Европа-45. Европа-Запад

СТРАНА БЕЗ ТАЙН

Успех порождает доверие. Заслуги Швенда в поисках Муссолини были до такой степени очевидны, что когда в Италию прибыл личный представитель Гиммлера доктор Дольман, чтобы освободить из-под домашнего ареста дочь Муссолини Эдду и ее мужа, бывшего министра иностранных дел графа Чиано, то первым, к кому он обратился за помощью, был доктор Вендинг, он же Швенд.

Дело было достаточно трудным даже для Швенда.

Эдда Чиано вместе с мужем и детьми находилась под домашним арестом в одном из домов богатого графа. Ей была разрешена ежедневная прогулка с детьми, но только под опекой офицера тайной полиции. С графом Чиано было еще хуже. Днем и ночью его охранял отряд карабинеров и, кроме того, несколько тайных детективов. Он не имел права выходить из дому.

Можно было захватить особняк, бросив на него отряд эсэсовцев, посадить графа с семьей на самолет и вывезти в Германию. У Дольмана была телеграмма: «Фюрер приглашает графиню Чиано вместе с детьми в Германию как своих почетных гостей».

Но у этого плана был один очень существенный изъян: стрельба. Проклятые итальянцы теперь, после истории с похищением дуче, обязательно начнут палить из карабинов.

Это было тем более неприятно, что немцы фактически господствовали в Риме уже несколько дней. После бегства правительства маршала Бадольо в Пескарру после того, как маршал Кавилья подписал акт о капитуляции, Рим был объявлен открытым городом. Открытым, ясное дело, для немцев. Но название открытого города обязывало к известному порядку, к какой-то тишине. Хотя бы на первые десять — пятнадцать дней.

Швенду сказали, что он не имеет права рисковать. Да он и сам знал об этом, знал, каким доверием пользовался граф Чиано у дуче, знал, что Эдда Муссолини выполняла у отца роль личной советницы, и потому не имел права ставить ее жизнь в зависимость от случайной пули.

Надо было избежать выстрелов. Надо было обойтись фунтами.

Снова был пущен в действие проверенный механизм подкупов. Через посланца графини Чиано Швенд дознался о цене, которую назначают карабинеры за каждый не нажатый своевременно спусковой крючок. Тариф был невысокий: тысяча фунтов.

Вечером на следующий день посланец пришел, чтобы получить деньги. Договорились, в котором часу к дому подъедут машины. На прощанье синьор подал Швенду кожаный мешочек — такой тяжелый, что тот чуть не выпустил его из рук.

— Графиня Чиано очень просила,— сказал комендаторе,— чтобы вы довезли эту вещь целой до Германии. Дело большой государственной важности.

Настоящий джентльмен никогда не станет проникать в чужие тайны, особенно если речь идет о тайнах женских. Но настоящий разведчик никогда не станет верить ни одной женщине, хотя бы она была графиней или императрицей. Как только посланец Эдды Чиано ушел, Швенд занялся мешочком. Многочисленные печати не могли беспокоить того, кто был знаком с подделкой английских фунтов. Сургуч треснул под сильными пальцами Швенда. Острый нож проворно перерезал ремешки, которыми был опутан мешочек. Швенд взял мешочек за нижние уголки, быстро перевернул над столом и вытряхнул все, что в нем было.

То, что он увидел, ослепило его больше, чем ослепили когда-то доктора Гйотля сундуки с золотом и американскими долларами. На доску стола с сухим шорохом посыпались сияющие зернышки бриллиантов. Они ударялись о стол, подскакивали, сверкали против света, как огненные брызги, и, прижатые собственным весом, покорно ложились на неудобном деревянном ложе. А на них уже сыпались новые и новые брызги огня.

Метеоритный дождь затих. Бриллианты лежали на столе горкой. Швенд торопливо стал сгребать их обратно в мешочек. Он чувствовал под пальцами их твердые грани, их выпуклости, их вес. Каждый бриллиант весил не меньше восьми — десяти каратов. Швенд попытался подсчитать их стоимость. Сумма даже испугала его.

Что же, он вручит мешочек графине Чиано целым и невредимым. Он купит доверие дочери Муссолини за украденные у итальянского государства бриллианты, как купил доверие немцев за фальшивые фунты стерлингов, сфабрикованные доктором Гйотлем.

На следующее утро в восемь часов возле дома на виа Тассо стояли два черных лимузина: могучий «паккард» и аккуратный просторный «шевроле». Обе машины имели итальянские регистрационные знаки. За рулем сидели два чернявых молодчика, одетые в гражданское, у обоих, если спросить, нашлись бы итальянские шоферские удостоверения.

Из дома вышел Швенд. Темный костюм сидел на нем идеально. Плащ был перекинут через руку, как у римского франта. Черная шляпа выгодно оттеняла бледное продолговатое лицо с мощными челюстями. Швенд сел в «паккард». Открытая шофером передняя дверца осталась незамеченной— Швенд отдавал предпочтение заднему сиденью. Он знал, что, по подсчетам статистики, семьдесят шесть процентов смертности при автомобильных катастрофах приходятся на передние места и только двадцать четыре — на задние. Кроме того, сзади всегда легче спрятаться от любопытных глаз. И потом: джентльмены никогда не ездят рядом с шоферами.

«Шевроле» обогнал машину Швенда. Водитель знал, где искать графиню. Можно было беспокоиться лишь об одном: не поднимет ли все-таки офицер охраны тревогу? У Швенда задача была посложнее: ему нужно было выхватить из-под стражи самого графа.

Карабинеры, стоявшие у дверей, видели, как на улице тихо остановился черный «паккард». Однако их внимание привлекли в это время какие-то украшения на стенах дома — вензеля, которых они раньше почему-то не замечали.

Одновременно, словно подчиняясь неслышной команде, полицейские отвернулись и стали внимательно рассматривать камни: каждый на своей стороне дома. Из подъезда быстро вышел высокий стройный человек, одетый в темное, как и Швенд, и направился к машине. Швенд ждал графа, чуть приоткрыв дверцу. Машина уже ехала. Она тронулась неслышно. Как только за графом хлопнула дверца, «паккард» рванулся вперед.

— Граф Чиано, надеюсь? — по-французски спросил Швенд.

— Да,— ответил министр звонким молодым голосом.

— Ради бога, тише. Позвольте отрекомендоваться. Доктор Вендинг. Оберштурмбанфюрер СС.

— Мы можем разговаривать как равные,— Чиано засмеялся.— У меня чин подполковника авиации.

— Позвольте побеспокоиться о ваших вещах. Они остались в доме? Их надо добыть оттуда?

— Благодарю. Вещами распорядилась графиня. Они будут там, где следует.

— Может быть, синьор министр имеет какие-нибудь важные бумаги, которые надо вывезти?

— Никаких бумаг! — весело воскликнул Чиано, и Швенд с неудовольствием подумал, что граф легкомыслен, как школяр.

— Ценности какие-нибудь? — подсказал он.

— Мои ценности — это моя голова,— гордо проговорил Чиано.

Он снял шляпу, словно хотел дать возможность собеседнику полюбоваться головой министра.

Швенд незаметно окинул взором это драгоценное украшение автора оси «Берлин — Рим — Токио». Голова у Чиано и вправду была красива: большая, круглая, с высоким выпуклым лбом, с густой черной шевелюрой, которая спускалась на шею мелкими кудрями. Голову поддерживала мощная гордая шея, настоящая римская шея, мускулистая, со смуглой кожей. Чиано усмехнулся. Усмешка у него была широкая, он словно дразнил своими ровными зубами, игрой мыши на округлом лице. Это могло подействовать на женщин, но не на Швенда.

— В наши времена голова — достаточно сомнительная ценность,— заметил он.

— Господин считает, что головы больше не нужны людям?— поинтересовался Чиано.— Время универсальных политиков и государственных деятелей освобождает граждан от необходимости мыслить?

— Я просто знаю, что сейчас для сохранения той или иной головы приходится тратить больше ценностей, чем вмещают в себя эти головы.

— Голова графа Чиано — это особенная голова,— важно сказал министр.— Достаточно сказать, что мои друзья японцы присылают мне из Шанхая специальную китайскую траву для натирания волос. Много лет я потратил на тренировку памяти. Моя голова — это произведение искусства, а не просто часть человеческого тела.

— Я в восхищении от господина министра.

— Добавьте, бывшего. Я не министр с третьего февраля этого года. Муссолини разогнал кабинет. Он всех боится, никому не доверяет, даже мне. Сам возглавил пять министерств. Три военных, внутренних дел и иностранных дел. Сам стоит во главе партии, фашистской милиции, армии, корпораций.

— Стоял,— подсказал Швенд.

— Да. Стоял. Теперь Муссолини нет. Нет фашизма. Нет Италии.

— Слава богу, Муссолини спасен немецкими воинами. Они спасут и Италию,— торжественно проговорил Швенд.

— Мы хотели вести Италию к победе без Муссолини,— вздохнул Чиано,— это было тяжело, но иного выхода не оставалось. Приходилось выбирать между любовью к дуче и к Италии.

— Вы любили Муссолини?

— Его нельзя не любить. Это гений фашизма.

— Когда Муссолини арестовали, вы, очевидно, боялись за его судьбу?

— К несчастью, не имел для этого времени,— засмеялся Чиано.— Приходилось бояться за самого себя. Я знаю, что за моей головой уже давно охотятся. Англичане, американцы, немцы. Сам дуче с удовольствием напоил бы меня касторкой.

— Касторкой?

— А вы не знаете? Это типично фашистская кара. Казнь касторкой. Человеку насильно вливают литр или два касторки, кишки не выдерживают, лопаются — человек умирает! Очень просто.

— Я хотел бы вернуться к теме о голове. Позвольте маленький эксперимент?

— Господин оберштурмбанфюрер ученый? Доктор психологии?

— Просто скромный дилетант.

— Что же, если среди нас нет более авторитетных судей, то я рад буду служить и дилетанту,— великодушно согла-сился Чиано.— Нам далеко ехать?

— О-о, далеко. В горы. Там нас ждет самолет.

— Хорошо. Я вас слушаю, господин Вендинг.

— Не мог бы мне сказать высокочтимый граф, что говорил ему французский посол Андрэ Франсуа-Понсо в тот день, когда господин министр вручил ему ноту о вступлении Италии в войну?

— Но это же государственная тайна! — воскликнул Чиано.

— Разве в Италии возможны тайны? — скупо усмехнулся Швенд.

— Дио кане э ля путанна ля суэ мадере[31],— прошептал граф.— Вы оскорбляете мою родину, но, к несчастью, сказанное вами — правда. В Италии тайны сохраняются так же, как вода в решете. Однако вы ошибаетесь. Я не вручал ноты французскому послу. Я просто прочитал ее. Важные государственные акты никогда не забываются, мой дорогой господин Вендинг. Я слишком тщательно обдумывал тогда этот ответственный шаг, чтобы так легко забыть его через несколько лет.

— Благодарю,— Швенд поклонился.— Стало быть, мосье Франсуа-Понсо сказал вам в то утро...

— Я был одет в форму подполковника авиации,— перебил его Чиано.— Мосье Понсо спросил меня: «Вы тоже будете летать?» — «Да, я солдат»,— ответил я. «И даже на Париж?» — «И даже на Париж, если будет нужно».— «Смотрите, граф, чтобы вас не сбили над Парижем».

— И это все?

— Все.

— Вас сбили не над Парижем, а над Римом. Вас сбили в Риме, не дав подняться в воздух.

— Сейчас я поднимусь на немецком самолете,— засмеялся Чиано.— Вы довольны моей памятью?

— У вас выдающаяся память. Вы, очевидно, хорошо помните и о том, что сказал вам в то знаменательное утро посол Великобритании сэр Перси Лоран?

— Помню ли я? — Чиано снова засмеялся.— Я даже могу сказать вам, господин Вендинг, что Перси Лоран попросил у меня карандаш и бумагу, чтобы записать ноту об объявлении войны. Когда я прочитал ему: «Именем его королевской милости короля Италии, императора Эфиопии, короля Албании и т. д.», он сначала ничего не понял, а потом зачем-то решил переписать ноту собственной рукой. Я дал ему бланк с грифом нашего министерства иностранных дел, он аккуратно оторвал ту часть, на которой был отпечатан гриф, потом сел, надел свои очки в металлической оправе и переписал слово в слово всю ноту! А я диктовал ему, как учитель католической школы. Потом, уже прощаясь, он сказал: «Вы думаете, господин министр, что война будет короткой и победоносной? Вы ошибаетесь. Война будет долгой, очень долгой, и, наконец, вы ее проиграете».

— Сэр Перси Лоран не ошибся,— спокойно заметил Швенд.

— Да, он не ошибся,— согласился Чиано.— Италия действительно проиграла войну. Но вы ошибаетесь, герр Вендинг, считая, что я не знаю вашего другого имени — Швенд. Министр иностранных дел Италии знает и о шайке фальшивомонетчиков, орудующей в его стране. Хотите, я скажу, на какую сумму вам удалось выбросить на мировой рынок фальшивых фунтов до дня моего ареста?

— Вы не сообщите мне ничего нового,— спокойно сказал Швенд.

— Я верю немцам! — восхищенно воскликнул граф.— Все они такие, как вы, господин Швенд. Никогда не теряются. Железные люди! Но признайтесь, неужели вас не беспокоит, что тайна фальшивых фунтов больше не тайна?

— Те, кто не должен знать, не знают.

— А если найдутся друзья, которые захотят вам помочь?

— Мы ни у кого не просим помощи. Мы выберем то, что нам нужно.

— Есть вещи, которых вы не можете взять. Например, материк, отделенный от Германии океаном.

— Материк?

— Да, Южная Америка. Вы думаете, я зря просидел в кресле министра иностранных дел добрых пять лет, пять военных лет, которые равняются сотне лет мирных. Правда, ваш Риббентроп скептически относится к моей персоне. Он как-то сказал, что Чиано был бы хорошим министром иностранных дел, если бы не занимался иностранными делами.

— Герр Риббентроп мог и ошибиться.

— О, он очень и очень ошибался! Но будем говорить с вами, господин Швенд, как деловые люди. У меня налажены достаточно близкие отношения с целым рядом влиятельных людей в политических и финансовых кругах многих стран Южной Америки. Я знаю лично многих высоких членов правительства, послов, банкиров, промышленников. В Южной Америке действует сеть фашистских агентов, которые подчиняются лично мне. Вы представляете, какую мощную организацию по распространению фальшивых фунтов можно создать на южноамериканском материке? Со временем мы смогли бы влиять даже на политику тамошних держав. Мы бы основали мировую финансовую империю, перед которой будут бессильны границы. Эта империя действовала бы и после окончания войны, независимо от ее результатов.

— А если я добьюсь согласия на осуществление этого проекта? — осторожно спросил Швенд.

— Я ставлю единственное условие,— быстро сказал Чиано.— Дать мне возможность немедленно выехать в Южную Америку. И оставьте за мной должность главного агента вашей операции. С моими связями я сделаю чудо.

— Полагаю, такой выезд можно было бы легко организовать,— сказал Швенд.— Но вместе с тем я имею сведения, что Кальтенбруннера интересуют некоторые материалы, которыми располагает господин министр...

— Например? — живо повернулся к нему Чиано.

— Например, разная государственная переписка, собственные дневники господина графа, мемуары.

— Вся наша переписка, важная понятно, у генерального секретаря партии Стараче. Ему дуче доверял больше всего. Но там нет ничего интересного, уверяю вас. Что же касается моих дневников, то их тоже нет.

— Совсем?

— Совсем. Не существует в природе. Все здесь,— Чиано показал себе на лоб.— Колоссальный материал. Я знаю, что интересует Кальтенбруннера. Ему нужны материалы, компрометирующие Гитлера и Муссолини. Передайте, что я обещаю послать ему первый же вариант своих мемуаров, за которые сяду по приезде в Южную Америку. Обещаю не медлить.

— Могли быть документы, которые компрометируют не только Гитлера и Муссолини, но и других государственных деятелей,— нажимал Швенд.

— Например?

—Ну... — Швенд сделал паузу. — Ну, скажем, какие-то английские письма к дуче.

— К дуче? — Чиано беспокойно посмотрел на Швенда. — Вы сказали — английские письма к дуче?

—Да. Я сказал — английские письма к дуче. Несколько писем, пересланных неофициальным путем.

— Святой Доминик! — Чиано тяжко вздохнул. — Вы знаете больше, чем я думал.

— Вы тоже, — Швенд усмехнулся.

— Но этих писем никто никогда не достанет, — поспешно сказал Чиано.

— Почему? Они очень пригодились бы нам.

— Письма прячет сам дуче. Он возит их с собой, как ладанку.

— Муссолини не имел этих писем. Его неожиданно арестовали, и письма были где-то спрятаны.

— Очевидно, у Стараче. А может быть, у той девки, у Петаччи.

— Но вы же знаете их содержание?

— Да, я знаю их содержание. Единственный человек в Италии, кроме дуче. Даже Эдда, которой он во всем доверяет, не догадывается о существовании этих писем.

— А донья Ракела?

— Что вы! Дуче позволяет ей только стрелять из ружья в скворцов. Это единственная привилегия, которой пользуется его жена.

— А Кларетта Петаччи?

— Эта девка? Никогда. Она будет держать портфель с письмами сто лет и даже не заглянет в него. У нее в голове иное. Знаю я один. Кроме самого дуче, ясное дело. Все письма — в этой голове. — Чиано снова коснулся своего выпуклого лба. — Лежат, как в сейфе.

— И они тоже поедут в Южную Америку? — равнодушно спросил Швенд.

— И они тоже поедут, — охотно подтвердил Чиано. — Поедут, чтобы лечь на страницы моих мемуаров. Потомкам интересно будет узнать, как обманывали друг друга их деды. Не правда ли, господин Швенд?

— Наверно, так. В Берлине я доложу герру Кальтенбруннеру о нашей беседе.

— Паспорта для выезда — и первый же экземпляр мемуаров взамен, — напомнил Чиано.

— Да, да, — сказал Швенд. А сам смотрел на голову Чиано и думал: эту голову выпускать целой никуда нельзя.

В горах их ждал транспортный самолет «юнкерс-52». Швенд познакомился с графиней Чиано, высокой брюнеткой с усмешкой Джиоконды на тонких губах. Он не знал, что на эту усмешку Эдда Муссолини затратила несколько лет настойчивой тренировки. Летчик доложил о готовности машины. Швенд пригласил высокую семью садиться. Сам он сопровождал супругов Чиано до столицы. Мешочек с бриллиантами перешел в руки Эдды, обеспечив с этой самой минуты Швенду симпатию не только графа, но и его жены.

Прибыв в Германию, супруги остановились в Оберальмансгаузене, на берегу озера Странсбергзее, в небольшой вилле. Швенд тоже поселился с семьей Чиано, став на какое-то время ее мажордомом.

Через день он побывал у Кальтенбруннера и вернулся в Оберальмансгаузен с фальшивыми уругвайскими паспортами для всей семьи графа.

— Только никому ни слова,— предупредил он Чиано.— Помните обещание, которое вы дали через меня герру Кальтенбруннеру, и никому не говорите об отъезде.

— Даже Эдде?

— Никому — это значит «никому, кроме жены», — усмехнулся Швенд. — Господин министр хорошо знает это золотое правило государственных деятелей.

В тот же вечер Эдда Чиано позвала Швенда на свою половину и взволнованно сообщила ему «новость»: они едут в Южную Америку. Галеаццо уже все устроил, и она наконец свободно вздохнет от надоевшей войны. И их дети будут в безопасности. Слава богу! Не согласится ли господин Вендинг поменять им на испанские песеты несколько миллионов итальянских лир? Очевидно, у господина Вендинга в столице связи, и ему это легко будет сделать. Она же одинока в этой стране, ей здесь никто не может помочь.

— Я бы с радостью, — вздохнул Швенд. — Но сумма велика. Сколько, вы говорите?

— Семь миллионов.

— Это очень большая сумма. Я дам вам совет. На завтра вас приглашает к себе фюрер. Он вас любит. Вы обворожительная женщина, к тому же дочь его лучшего друга. Попросите его об этой маленькой услуге.

— И вы думаете, что фюрер найдет время позаботиться обо мне?

— Убежден!

Совет оказался подходящим. Удивленный Гитлер, услышав странную просьбу Эдды, начал выспрашивать, зачем ей в Германии испанские песеты. Болтливая Эдда не удержалась и рассказала фюреру о намерении мужа выехать вместе с семьей в Южную Америку, где он мог бы спокойно писать мемуары, которые покажут его перед миром таким, каков он в действительности, — интеллигентным, умным, благородным.

Судьба графа Чиано была решена. Как и Швенд, Гитлер не мог отпустить на все четыре стороны голову, начиненную тайнами, сотой части которых хватило бы для того, чтобы полностью опозорить его, Адольфа Гитлера.

Воля Гитлера и воля неизвестного человека по имени Швенд сошлись в одной точке. Точкой этой была голова графа Чиано, которая так красиво сидела на классической римской шее. Голова с исключительной памятью. Голова с волосами, натертыми китайской травой.

В Северной Италии, в городе Сало, на берегу озера Гарда, Муссолини, поддержанный эсэсовцами генерала Вольфа, организовал марионеточную Итальянскую социальную республику. Он снова играл роль большого государственного деятеля. Восстанавливал фашистскую партию. Граф Чиано был приглашен в Итальянскую социальную республику. Издерганный долгим сидением в Оберальмансгаузене, испуганный провалом попытки бежать в Америку, Чиано готов был ехать хоть к черту в зубы, лишь бы только выбраться из этой Германии, где, он хорошо знал это, на него уже давно точили зубы и Борман и Гитлер.

Второго ноября, сойдя с самолета на аэродроме близ Вероны, Чиано был арестован и отвезен в тюрьму Скальчи. Он оставил тюрьму лишь как один из подсудимых в процессе Муссолини, который происходил в старинном замке Кастель Веккио.

На рассвете седьмого января сорок четвертого года залп карабинеров оборвал жизнь бывшего графа, министра и зятя дуче.

Судьба Чиано перестала интересовать Швенда сразу же после того, как были аннулированы уругвайские паспорта. Часть своей миссии он выполнил. Осталось главное: выудить у Муссолини письма.

Руководитель «операции Бернард» вернулся в замок Лабер. Там его ждало письмо. Старый друг писал Швенду, что хотел было немного прогуляться по Швейцарии, но состояние здоровья не позволяет ему это сделать. Поэтому Швенда просили тоже отложить свою прогулку.

Швенд был удивлен. Что произошло в Лондоне? Почему пришел такой удивительный приказ?Потом он успокоился.

Так будет даже лучше. Он имеет теперь время для тщательной подготовки, чтобы действовать потом быстро и решительно, а не терять время, как потерял с графом Чиано. Снова видели Швенда на пышных раутах в безукоризненном вечернем костюме, с белым галстуком-бабочкой над белым пикейным жилетом. Снова мелькали в просторных апартаментах замка типичные римские валютчики — гиголо — с пьяцца Колонна вместе с финансовыми тузами Германии, Италии и нейтральной Швейцарии. Лилось шампанское. Опустошались батареи бутылок «мартеля» — самого дорогого французского коньяка. Немцы цедили пиво, привезенное из Баварии, итальянцы — вино с содовой водой. Мрачное одиночество занятых делами мужчин все чаще украшали своим присутствием женщины. Светловолосые немки с толстыми от чрезмерного употребления кофе ногами, сдержанные итальянки из северных областей, важные римские матроны и тонкоплечие девчонки из итальянских портовых городов. Стали бывать в замке Лабер и синьоры из семьи Петаччи.

Такая семья могла появиться лишь в Италии. В Италии, где девушек всегда больше, чем мужчин, собирающихся жениться. В Италии, где каждая мать молит мадонну, чтобы та устроила счастье ее дочери. В Италии, где красота ценится так же невысоко, как и апельсины, которых очень много.

Одной красоты было очень мало для счастья в Италии. Красота ценилась во Франции. За красоту хорошо платили американские миллионеры. Сдержанные англичане понимали толк в красоте. В Германии лаборантка мюнхенского фотографа Поля Гофмана Ева Браун стала любовницей самого фюрера лишь благодаря своим стройным ножкам.

В Италии ни одна мать не верила в будущее своей дочки, в возможность обеспечить ее судьбу.

Мама Петаччи тоже не верила в своих дочерей. Она знала, что без нее они обе — Кларетта и Мариан — погибнут, как щенята, в грязи римских уличек. Мама Петаччи атаковала настойчиво и умело. Она была уверена, что таких красивых, таких чернобровых, таких статных дочек, как у нее, нет ни у кого в Италии. И она добилась своего. Бездарную как топор Мариан она подсунула кинофирме, сделала ее звездой, — не без помощи поношенного, но сластолюбивого режиссера, понятное дело. Кларетте привалило еще большее счастье. На ней остановился взгляд самого дуче. Это мама Петаччи заставила ее закричать на улице, когда проезжала кавалькада роскошных машин, среди которых была и открытая машина Бенито Муссолини. У Кларетты был достаточно красивый и сильный голос, чтобы дуче услышал, как она кричит: «Хочу ребенка от дуче! Хочу ребенка от дуче!»

В стране, которая находится под эгидой святого Ватикана, супружеская измена преследуется с особенной строгостью. Двоеженцев отлучают от церкви, их выгоняют из Италии, возмущенная толпа может растерзать святотатцев.

Однако Бенито Муссолини был дуче, а дуче все позволено.

Донья Ракела, законная жена Муссолини, получила пенсию и повеление не показываться дуче на глаза, а Кларетта Петаччи стала итальянской Евой Браун.

Семья Петаччи могла гордиться своим положением. Мариан, самоуверенность которой была на уровне ее бездарности, решила переменить свою плебейскую фамилию на аристократическую. О ее желании сразу же оповестили газеты. Не было спасения от женихов, богатых, сановных, влиятельных, красивых, старых и молодых. Мариан теперь называлась уже не Петаччи, а Мария де сан Серволо.

Их брат — недоносок Марчелло, которому когда-то мама Петаччи шила сорочки из старых платьев Кларетты и Мариан, — теперь имел возможность менять наряды по десять раз в день. У него появился собственный автомобиль. Его ласки искали знатные дамы.

Швенд заманил этого хлюста с бачками испанского тореро в замок. Он долго накачивал его «мартелем». А когда Марчелло основательно опьянел, Швенд вывел его в курительную комнату, посадил в кресло и сказал:

— Сеньор Петаччи, о вас ходят недобрые слухи,

— А именно? — встрепенулся Марчелло.

— Говорят, будто вы спекулируете золотом.

— Кто мог сказать такую глупость?

— Спрашиваете не вы меня — спрашиваю я.

— Позвольте поинтересоваться, кто вы такой? — запальчиво выкрикнул молодой Петаччи.

— Кроме того, что я доктор Вендинг, я еще и оберштурмбанфюрер СС, начальник специального отделения гестапо в Италии. Вы слышали что-нибудь о гестапо?

— Гестапо не имеет никакого отношения к Итальянской социальной республике!

— Глубоко ошибаетесь. Хотите, я прикажу вас арестовать за экономическую диверсию против Италии и Германии, а к утру буду иметь в руках согласие Муссолини на ваш расстрел?

— Дуче этого никогда не сделает.

— Почему вы так думаете?

— Ему не позволит сделать это Кларетта, моя сестра.

Швенд опустил пальцы в нагрудный карман фрака и достал оттуда сложенный вчетверо лист твердой желтоватой бумаги.

— Читайте.

Буквы запрыгали в глазах у Петаччи. Он смотрел на бумагу и не верил. Его смуглое лицо стало белым, как мука.

У него в руках был рескрипт дуче о его, Марчелло Петаччи, расстреле! Приказ, подписанный Муссолини, со всеми печатями и на официальном бланке.

— Святой Доминик, — еле двигая помертвевшими губами, прошептал Марчелло, — помилуй и спаси меня!

— Что вы скажете теперь? — спросил Швенд, беря бумагу из безвольных рук Марчелло.

Петаччи молчал.

— Вы убедились, что гестапо всемогуще?

Итальянец только всхлипывал.

— Наше могущество простирается даже дальше, чем вы думаете, — продолжал Швенд спокойно и разорвал рескрипт, подписанный Муссолини. Сначала он разорвал надвое, потом начетверо, после этого порвал на мелкие кусочки, сложил их в большую хрустальную пепельницу и зажег маленький костер.

Марчелло, не отрывая взгляда, следил, как горит в прозрачной граненой пепельнице его смерть. Его собственная смерть!

— Такое зрелище приходится наблюдать не часто, а? — словно угадывая его мысли, усмехнулся Швенд.

Лицо Марчелло покрылось красными пятнами. Он возвращался к жизни медленно и неуверенно. Он еще не знал, дарована ли ему жизнь. Страшная бумага, порванная на части, пылала перед его глазами, но не появится ли из черного кармана гестаповца еще более ужасная?

Петаччи рос в государстве, где законы существовали только для того, чтобы имеющие власть ими пренебрегали, а справедливость была заменена произволом. В государстве, где рядовые граждане ежедневно, ежечасно чувствовали, что значит быть битыми без возможности реванша. В государстве, где таланты и заслуги вызывали подозрения и быстрый, беспощадный гнев Муссолини.

Марчелло давно уже сделал для себя вывод, что лучше всего быть безвестным, когда вокруг неистовствует террор. Он никогда не совался туда, где бывала Кларетта, он боялся изысканного общества, поддерживая связи со спекулянтами, менялами с пьяцца Колонна, месяцами пропадал в подозрительных вертепах. Марчелло знал, что даже у невинности нет спасенья, а он ведь был виновен. Он спекулировал краденым золотом, он использовал свою фамилию, как кредитный билет, как дойную корову.

Неужели так неожиданно наступила расплата?

Швенд не спешил. Если человеку случилось умереть, а потом воскреснуть, надо дать ему время почувствовать всю радость воскрешения. На языке коммерсантов это называлось набить цену.

— Вы можете ехать домой, — наконец сказал он Марчелло. — На следующей неделе прошу вас ко мне в гости. Желательно с сестрами. Вам не трудно будет их привезти? О том, что было сегодня, постарайтесь не говорить никому. Будьте уверены, мы узнаем, как только вы где-нибудь обмолвитесь хоть словечком.

Марчелло вышел из комнаты, шатаясь как пьяный.

Сестры Петаччи оказались плохоньким материалом. Мариан действительно была глупа как пробка. От ее болтовни у Швенда заболела голова. Кларетта говорила только о своей любви к дуче. Она пребывала в том состоянии, когда слова порождают чувства. От частого и надоедливого повторения слов о любви к дуче Кларетта и вправду чувствовала к кривоногому «вождю» что-то вроде привязанности. Швенд не стал переубеждать ее. Он попробовал осторожно выведать, знает ли она что-либо о государственных делах своего возлюбленного, однако женщина трещала только об охотах, балах, веселых прогулках и нарядах. И Швенд понял, что с женской половиной Петаччи он только теряет время.

Он взялся за Марчелло.

Марчелло вошел в комнату для курения, держа руки в карманах. Он смотрел на Швенда исподлобья налитыми кровью, как у разъяренного быка, глазами. Посасывая сигару, Швенд спокойно сказал:

— Джентльмен держит руки в карманах только тогда, когда забыл надеть подтяжки.

Петаччи выхватил руки из карманов. Красные, потные, дрожащие руки, из которых одна наверняка сжимала шероховатую ручку пистолета.

— Садитесь, — пригласил Швенд. — Сигару? Сигарету?

Снова сидел молодой Петаччи на турецком диванчике и не мигая смотрел на хищное лицо всемогущего гестаповца, которое плавало в синем сигарном дыму. Швенд сказал:

— Вы будете поставлять нам золото. Это уже решено. Гестапо умеет быть благодарным за услуги. Мы будем платить за каждую унцию золота вдвое больше против существующего курса. Платим валютой. Английскими фунтами, которые котируются сейчас аль-пари. Вы понимаете?

Марчелло глотнул слюну. До сих пор ему платили за золото тоже вдвое больше, но всегда итальянскими лирами, на которые нельзя было купить даже носки. А здесь — английские фунты.

— Мы будем платить вам не за золото, — продолжал Швенд. — Золото мы собираем просто для того, чтобы оно не уплывало за границу. Вы будете получать от нас деньги за информацию. Информацию о дуче.

— О дуче?

— Да. Вы должны следить за каждым шагом Муссолини и немедленно сообщать мне. В это опасное для итальянской нации время мы должны позаботиться о безопасности ее вождя. А это возможно только в том случае, если вокруг него не будет никаких тайн для его искренних друзей — немцев. Вы хорошо знаете, что только немцам дуче обязан сохранением жизни. Кроме того, как любящий брат, вы должны подумать и о Кларетте. Судьба дуче — это судьба Кларетты. Вы должны убедить Кларетту, что ей не следует отпускать вас от себя. Вы найдете необходимые для этого слова. Верно?

— Очевидно, найду.

— Вы будете извещать меня через агентов, которых я вам укажу, по телеграфу и радио. Где бы вы ни были. Что бы с вами ни произошло. И никто, кроме нас двоих, не должен об этом знать.

— Ясно.

— Я должен был бы заставить вас поклясться, однако не сделаю этого. Вы имели возможность убедиться в том, что в наших руках есть вещи посильнее, чем клятва. Верно?

— Да.

— До завтра. Я жду вас для инструкций. Ля риведере.[32]

— Ля риведере.