именно тогда, когда гремел тысячекилометровый русский фронт, когда погибали сотни тысяч солдат, когда лилась кровь народов всей Европы, когда горели кварталы Ист-Энда, когда он ждал фашистскую торпеду в своей каюте на «Йорке», когда японцы резали в джунглях Бирмы и Малайи белоголовых английских парней, когда матери обещали детям вместо игрушек и конфет смерть Гитлера и Муссолини,— именно тогда какое-то весьма важное в Британии лицо переписывалось с Бенито Муссолини.

Выходит, тот краснобай из Гайд-парка прав?

Теперь они, все эти аристократы, все эти денежные тузы, все эти Ди Пи, хотят замести следы. Письма не должны попасть ни в чьи руки, иначе возникнет грандиозный, мировой скандал. Важные лица хотят остаться в глазах всего мира чистыми и честными, а он, майор Роупер, согласился им помогать в этом.

Он, который выше всего ставил национальную гордость.

Он, который называл себя истинным британцем.

Теперь его выбросили из войны, из честной битвы. И нет возврата. Он дал слово. Слово джентльмена. Кроме того, он солдат. Кто знает, может быть, речь идет о спасении чести не одного какого-то важного лица, а всей Англии?

А если так, то он будет решительным до конца. Смелым и холодным. Изобретательным и жестоким. Непоколебимым и хитрым.

Майор Роупер поправил фуражку. Черную фуражку, над лаковым козырьком которой красовалась морская эмблема Британии: среди золотых листьев золотой якорь и над ним корона. Отныне все это не нужно. Он перестает быть майором английской морской разведки, перестает быть самим собой. Норман Роупер нахмурил брови и поджал губы. Кожа на его челюстях натянулась, как на барабане. Он был готов ко всему.

Старый инвалид почтительно ждал, чтобы провести его до калитки. За калиткой стояла черная машина, и в ней был подполковник Мартин, навсегда потерявший отныне свою власть над майором Роупером.

Одиночество соткано из воспоминаний. Они дразнят, беспокоят.