Европа-45. Европа-Запад

К МЫШИНЫМ НОРАМ

Двадцать месяцев топталась огромная армия союзников на итальянском «сапоге». Шестьсот дней!..

За это время советские воины полностью освободили свою землю и пол-Европы. За это время на Восточном фронте была уничтожена почти вся фашистская армия вместе с ее «тиграми», «пантерами», «Фердинандами», «панцерфаустами», «панцершреками» и «голиафами». Гитлеровцы бежали. Перед ними был Берлин — последнее, что осталось от Германии. Да еще обещания неистового фюрера «что-то сделать». Что? Этого никто не знал.

Даже в Западной Европе союзники перешли Рейн — наконец-то! — и теперь американские танки мчались на восток, чтобы раньше русских войти в Берлин.

Итальянская армия давно не существовала. Половину этой армии Гитлер бросил в концлагеря, другая половина оказалась среди «лесных людей» — в партизанах. У виконта Александера в Италии было одиннадцать пехотных дивизий, а танков и артиллерии — втрое больше, чем у немцев. Но генерал Александер не спешил.

Шестьсот дней!..

Майор Роупер ничего не понимал. Он тоже сидит в Италии уже шестьсот дней. Шестьсот дней прошло с того времени, когда он забыл свое имя, превратился в человека, которого не было, в выдуманного Интеллидженс сервис коммерсанта Швенда. Это имя стало ненавистно майору Роуперу.

Из Лондона лишь теперь сообщили, что «прогулку» надо продолжить. Никто не знал, что это за прогулка, кроме толстого высокого полковника с холеным, румяным лицом.

Как он сказал тогда: «Собака должна получать еду из рук своего хозяина!» Он ждет, чтобы некто принес и положил ему на стол тоненькую папку с письмами к Муссолини,— как собака приносит охотнику утку. Может, поэтому и не торопится Гарольд Александер? Может, у генерала есть инструкция ждать, полученная под давлением все тех же очень важных лиц, которые послали сюда и его, Роупера?

Бывали минуты, когда Роуперу нравилась его роль. Одного его слова достаточно, чтобы армии союзников ринулись в северные области Италии, форсировали По, за три дня захватили то, что им не удалось завоевать за шестьсот дней.

Время шло. Союзники топтались за По. Муссолини сидел в своем гнезде над озером Гарда и не думал оттуда улетать. Загадочные письма, как и раньше, лежали где-то в личном сейфе дуче. Добраться до них не было никакой возможности. Разве что захватить вместе с дуче. Но тогда захватить Муссолини должна не армия, а он, Роупер. Другого выхода не было.

Играя до конца свою роль, Роупер должен был и дальше разменивать фальшивые фунты на золото и доллары, оставаться Швендом и оберштурмбанфюрером доктором Вендингом, подчиняться шифровкам из Берлина, которые становились все более нервными и бессмысленными.

Последняя шифровка приказывала Швенду быть через три дня в Тироле. Сначала он решил не ехать. Но сообразил: это ведь самый удобный способ исчезнуть из Италии как Швенд и как доктор Вендинг, а затем вернуться в качестве майора Роупера. Партизаны не сегодня-завтра могут захватить его где-нибудь на горном шоссе или даже в замке Лабер. Тогда попробуй докажи им, кто ты и зачем прибыл в Италию.

Роупер сел в «фиат», в большом багажнике которого теперь была установлена коротковолновая радиостанция, и поехал к месту условленной встречи.

Это был один из глухих, забытых перевалов в Тирольских Альпах. Он лежал за поясом туч, на сухом каменистом гребне, лишенном растительности. Ниже плыли серые клочья тумана. Еще ниже — черные кедровые боры, горные потоки, серебристые вагончики канатных дорог, тихие селения, в которых живут горцы. Когда-то, скромным студентом, Роупер побывал и здесь, в Тироле, и на Рейне, и в Баварии. Теперь он возвращался к местам своей молодости.

Неподалеку от перевала его задержала эсэсовская застава. Проверив документы, эсэсовцы крикнули «хайль!», и Швенд — Роупер — Вендинг поехал дальше.

На перевале в глубоких впадинах еще лежал чистый зимний снег. Роупер попробовал представить, какие дикие ветры дуют здесь зимой, какие вьюги окутывают острый гребень, и даже поежился. Засесть вот здесь, на безлюдном перевале, в маленьком тирольском отеле «Времена года», слушать целую зиму нудное завывание метелей, содрогаться от каждого удара ветра в слабые стены, каждый день смотреть на одни и те же лица горничной, двух официанток, толстого повара и безногого моториста — этого Роупер не выдержал бы! Верно, профессия, которую он себе избрал, приучила его к одиночеству, но это одиночество в принятии решений и в действиях. Жизнь разведчика проходит среди людей. Он может пожаловаться лишь на то, что его всегда окружает слишком много народу — больше, чем хотелось бы.

У входа в пустой зал ресторанчика стояли два двухмет-ровых лоботряса с автоматами. А в зале Швенда ждал... Отто Скорцени.

В блестящем, словно из проволоки сплетенном мундире мышиного цвета, с погонами штандартенфюрера на плечах и рыцарским крестом на жилистой смуглой шее, обер-бандит имел такой вид, словно он нарядился для парада на Унтер-ден-Линден. Небрежно кивнув головой, он даже не поднялся из-за столика и показал на стул против себя.

— Мы с вами уже встречались, герр штандартенфюрер,— напомнил ему Швенд.

— Вот как?!—удивился Скорцени.— Не припомню. Мне приходится встречаться со столькими людьми!..

Как почти все дурно воспитанные люди, Скорцени плохо владел своим голосом: он кричал так, словно Швенд находился не рядом за столиком, а по крайней мере на той стороне шоссе, что проходило близ ресторана.

— Мы с вами довольно успешно сотрудничали по спасению дуче.

— Ах, да! Оберштурбанфюрер...

— Доктор Вендинг...

— Верно, черт бы побрал все на свете! Но, дорогой доктор, за это время вы не продвинулись на службе ни на шаг. Я был капитаном — стал полковником, а вы так и закисли в подполковниках!

— Кроме того, вы кавалер рыцарского креста и герой великой Германии.

— Черт побери, это верно! Германия имела трех героев: меня, генерала Роммеля и летчика Новотни. Генерала разбомбили союзники и этим спасли от петли, которую затянули бы на его шее мои ребята, чтобы он не ввязывался в заговоры против фюрера. Новотни сгорел над Берлином, сбитый советскими истребителями А я — живой И сам черт меня никогда не возьмет!

Скорцени засмеялся хриплым лающим смехом, и маленький черный крестик с серебряной каймой запрыгал у него на шее, постукивая о целлулоидный воротничок. Этот окопный воротничок избавлял Скорцени от необходимости следить за своим туалетом.

— Неужели вам даже орденок не сунули за ту операцию? — спросил Скорцени.

— Представьте себе,— развел руками Швенд.

— Никогда не думал, что в Германии может быть такая несправедливость. Вы пьете? Может, выпьем в честь наше-го прошлого сотрудничества?

— Немного вина. Кстати, у меня с собой неплохая кол-лекция вин.

— Вас там разбаловали в Италии винами. Что касается меня, то я употребляю коньяки, и только французские!

— К сожалению, придется забыть о французских коньяках,—сказал Швенд, намекая на то, что Франция уже вышла из-под власти фашистов.

— Го-го!—заржал Скорцени.— У нас в Италии есть некий герр Швенд, который может достать не только коньяки, но даже картины из Лувра. Кстати, вы привезли с собой герра Швенда?

— Он должен был встретиться с обергруппенфюрером Кальтенбруннером.

— А я не могу заменить Кальтенбруннера? — ощерился Скорцени, разливая «дюжарден».— Фюрер верит мне не меньше.

— Да, но в телеграмме было сказано...

— Послушайте, оберштурмбанфюрер, идите вы со своей телеграммой знаете куда! Где этот ваш проклятый Швенд, ради которого я должен был лезть на этот чертов перевал?

— Он перед вами!

— Вы что — считаете, что я уже опьянел от одной рюмки коньяка?

— Повторяю, я к вашим услугам.

— Вы — Швенд?..

— Да.

— И доктор Вендинг?..

— Правильно.

— И оберштурмбанфюрер СС?..

— Совершенно верно.

Скорцени откинулся на спинку стула и какое-то время молча вертел в руках бутылку «дюжардена». На этикетке были изображены ангел и черт,— обнявшись, они заглядывали в бутылку. Наморщив лоб, штандартенфюрер рассматривал черта, потом взглянул на собеседника:

— Никогда бы не подумал...

— Чего именно? — поинтересовался Швенд.

— Что такая интеллигентная физиономия может сделать что-нибудь путное.

— Благодарю за комплимент. Вы забыли, что эта «физиономия» нашла вам Муссолини.

— Однако же вы сказали тогда, что все это дело рук Швенда?

— Я — Швенд.

— В этой проклятой войне, наверно, никогда не будет конца неожиданностям. Выходит, я должен говорить с вами?

— Если вы имеете такие полномочия, разумеется. Хотя мне лично хотелось бы встретиться с герром Кальтенбруннером.

— Говорю же, что я за него!

— Собака должна получать еду из рук своего хозяина.

— Хо! Это звучит как афоризм. Между прочим, не вы ли покупали американское оружие осенью прошлого года?

— Впервые слышу.

— Не прикидывайтесь дурачком! Тысяча автоматов и пятьсот пулеметов из Триеста — ваши?

— Допустим.

— Ну, так знайте, что оружие предназначалось для моих ребят! Я должен был прорваться за Маас, чтобы захватить мосты и пропустить танки Зеппа Дитриха. Кроме того, мне очень хотелось стукнуть генерала Эйзенхауэра. Это был бы хороший рождественский подарок фюреру.

— И что же?

— Все поломали русские. Они, как всегда неожиданно и не вовремя, начали наступление, и нам пришлось убираться не только из Арденн, но даже с Рейна.

— Вы не скажете, где сейчас обергруппенфюрер Кальтенбруннер?

— В мышиной норе.

— Я вас не понимаю.

— Есть такой городок неподалеку отсюда — Альтаусзее. Фюрер решил сделать его центром Альпийского редута. Национального редута Германии. Слышали вы что-нибудь об этом редуте?

— Не помню что, но слышал. Кажется, читал в газете.

— Ну, так вот. Там будут собраны все лучшие силы Великогермании. Начальник редута Кальтенбруннер. Я — командир «эдельвейсов», личной охраны фюрера. Этот обер-шарлатан, ваш доктор Гйотль, уже там. Он прислал ящик с начинкой, которая вам хорошо известна. Мои ребята поставят ее в вашу машину.

— Что я должен делать?

— Такие вопросы задают только пятнадцатилетние девочки. На вас лежит ответственность за создание национального редута Германии.

— На мне?

— А вы думали! Мы привезли в Альпы только свои мундиры и всякий хлам, который фюрер называет ценностями. Ни одного мешка цемента, ни одной броневой плиты, ни одного бетонного колпака. Редут без укреплений. Понимаете?

— Ясно.

— Вам дается месяц сроку. За месяц в Альтаусзее должны быть завезены все необходимые материалы. Я передам вам специальный список. Покупайте в Швейцарии, Испании, в Южной Америке, тяните все, что можно вытянуть из Италии. Это приказ Кальтенбруннера.

— За такой срок?!

— Это еще не все! Мы имеем сведения, что в Англии делают какие-то сверхпрочные индивидуальные убежища. Что-то вроде сейфа или стальной сигары, куда может спрятаться человек. Если в этот саркофаг попадет даже авиабомба, убежище не пострадает, а тот, кто сидит в середине, будет покуривать сигару и попивать виски. Купите на первый случай штук пять.

— Это же в Англии! Это невозможно.

— Го-го! Все возможно на этом сумасшедшем свете! Мне рассказывали про вас легенды. Если Верить доктору Гйотлю, то Швенд может сучить веревки из песка.

— Рад слышать от господина штандартенфюрера, что обо мне такого высокого мнения там, наверху,— скромно потупился Швенд.

— Оставьте,— Скорцени весело махнул рукой.— Между голыми не может быть иерархии. А мы сейчас голые. Как мать родила. Имели в руках всю Европу, мечтали захватить весь мир, а кончаем войну с пустыми руками. Я теперь штандартенфюрер только для самого себя!

— У вас интересная жизнь. После войны вы можете хорошо заработать на своих мемуарах.

— А виселица?

— Виселицы можно избежать.

— Спрятаться в редуте?

— А вы верите в этот редут?

— Проклятье! Я ехал сюда и думал: хорошо будет, если вы свалитесь в пропасть вместе со своей машиной. Тогда я мог бы вернуться и доложить этому дураку Кальтенбруннеру, что покупать материал для редута некому и надо заботиться о собственной шкуре, а не о редуте.

— А наш долг?! Фюрер, великая Германия, идеалы национал-социализма...

— Когда крысы прячутся в мышиные норы, им не до идеалов. Они начинают грызться между собой, потому что места в мышиной норе маловато для таких крупных экземпляров.

— Вы предлагаете мне измену?

— Идите вы к черту! Я просто говорю, что своя шкура дороже. Каждый свой зад чешет.

— Вы и об этом напишете в мемуарах?

— Дались вам мои мемуары!..

— Чтобы иметь возможность писать их, надо помнить, что все на свете покупается и продается.

— Это намек?

— Нет, это просто банальная истина. Я — коммерсант. Сначала коммерсант, а потом уж оберштурмбанфюрер.

— Вы говорите загадками, я не привык к этому. Мне наплевать на загадки и на всех коммерсантов!

Скорцени постепенно пьянел и теперь уже кричал на весь зал.

— Коммерсант никогда не думает о своей шкуре,— тихо продолжал Швенд.— Наоборот, он всегда интересуется чужой. Даже тогда, когда она только и годится разве что на барабан.

— Теперь, кажется, вы мне предлагаете измену?

— Я излагаю в популярной форме элементарные законы коммерции.

— А я могу изложить вам элементарные законы, открытые Отто Скорцени. Человека берут за воротник, ставят к обрыву, трах из автомата — и поминай как звали!

— На мне сейчас держится весь Альпийский редут. Убить меня нельзя.

— Я скажу, что не встречался с вами.

— Ваши же люди выдадут вас Кальтенбруннеру, а то и самому Гитлеру. Они продадут вашу шкуру.

— Для барабанов?

— Хотя бы и так. .

— Фу,— Скорцени вытер потный лоб,— никогда я не умел вести переговоры с такими, как вы, герр Швенд! Мои слова с вас как с гуся вода. Идите к черту!

— Благодарю. Я лучше спущусь с перевала и вернусь в Италию. Дадите мне немного бензина? Или ваши машины тоже ходят на дровах?

— Ну вот еще! Чтобы я стал кочегарить! Эй, ребята, за-равьте машину оберштурмбанфюреру! И хорошенько, чтобы он не кукарекал по дороге...

Швенд поднялся.

— Сидите, сидите,— Скорцени схватил его за руку.— Куда спешить? Значит, материалы будут поступать... Вы сами будете ездить за ними?

— Зачем? У меня везде агенты.

— Ив Южной Америке?

— Конечно.

— Черт, мне бы хотелось побывать там!

— Что ж, это никогда не поздно.

— Послушайте, Швенд, а вы уверены, что вам удастся закупить все?

— Очевидно. Раз есть такой приказ.

— И даже стальные саркофаги из Англии?

— Вполне возможно. Все покупается и продается.

— Тогда наша мышиная нора продержится долго...

— И прекрасно.

— Но вы ведь коммерсант. Значит, и вы можете покупать и продавать?

— Продавать имеет возможность каждый, у кого есть что продать. К сожалению, покупать может только тот, у кого есть деньги,— Швенд улыбнулся.

— Никогда не думал, что коммерция такая интересная наука. После войны надо будет заняться ею.

— Начинайте сейчас.

— Думаете, я стану спекулировать вашими саркофагами?

— Кто спекулирует саркофагами, кто — мумиями фараонов. Последнее даже безопаснее.

— Ну, ну,— Скорцени хлебнул из рюмки и поставил ее на столик.— А что, если бы кто-нибудь предложил вам какую-нибудь мумию?

— Видите ли, археология никогда меня не привлекала. Но сейчас Европа кишит коммерсантами. Вы легко найдете покупателя на свое старье.

— Да. Вы или совсем глупый, или очень хитрый.

— Считайте как хотите, господин штандартенфюрер.

— Да. Я штандартенфюрер, вы правы. Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер!

— Значит, материалы начнут приходить через неделю?

— Может быть, даже раньше.

— Никогда не думал, что интеллигенты могут быть такими рьяными служаками. Ну, хайль!

— Хайль!

Они вышли из ресторана. У небольшого гаража несколько эсэсовцев копались в моторе «фиата».

— Что они делают? — встревожился Швенд.

— Проверяют машину перед спуском с гор. Вы не волнуйтесь, ребята все сделают в наилучшем виде. Эй, там, готова машина господина оберштурмбанфюрера?

— Как зверь! — блеснул глазами эсэсовец.

— Подайте сюда! — приказал Скорцени.

Эсэсовец прыгнул за руль, завел мотор, его товарищ закрыл капот, смахнул тряпкой невидимую пылинку с радиатора, и машина подкатила к Швенду и Скорцени.

Штандартенфюрер протянул Швенду руку.

— Получше выполняйте наш заказ.

— Постараюсь.

Швенд включил скорость, и «фиат» покатил по скалистому плато навстречу туманам и черным кедровым борам, что подпирали гребень перевала.

Горят крысиные гнезда, и крысы спешат к мышиным норам. Не сегодня-завтра бросится куда-нибудь и дуче. И тогда Швенд перехватит его на полдороге. Наверно, Муссолини будет прятаться здесь, в редуте. Или в Швейцарии. Больше податься ему некуда.

Редут, доктор Гйотль, Кальтенбруннер больше не интересовали Роупера. Теперь он уже не Швенд и не доктор Вендинг. Ни одного гвоздя не получат они от него для своего дурацкого редута. Скорцени — это их последний защитник, если он не удерет из норы заблаговременно. Интересно, что он имел в виду, предлагая кого-нибудь из фашистских вождей? Провоцировал Швенда или действительно поверил в его непревзойденный талант коммерсанта? Что бы там ни было, Роупер не имеет права рисковать. Даже если бы ему предложили связанного Гитлера — и тогда он должен был бы отказаться, раз не выполнено основное задание. Его ничто не интересует, кроме писем. Он человек долга.

А Скорцени в это время усаживался в свою машину и ругался сквозь зубы, поминал святое распятие, гром и молнию, награждал Швенда самыми обидными прозвищами, какие только знал.

— Все там сделали? — спросил он эсэсовца, сидевшего за рулем.

— Как было приказано, штандартенфюрер.

— Далеко уедет?

— До первого спуска. А там понесет! И щепок не соберешь!..

— Ну, ну, попрошу осторожнее говорить о моих знакомых.

— Яволь.

Скорцени сам вызвался поехать для переговоров со Швендом. Сначала он просто хотел застрелить его без лишних разговоров и, вернувшись в Альтаусзее, сказать, что Швенд удрал и все планы постройки редута надо выбросить из головы, надо спасать свою шкуру. Потом у него возникла другая мысль. Если этот Швенд имеет такие связи, значит, наверняка сотрудничает с разведками союзников. Может, у него есть задание выкрасть Кальтенбруннера или даже Гитлера. А если так... За фюрера Скорцени не мог ручаться. Неизвестно, вырвется ли тот из Берлина, ведь город уже штурмуют красные. А вот Кальтенбруннер — его можно бы было выдать союзникам в обмен на разрешение скрыться в Южную Америку.

Но этот коммерсант, когда дошло до дела, испугался. Пусть тогда дохнет как собака! Скорцени все сделает сам.

Так и будет. Миф о редуте развеется, как развеялись все фашистские мифы. В Альтаусзее ворвутся американцы, Кальтенбруннер по совету Скорцени ляжет в госпиталь для раненых немецких солдат, забинтовав свою лошадиную голову, а утром придут туда рослые молодые ребята из военной полиции и арестуют одного из самых страшных фашистских палачей. А его помощник Отто Скорцени очутится в Южной Америке.

Да разве только Скорцени? А фельдмаршалы, генералы, адмиралы, министры? А начальники концлагерей, и просто рядовые убийцы, и доктор Гйотль, наконец?

Однако сейчас Швенд еще спускается с перевала. Еще продолжается война, еще нервничает где-то в Лондоне высокий полковник, вспоминая о майоре, посланном добывать письма. Еще посылает в эфир тревожные сигналы Марчелло Петаччи, предупреждая своего шефа о том, что «крыса» собирается покинуть гнездо. Еще где-то стоит на перевале двухметровый штандартенфюрер Отто Скорцени и занимается совсем несвойственным ему делом — думает.

А машина майора Роупера бежит с перевала. Она легко минует хмурые выступы гор, толкается блестящим радиатором к краю пропастей и сразу же испуганно отворачивает в сторону, прижимается к отполированным ветрами гранитным глыбам. Она катит легко и быстро, но не быстрее, чем это допустимо здесь в горах. Туманы встречают машину там, где начинаются серпантины, и машина весело ныряет в туманы, вниз. Она катит по асфальтовым извилинам, как бильярдный шар, все ниже и ниже к теплу долин, к сухим ровным дорогам...

Мотор, как тормоз, сдерживал бег колес, и Роупер с удовольствием прислушивался к шуму послушного механизма. Мотор работал тихо, спокойно, как швейная машина. Он тянул ровную строчку второй скорости от вершины перевала и обещал довести ее до самой долины. И вдруг привычный стрекот заглох. Роупер повернул ключ зажигания — мотор не заводился, нажал на педаль — тормоза не действовали. Ручной тормоз! Скорее! Но рычаг тормоза висел, как рука мертвеца. Кто-то перерезал трос.

Как только замолк мотор, Роупер, растерявшись, выключил скорость. Теперь спохватился и дернул за круглую головку рычага, надеясь, что машина остановится — ведь ей придется крутить тяжелый мотор. Но колеса уже имели такой разгон, что даже мертвый, тормозящий мотор не мог их остановить.

«Фиат» мчался сверху, как лавина. Он летел вниз, как бомба, сброшенная с самолета. А серпантины вились все круче, все глубже были пропасти, все чаще попадались навстречу нависающие каменные выступы. Еще минута-две этой сумасшедшей гонки — и машина не удержится на повороте, полетит в пропасть или разобьется о скалы.

Замелькали таблички, на которых значилось, что через каждые двести метров — площадки для отдыха. На таких площадках туристы останавливают машины, любуются ландшафтом, расстилающимся внизу. Роупер не замечал площадок. Знал одно: надо обогнуть этот выступ. Трах! — выступ остался позади, а машина уже повисает над обрывом, над километром голубого воздуха. Право руля! И снова скала, и снова километры голубого простора под передними колесами. Сердце его остановилось. Он неистово вертел баранку руля. Вправо, влево, еще левее, опять вправо...

Если бы навстречу попалась машина, Роупер, наверно, не сумел бы ее объехать. Если бы кто-нибудь решил отдохнуть на одной из площадок, через которые пролетал обезумевший «фиат»,— человек нашел бы там свой отдых навеки.

Роупер почти лежал на руле. Он сжал челюсти, руки его не знали усталости. Значит, Скорцени боится, что Альпийский редут действительно возникнет из ничего и ему опять придется рисковать жизнью. Какая глупость!..

Несколько немецких солдат, вооруженных короткими итальянскими карабинами, сгоняли в табун лошадей. Они были спокойны. Эти конюхи, одетые в мундиры, гнали табун словно не по опасным альпийским серпантинам, а по зеленым горам Тюрингии, на пастбище.

Что это за кони? Украденные в Италии тосканские рысаки или отобранные у югославских крестьян верные помощники в их тяжелой работе? Роупера не интересовали такие вопросы. Руки его сразу же повернули руль вправо, направили машину прямо в центр табуна. Горное эхо разнесло визг и ржанье, плач гнедых, серых, белых и буланых, которые умирали за человека — покорно, без сопротивления, без попыток защититься.

Пробив кровавую дорогу, изувеченная машина остановилась на краю площадки. Испуганные, бледные солдаты бросились к ней, размахивая карабинами. Из-за руля навстречу им поднялся высокий эсэсовский офицер. Лицо его было залито кровью — своей или конской, кто разберет! Эсэсовец качался на тонких ногах, как пьяный. В руках у него был громадный автоматический пистолет одиннадцатимиллиметрового калибра. Такой пистолет делает в теле человека дырки — хоть кулак просовывай. Солдаты остановились.

— У меня отказал мотор,— хрипло сказал оберштурмбанфюрер.— Отказали тормоза. Мне нужно две лошади. Для меня и для ценного груза государственного значения. Хайль Гитлер!

— Хайль! — вяло ответили солдаты.

Лошади только захрапели, когда к ним приблизился Роупер.