Европа-45. Европа-Запад

ТАК ЗАМЫКАЕТСЯ КРУГ

Если слово «Пейпер-Клипс» вначале просто забавляло Юджина, то теперь, попав в Кельн, в те места, откуда год назад он стремительно отступал вместе со своими товарищами — партизанами, он был совсем иного мнения относительно значения этого забавного названия. Офицеры миссии «Пейпер-Клипс» снова колесили по Западной Германии на машинах, перелетали из города в город на самолетах, бродили среди развалин крупных городов, углублялись в самые что ни на есть глухие закоулки, забирались в туристские альпийские хижины, что-то искали в поросших травой бункерах давно оставленной «линии Зигфрида», шарили в подвалах старинных замков.

Искали. Преследовали. Охотились. Ловили. Дичь их называлась: «Генералы в сюртуках» — так они окрестили немецких ученых, которые работали в течение всей войны над новым оружием: над ракетами и реактивными самолетами, над загадочной «летающей шайбой» — вертолетом, имеющим форму шайбы, который передвигался со сверхзвуковой скоростью,— над атомным оружием. Ученых надлежало вывезти из Германии. Пускай союзники занимаются вывозом промышленного оборудования, пускай разыскивают в заброшенных шахтах захороненные гитлеровцами картины Дрезденской галереи, пускай добиваются возвращения немецкого золота, захваченного ловкими американскими ребятами,— офицеры миссии «Пейпер-Клипс» имели одно-единственное задание — вывозить из Германии «мозги», как кто-то с циничной меткостью окрестил ученых; ловить этих самых «генералов в сюртуках» и переправлять их через океан; хватать всех мало-мальски причастных к науке — там разберутся. Обещать, сулить златые горы... Быть вежливыми, но дотошными и настойчивыми; путешествовать по Германии с независимым видом туристов, но не терять нюха полицейских ищеек; не доверять ни одному немцу, но и не пропускать мимо ушей ни единого услышанного слова. Самое главное— хватать каждого, кто назовется ученым, кто хотя бы намеком даст понять, что работал в Пеенемонде, у Мессершмитта, в «ИГ Фарбениндустри» или где-нибудь в этом роде. Хватать и отсылать подальше в тыл — там проверят, что за ученый и нуждается ли в нем Америка. Не ждать, пока ученые приедут сами, как это сделал Вернер фон Враун — изобретатель самой совершенной в мире ракеты «фау-2», который бежал от Советской Армии в поисках спасения к американцам, или Герман Оберт — отец немецкого ракетостроения. Вынюхивать, где еще прячутся, убеждать колеблющихся, но не терять зря времени, делать все быстро, четко и энергично.

Офицерам миссии «Пейпер-Клипс» помогала статистика. Самая обыкновенная американская статистика, над которой посмеивался некогда весь мир. Бессмысленные анкеты с бессмысленными вопросами, сотни институций по изучению общественного мнения, тысячи сводок, печатающихся еже-годно в тысячах американских газет и журналов, о том, сколько съедает за год гусиной печенки Париж, какова средняя толщина стен в домах, сооруженных Гитлером для семей национал-социалистов, с какой быстротой увеличивается ежегодная площадь человеческих лысин в Италии, какое хобби — то есть любимое занятие на досуге — у бургомистров двенадцати крупнейших рейнских городов.

Эта нелепая статистика случаев, дат, измерений, показаний во время войны автоматически превращалась в ее величество Информацию. Словом «информация» называли то, что следовало именовать разведкой, а еще точнее — шпионажем. Глупейшие анкеты, газетные вырезки, телефонные справочники, туристские бедекеры, открытки с живописными пейзажами, портреты ученых, кинозвезд, государственных деятелей и контрабандистов — все нынче становилось источником информации. Следовало только подобрать материал, сопоставить данные, собранные по зернышку. И уже известно, где искать гитлеровского чиновника, ведающего важным архивом. Уже ориентировочно намечено, где могут находиться таинственные предприятия по производству ракет. И не составляет особого труда догадаться, как ввести в обман того или иного гитлеровского фельдмаршала.

Ясное дело, не всегда все давалось легко Службе информации. Если о ставке Гитлера в Оберзальцберге было отлично известно всем разведчикам мира, то о его «Волчьей яме» — Вольфшанце,— скрытой среди Мазурских болот, вначале не знал никто. Когда в тридцать девятом году начали строительство ставки, никто и не подозревал, где именно ее строят. Вблизи Растенбурга, в вековых дремучих борах, отрезанные от всего мира, работали тысячи заключенных из концлагерей— впоследствии для сохранения полнейшей тайны их уничтожили. Тем временем среди местного населения умело был пущен слух, якобы в лесах строится фабрика мыла.

Фабрика мыла, как таковая, естественно, не привлекала внимания офицеров из Службы информации. Единственным человеком, который всерьез заинтересовался этой «фабрикой», оказался советский разведчик. Один, без чьей-либо помощи, справедливо считая, что группу людей обнаружить значительно легче, чем одного, он дошел до логова бесноватого фюрера, добрался почти до самого его центра и увидел то, чего не мог увидеть никто, кроме сугубо засекреченных гитлеровцев.

Можно представить себе мрачную и угрюмую картину, открывшуюся глазам советского офицера. В непроходимых дебрях вековых лесов, на краю бетонной дороги, охраняющейся неусыпными мотоциклистами, за приземистыми постройками эсэсовских бараков, офицерских казино, гаражей для бронемашин и танков, начиналось мертвое пространство земли, усеянное скрытыми минами, пристрелянное из замаскированных эсэсовских пулеметных точек, прощупанное тщательнейшим образом холодными глазами часовых. Это была так называемая третья сфера безопасности. Только узкая полоска шоссе перерезала ее, только одна эта дорога вела вглубь, все остальное вокруг сулило смерть, и только смерть. Пробраться по шоссе — означало пройти сквозь густые тенета контрольных постов. Пропуска менялись каждый час — подделать их не мог никто. Вершили контроль опытнейшие специалисты из психологической секции войск СС, те, кто владел даром запоминать лица. Держали в памяти десятки тысяч лиц, знали наперечет всех известных, преданных фюреру людей и сразу распознали бы любого чужака, если бы тот попытался сунуться в фашистскую святая святых.

Обойти шоссе — означало смерть. Мины и пули подстерегали отовсюду.

Но советский разведчик прошел.

Добрался он и до второй сферы безопасности.

Окаменелый призрачный лес. Вместо деревьев, серые пирамиды бетона — тридцать восемь уменьшенных копий египетских пирамид — обступали смельчака со всех сторон, топорщились скрытыми под ними в подземельях пулеметами, щетинились автоматами и даже пушками. Дорогой ценой надо было заплатить за то, чтобы увидеть это апокалипсическое зрелище холодных серых пирамид. Цена была одна, и советский разведчик заплатил смертью.

Если б ему удалось пробраться дальше, он достиг бы сферы безопасности номер один, где находился личный бункер Гитлера, покрытый бетонным колпаком восьмиметровой толщины. Но туда пускали — да и то не больше чем на час —преданнейших из преданных, пускали, в который раз проверив, обыскав, отобрав любое оружие. И когда в июле сорок четвертого года адъютанту фельдмаршала Кейтеля полковнику фон Штауффенбергу все же удалось пронести в сферу безопасности номер один портфель с бомбой, то это можно было считать необъяснимым чудом.

С советским разведчиком чуда не произошло. Он погиб среди бетонных пирамид. Погиб, не оставив нам своей фамилии, не поведав о том, как свершил этот беспримерной храбрости подвиг.

Советский разведчик первый узнал, где помещается восточная ставка Гитлера. Союзнические разведчики узнали об этом только после покушения на фюрера. И когда английские «летающие крепости» сбросили в лесах поблизости Растенбурга пятитонные бомбы, было уже поздно: гитлеровцы после покушения полковника Штауффенберга сами взорвали бункер Гитлера и бежали оттуда, как бегут крысы с тонущего корабля.

Историю гитлеровской ставки рассказали Юджину Вернеру чиновники из Службы информации для того, чтобы он убедился, насколько всемогуща и вместе с тем мудра их организация: не подвергая опасностей своих работников, она рано или поздно получает все данные, какие ей необходимо иметь.

Теперь бункеры Гитлера, подземные предприятия в Тюрингском тоннеле Дора для производства «фау» и танковые заводы Касселя принадлежали истории. Поймать десяток гитлеровских фельдмаршалов — этих спесивых пруссаков с нелепыми позолоченными булавами,— конечно, было весьма экзотично; это давало пищу газетчикам и работу юристам: пусть сушат голову над тем, следует ли судить фельдмаршалов и генералов, правильно ли будет относиться к ним как к преступникам или нужно трактовать их как обыкновенных солдат. Можно было посадить Гудериана или Мантейфеля в тюрьму, дать им бумагу и попросить написать воспоминания: если человек вспоминает, он, несомненно, расскажет что-нибудь такое, что до сих пор служило для всех тайной. Можно было позаботиться о том, чтобы сохранить для будущего таких генералов-интеллектуалистов, как незаменимый штабист Шпейдель или Адольф Хойзингер, который всю войну простоял подле оперативных карт бок о бок с Гитлером и вместе с ним услышал взрыв бомбы полковника фон Штауффенберга в «Волчьей яме».

Однако главным считались все же «генералы в сюртуках». Всегда можно найти необходимое количество людей, способных командовать тысячами молодых, затянутых в мундиры кретинов. Но не всегда и не везде найдешь людей, способных запустить в стратосферу ракету.

Офицеры миссии «Пейпер-Клипс» объясняли не раз и не два, что от их стараний зависит будущее Америки, ее безопасность, ее защита. Будет обладать Америка новейшим, усовершенствованнейшим оружием,— спокойная жизнь обеспечена. Отстанет,— погибнет, как погибла Германия.

Откуда было знать молоденьким офицерам, вчерашним выпускникам Вест-Пойнта, или студентам американских университетов, откуда было знать Юджину Вернеру или чиновникам Службы информации, которые бахвалились, якобы для них не существует тайн на свете,— откуда им было знать, что Америка и без их стараний уже владеет самым мощным оружием, которое когда-либо существовало на земле.

15 июля 1945 года в пять часов пополудни над американской пустыней Аламогордо в штате Нью-Мехико взметнулся в небо гигантский дымовой гриб, и адская вспышка первого атомного взрыва обагрила пески.

На следующий день адъютант подал президенту Трумэну телеграмму, состоящую всего из трех слов: «Дети родились благополучно». А еще через день, 17 июля в 5 часов 10 минут пополудни, президент Трумэн в темном двубортном костюме сидел за круглым столом в большом зале дворца Цецилиенхоф в Потсдаме под Берлином. Все пространство вокруг стола было разделено на три равные части, на три сектора, и в этих секторах заседали делегации трех стран-победительниц — Большая тройка. Посреди стола укреплены были три маленьких флажка. Расположение флагов всюду одинаково: посредине ровно закреплен советский флаг, по бокам чуть наклоненные — американский и английский. Так было решено Большой тройкой, чтобы тем самым подчеркнуть тот неопровержимый факт, что Советский Союз внес самый большой, самый значительный вклад в дело разгрома фашизма. Они собрались здесь — три руководителя крупнейших в мире государств: Сталин, Трумэн и Черчилль; представляя свою страну, каждый из них старался напомнить о ней двум остальным представителям, но все вокруг, хотя и было немецким, напоминало прежде всего о Советском Союзе. И сам Потсдам — место, где еще недавно смыкались клещи советских войск, окружающих Берлин. И сооруженный советскими саперами понтонный двухкилометровый мост через озеро Гребнитц и реку Хавель, по которому главы делегаций ездили сюда из Бабельсберга, где были их резиденции. И даже стол, большой круглый стол, вокруг которого сидели Трумэн, Сталин и Черчилль, сделан был советскими столярами по специальному заказу; оказалось, что ни в дворцах Потсдама, ни в окружающих поместьях не смогли найти стола нужных размеров.

Ах, как неприятно было Трумэну, а вместе с ним и Черчиллю сидеть за этим столом под красной тканью (даже ткань красная) во дворце, построенном в стиле английского охотничьего домика, но — о, ирония! — насквозь проникнутом духом советского триумфа, советского могущества, советского превосходства.

В столовой Цецилиенхофа висела оставшаяся, видимо, от прежних хозяев картина: корабль, море и черное облако на горизонте. Перед открытием совещания русские дорисовали на картине сверкающую звезду. Объясняли, что это, дескать, символ советско-американского сотрудничества, так как пятиконечная звезда принята и в той и в другой стране, но американский президент хорошо понимал, чья это звезда, и ему от этого было неприятно.

Зато как приятно было Трумэну утром шестнадцатого июля сорок пятого года, ровно через тридцать восемь дней после окончания войны, перед самым началом совещания Большой тройки прочитать слова телеграммы, услужливо врученной ему адъютантом, слова, в которых ни один человек в Европе не мог разобраться, ни один, кроме него, американского президента Гарри Трумэна. «Дети родились благополучно» Пока что это был один-единственный ребенок. Но за ним родятся еще и еще! Наконец! Наконец-то полнейшая гегемония во всем! Весь мир еще содрогается, изнуренный этой ужасной войной. Мир едва стоит на ногах. А в это время Америка получает в полное свое владение величайшую силу, которая когда-либо находилась в руках человечества.

Трумэн с плохо скрываемым торжеством смотрел на Сталина, сидевшего точно в таком же кресле, в каком сидел и он. Это кресло с изогнутыми дубовыми подлокотниками — единственное, что равняет их с советским премьером Сталиным. Во всем остальном он, Трумэн, теперь стоит неизмеримо выше... Со Сталина президент переводил взгляд на Черчилля. Тот не помещался в кресле, для него подвинули к столу небольшой диванчик. Что ж, Черчилль, ясное дело, союзник более близкий, чем Сталин, это настоящий союзник, но и ему не очень-то придется нынче рассиживаться после взрыва в пустыне Аламогордо.

Одним словом, в тот же вечер Трумэн поделился новостью с Черчиллем. С ним первым. Ибо атомная бомба принадлежала, что там ни говори, не только Америке, но и всему западному миру.

В своей резиденции в Бабельсберге Трумэн дал прием в честь премьера Великобритании. Со старомодной тщательностью он облачился в черный смокинг и полосатые дипломатические брючки дудочками. Был важен, словно пресвитер евангелической церкви. (А ведь еще несколько дней тому назад робел помальчишески, чувствовал себя провинциалом, едущим в столицу показаться важным лицам, писал матери и сестре перед поездкой в Европу: «Нужно взять с собой смокинг, фрак и множество других вещей... Предпочитал бы не ехать, но должен...»)

Черчилль прибыл во фраке, в черных полугалифе и... черных чулках до колен. Его дебелая фигура имела довольно-таки курьезный вид. Фрак, белый безупречно сшитый жилет и белый галстук, из-под которого свисал крест Виктории. Широкая муаровая лента Большого креста Британской империи опоясывала мощное чрево премьера. Шпага. Белые перчатки, небрежно зажатые в левой руке. Но главное заключалось на левой ноге под коленом. То, чем могут похвалиться только избранные, только кучка людей во всем мире, самые что ни на есть достойные. Под левым коленом у Черчилля прикреплено британское отличие — древнейший орден Британии, орден Подвязки. Черный поясок с серебряными бляшками, с серебряными буквами по его полю: «Пусть будет стыдно тому, кто подумает плохо».

Черчилль шел чуть наклонясь вперед, слегка сутулясь, выпятив массивную нижнюю челюсть, сияя в свете хрустальных люстр холеным розовым лицом.

Трумэн подошел к Черчиллю. Рядом с грузным премьером ступал мелко, как в старинном танце, а в голове у него плясали мстительно-шаловливые слова. «У тебя орден Подвязки, у меня — атомная бомба. У тебя орден Подвязки...»

Он представлял себе, как слетит с Черчилля спесивая важность, когда он услышит об атомной бомбе. Эта весть прозвучит для него куда более оглушительно, чем непосредственно взрыв бомбы в Аламогордо. «Дети родились благополучно». О, милые детки!

Однако Черчилль воспринял важнейшую из вестей, которые когда-либо приходилось слышать смертным, внешне вполне спокойно.

— Вы убеждены, что это так? — уточнил он.

— Иначе я бы не говорил! — воскликнул президент, введенный в обман напускным равнодушием этой старой хитрой лисы.

— Хвала господу! — торжественно произнес Черчилль.— Теперь русские нам не нужны.

А тем временем американскому лейтенанту Юджину Вернеру военный чиновник Службы информации, весь оплетенный шнурами аксельбантов, словно калифорнийский мул сбруей, вдалбливал, какое величайшее значение для безопасности Соединенных Штатов и их союзников имеет его — офицера миссии «Пейпер-Клипс» — работа, к тому же работа успешная. Ведь только успешного выполнения возложенного на него долга ждут от лейтенанта Юджина Вернера его начальники, его соотечественники за океаном.

— Вы меня понимаете? — спросил в заключение подготовительной беседы чиновник.

— Ну еще бы! — ухмыльнулся Юджин.— Вы не лишены способностей комиссионера, пытающегося сбыть залежалый товар. Когда-то давно, еще до войны, меня однажды уже обкрутили подобным образом. Уговорили купить машину для чистки картофеля. Машина была недорогая, стоила всего восемь долларов, но ее пришлось выбросить в тот же день — она не желала чистить картошку!

— Но-но! — помахал пальцем чиновник.— Пожалуйста, без аналогий, лейтенант! Демократия — вещь хорошая, однако это еще не означает, что вы можете болтать всякую чепуху, когда перед вами люди, призванные вами командовать.

— Я просто хотел сказать, что хорошо все понял.

— То-то и оно. А теперь докажите мне еще, что вы не случайно здесь, среди офицеров нашей миссии.

— Попытаюсь.

— Я не требую от вас чудес, описанных в арабских сказках. Не заставляю искать подводную лодку с ракетными установками для запуска «фау-3» на Нью-Йорк.

— А разве было и такое?

— Могло быть. Еще бы немного затянулась война, немцы сделали бы и такую штуку, и наши небоскребы на Манхэттене свалились бы прямо нам на головы. Но мы своевременно разгромили Гитлера.

— То есть вы хотите сказать, русские своевременно разгромили Гитлера? — попытался уточнить Юджин.

— Но-но! Пожалуйста, без коммунистической пропаганды, лейтенант! Я знаю о ваших связях с красными, знаю, что вы довольно долго шатались по Европе под командой советского офицера — вещь совершенно недопустимая для американского солдата. Но вам представляется случай доказать, что вы остались настоящим, стопроцентным американцем и что красные бациллы не отравили ваш здоровый демократический организм.

-— Поехали дальше,— сказал Юджин.— Допустим, что мой здоровый демократический организм остался неуязвим. Итак, мое задание будет состоять...

— Ваше задание будет состоять отнюдь не в том, чтобы найти, скажем, небезызвестного оберштурмфюрера СС Отто Скорцени, который намеревался с кучкой головорезов высадиться из подводной лодки на американское побережье, пробраться в Нью-Йорк и установить на крыше «Эмпайр-Стейтс билдинг» антенны коротковолновых радиопередатчиков, которые подавали бы сигналы для наведения ракет «фау-3».

— На мой взгляд, опять начинается все сначала,— сказал Юджин.—У меня такое впечатление, что меня гоняют на корде по кругу, как цирковую лошадь. Все время одно и то же: «фау», Скорцени, коммунисты, генералы, демократия. Даже прислали меня снова в Кельн, откуда я год назад бежал от гестаповцев. Те же места. Те же события. Фамилии и то одинаковы. В чем же дело? Неужели до сих пор длится война! Вы знаете, у меня до войны была прекрасная птицеферма. В штате Висконсин. Мой петух Президент был красивейшим петухом в Штатах. Моя курочка Флауэр поставила рекорд среди несушек... Смогу ли я вернуться к своим курочкам? Чтобы навсегда забыть о ракетах, о всяких скорцени?

— Все будет зависеть только от вас.

— Ну хорошо. Все будет зависеть от меня. Но в данном случае я ведь завишу от вас?

— Точно.

— Что же мне делать?

— Надо найти одного человека.

— Вот это уже нечто более конкретное.

— О, это чрезвычайно интересно! Ученый, которого мы разыскиваем, — автор механизма управления ракетами в полете.

— Где ж его искать? Как его фамилия?

— Его фамилия — Либих.

— Либих?!

— Да. Почему вас это удивляет?

— Мне кажется, я могу вам описать его.

— А ну, попробуйте.

— Рыжий, высокий, костлявый. Голос тихий.

— Это что — импровизация?

— Нет. Это не импровизация. Если не ошибаюсь, я знаком с этим господином.

— Не может быть!

— Я встречал его в Голландии, где он был начальником одной из площадок, откуда запускался «фау-2» на Лондон.

— Сходится, — пробормотал чиновник.

— Нас познакомил с ним группенфюрер СС Кюммель.

— Сходится, — как эхо повторил чиновник.

— Либих врал, будто он приезжал только для того, чтобы проверить какие-то свои изобретения.

— Сходится! — воскликнул чиновник, вскочив с места.— Сам бог вас послал сюда, лейтенант!

Юджин был несколько иного мнения. Во-первых, не бог, а капитан из госпиталя в Таормине. Эти длинные ночи... эти бесконечные дни...

Они лежали на смежных кроватях, безделье томило их, вызывало на откровенность. Юджин постепенно и рассказал капитану о себе. А тот намотал на ус. Он был из Службы информации и не терял зря времени: даже в госпитале собирал информацию. Теперь Юджину приходилось отдуваться за рвение служаки-капитана. Снова он возвращался к тому, что пережил когда-то. Круг замкнулся. Птичка, которую некогда выпустили из клетки, вновь кружилась где-то поблизости, и заманить ее в клетку надлежало опять же ему, Юджину, ибо это он тогда вывел капитана Либиха из бетонного бункера и отпустил на все четыре стороны.

— Я едва не застрелил этого Либиха, — пробормотал он.

— О боже! — всплеснул руками чиновник. — И кто же удержал вас от столь безрассудного поступка?

— Командир нашего партизанского отряда, советский офицер, о котором вы давеча отозвались недобрым словом.

— Он проявил мудрость, сей большевик. Это еще одно доказательство того, как могучи и опасны большевики и как много нам нужно работать, чтобы защитить Америку от этой опасности.

— Мы сумеем защитить ее, если в руках у нас будет Либих? — с нескрываемой иронией спросил Юджин.

— По крайней мере, вы сделаете свой взнос в это дело, — вполне серьезно заверил его чиновник. — Либих находится где-то здесь, в районе Кельна. Сюда ведут все следы. Здесь он родился. Здесь жили его родственники. Сюда он перевез незадолго до конца войны свою супругу. К сожалению, по некоторым данным, она погибла во время бомбежки.

— Он уже тогда, во время одного очень деликатного разговора, намекал о своем намерении драпануть в Америку, — сказал Юджин. — Удивительно, почему он до сих пор околачивается здесь? Может, и его нет в живых?

— Нет, Либих жив. У нас имеются данные, что он скрывается вместе с последним своим командиром, бригаденфюрером СС Гаммельштирном. Во всяком случае, их видели вместе во время Рурского окружения. Возможно, что Гаммельштирн терроризирует Либиха, препятствует его желанию перейти к нам; возможно, торгуется с англичанами или русскими, выжидая, кто больше заплатит. Наше дело — найти и перехватить! Либих должен быть у нас в руках! Любой ценой! Даже если нам пришлось бы бросить на это все наличные силы миссии. Мы можем взять американскую дивизию и прочесать все кельнские руины, осмотреть каждый кустик в лесах, обшарить все замки и монастыри.

— Но тогда тайна перестанет быть тайной, и птичка, за которой мы охотимся, испугается и улетит к черту на кулички, — заметил Юджин.

— Вы удивительно точно попали в цель! — чиновник удовлетворенно потер руки. — Полнейшая секретность! Абсолютная тайна! Это самое главное, плюс максимум изобретательности.

— Плюс язык во рту, сигареты и шоколад в кармане, — уточнил Юджин. — Разузнавай и плати, плати и разузнавай.

— Но не забывайте об осторожности. Прежде всего осторожность и маскировка!

— О’кей! Раз уж меня заставили бегать на корде, как цирковую лошадь, я должен что-то выбегать. Иначе мне не видать Штатов, по которым я основательно соскучился. Есть у вас еще какие-нибудь данные об этом паскудном Либихе?

— Можете ознакомиться с досье. Там собраны о нем все материалы. Информация наша действует безотказно. Мы принадлежим к наиболее информированным людям в мире.

Так замкнулся круг: война, которая закончилась для все-го человечества, начиналась для Юджина вновь. Еще раз надо было осилить врага, которого, по сути, уже победил. К чему? На это он так и не смог дать себе ответа. Ему пробовали пояснить, но он не понимал. Точно так же, как не понимал значения бессмысленного термина «Пейпер-Клипс».