Филантропы в рваных штанах

Глава 54

КОНЕЦ

На следующий день вечером Баррингтон зашел к Оуэну. Он сказал, что уезжает на рождество домой и хочет с ними попрощаться.

В последнее время дела у Оуэна шли неважно, хотя он был одним из немногих, которым перепадала хоть какая-то работа. Большая часть заработка уходила на квартирную плату, и они нередко экономили на еде. Легкие Оуэна были в таком плохом состоянии, что малейшее усилие вызывало острый приступ кашля и он задыхался, из-за этого он почти не мог работать, даже когда ему предлагали работу; зачастую он заставлял себя идти на работу только невероятным усилием воли. Но он старался не показывать виду перед Раштоном, и, хотя Раштон знал, что у Оуэна здоровье куда хуже, чем у других, он не обращал на это внимания: свою долю работы Оуэн всегда делал и мастер он был отличный. Впрочем, с некоторых пор кое-кто из рабочих стал уклоняться от того, чтобы работать с ним в паре. Когда двое работают вместе, то хозяин, ясное дело, ожидает, что они выполнят норму на двоих, ну, а если один из них не в состоянии работать в полную силу, его напарнику приходится тяжело.

У Оуэна никогда не было денег на то, чтобы пойти к врачу, но в начале зимы Раштон дал ему билетик в местную больницу. В течение года каждую субботу, получая заработную плату, рабочие отдавали один-два пенни в больничную кассу. Во всяком случае, от них этого ожидали. Такие взносы поступают в больницу от каждой фирмы и мастерской в городе. Хозяева время от времени передают кассу больничному начальству, а взамен получают билетики, которые они вручают тем рабочим, кто нуждался в лечении или сам обращался к ним с просьбой. Предприниматель вписывает в билетик фамилию и адрес пациента и подтверждает, если, по его мнению, случай заслуживает внимания и благотворительности. Оуэн, как и большинство рабочих, не мог без содрогания думать о том, чтобы идти в эту больницу, но он был так болен, что подавил свою гордость. Выяснилось, что ходить в эту больницу дороже, чем в частную, потому что приходить в нее нужно по утрам в определенный час. Таким образом, он пропускал работу. Лекарства, которые ему там выписывали и которые он должен был покупать на собственные деньги, не приносили ему облегчения, ибо в действительности ему, как и тысячам других, нужны были не эти лекарства, а приличные условия жизни и хорошая еда − и то, и другое было так же недосягаемо для него, как если бы он умирал один в пустыне.

Иногда Нора ухитрялась, отказывая себе в чем-нибудь необходимом, купить ему пузырек какого-нибудь широко разрекламированного снадобья, но, хотя некоторые из этих лекарств в самом деле были полезны, она покупала их лишь от случая к случаю, и они не помогали ему.

Оуэна часто охватывал ужас при мысли о будущем, о том, что с ними станет, когда он не сможет работать, но он старался отгонять от себя эти мысли и уверял себя, что вскоре потеплеет и он почувствует себя лучше.

Когда вошел Баррингтон, Оуэн сидел в кресле у горящего камина. Он работал в этот день вместе с Харлоу, отмывал потолок и сдирал со стен обои в двух комнатах в доме Раштона и выглядел сейчас совершенно измученным и усталым.

− Я не говорил тебе об этом раньше, − сказал Баррингтон после того, как они потолковали о всякой всячине, − но я думаю, ты догадывался, что я работал у Раштона не для того, чтобы зарабатывать на жизнь. Просто я хотел все увидеть своими глазами, увидеть, как живет большая часть людей. Мой отец богатый человек. Он не одобряет моих взглядов, но в мою жизнь не вмешивается, и у меня вполне достаточно денег, которые я могу тратить по своему усмотрению. Сейчас я уезжаю к родителям на рождество, а вот весной я собираюсь снарядить фургон социалистов и вернуться сюда. Мы пригласим лучших ораторов нашего движения, мы будем каждый вечер устраивать митинги, мы наводним город литературой и создадим здесь отделение нашей партии.

Глаза Оуэна загорелись, его бледное лицо порозовело.

− Я смогу кое-что сделать для этих митингов, − сказал он. − Скажем, рисовать афиши и плакаты.

− А я буду разносить листочки с объявлением о митингах, − вмешался Фрэнки, сидевший на полу, где он налаживал свою железную дорогу. − Я знаю много мальчиков, которые пойдут со мной подсовывать эти листочки под двери.

Они сидели в гостиной, дверь была закрыта. В соседней комнате находились миссис Оуэн и Рут. Во время разговора вдруг раздался звонок, Фрэнки выбежал посмотреть, кто пришел, а Баррингтон и Оуэн продолжали беседовать. Время от времени из соседней комнаты до них доносились приглушенные голоса. Потом они услышали, как кто-то вышел на улицу, и тут же в комнату в ужасном возбуждении ворвался Фрэнки с криком:

− Папа! Мистер Баррингтон! Ура! Ура! Ура!

И он стал скакать по комнате вне себя от радости.

− По какому поводу мы должны кричать ура? − осведомился Баррингтон, несколько заинтригованный.

− К нам пришли мистер Истон и Фредди повидать миссис Истон, и миссис Истон ушла вместе с ними домой, − сообщил Фрэнки, − а нам она... оставила ребеночка... она подарила нам его на рождество.

Баррингтон уже слыхал, что Истон с женой живут порознь, теперь Оуэн рассказал ему историю их примирения.

Вскоре после этого Баррингтон ушел. Было уже около половины восьмого, а его поезд уходил в восемь, кроме того, сказал он, ему нужно еще написать письмо. Нора принесла показать ему ребеночка и помогла Фрэнки надеть пальто, так как Баррингтон попросил, чтобы мальчику разрешили немного его проводить.

В конце улицы была лавка канцелярских принадлежностей. Баррингтон вошел туда, купил конверт, бумагу, попросил ручку и чернила, после чего написал письмо и вложил его в конверт вместе с двумя листочками, которые вынул из своего бумажника. Он надписал конверт и вышел из лавки. Фрэнки ждал его на улице. Баррингтон отдал мальчику письмо.

− Отнеси его, пожалуйста, домой и отдай отцу. Я прошу тебя: не останавливайся по дороге, ни с кем не играй, даже не разговаривай ни с кем.

− Хорошо, − ответил Фрэнки, − я всю дорогу пробегу без остановки.

Баррингтон подумал, посмотрел на часы.

− Пожалуй, я еще успею проводить тебя до самых дверей, − сказал он, − уж тогда я точно буду уверен, что ты его не потерял.

Они зашагали обратно и через несколько минут были уже дома. Баррингтон открыл дверь и проводил взглядом Фрэнки, поднимающегося вверх по лестнице.

− Ваш поезд пойдет через мост? − спросил мальчик, перегнувшись через перила.

− Да. А что?

− Из нашего окна видно мост, и, если вы помашете нам платком, когда будете через него переезжать, мы сможем помахать вам в ответ.

− Договорились. Так и сделаем. Будь здоров.

− До свиданья.

Баррингтон подождал, пока Фрэнки откроет дверь и войдет в квартиру, после чего поспешно удалился. Когда он вышел на главную улицу, до него донеслось пение, и на углу он увидел толпу. Он подошел поближе и увидел, что это религиозный митинг.

Кто-то держал зажженный фонарь на шесте, а на фонарном стекле была надпись: «Не заблуждайся: бога обмануть нельзя!»

В самом центре толпы произносил проповедь мистер Раштон. Он говорил, что они явились сегодня сюда принести всем милым людям, собравшимся здесь, Весть о Великой Радости. Приверженцы храма Света озаряющего, к каковому принадлежит он сам, организовали этот митинг, но это не собрание одной конгрегации, он, мистер Раштон, счастлив сообщить им, что и члены других общин сотрудничали с ними в этом добром деле. Раштон то и дело обращался к толпе, именуя собравшихся: «Братья и сестры»; как ни странно, никто не смеялся.

Баррингтон взглянул на «братьев» − здесь находились мистер Светер в новом цилиндре самой последней моды и отделанном мехом пальто, достопочтенный мистер Бошер, викарий церкви Гроба повапленного, мистер Гриндер − один из церковных старост той же церкви, − оба в теплых пальто из хорошего черного сукна, в блестящих цилиндрах, с розовыми упитанными физиономиями. Были здесь также и мистер Дидлум, миссис Старвем, мистер Добер, мистер Ботчит, мистер Смиритон и мистер Браер.

А в центре стоял преподобный Джон Старр и выполнял работу, за которую ему платили.

В том, как он стоял − несколько впереди честной компании, − в его благородной и приятной внешности ничто не изобличало его подлинную функцию − потворствовать этим людям и прикрывать их, облекать флером благопристойности и высокой нравственности отвратительное себялюбие этой банды мошенников, эксплуататоров и мелочных тиранов, составляющих большую часть конгрегации храма Света озаряющего.

Он выполнял работу, за которую ему платили деньги. Самим фактом своего присутствия он отпускал грехи и оправдывал преступления этих гнусных тунеядцев, чья алчность и бесчеловечность превратили нашу землю в ад.

Было там еще несколько «респектабельных», хорошо одетых господ, на которых стоило лишь поглядеть, чтобы убедиться: не дураки пожрать, и двое скверно одетых бедняков, выглядевших совершенно неуместно в этой блестящей компании.

Остальная часть собравшихся на перекрестке «братьев» состояла из полуголодных, бледных рабочих и работниц. Почти все они были одеты в платье с чужого плеча, обуты в дырявые, чиненые − перечиненые ботинки.

Раштон закончил свою речь, вперед выступил Дидлум и прочел слова гимна, которые оратор процитировал в заключение:

Смелее в этот круг вступай И к славе поспешай!

Читателю может показаться странным и невероятным, что, хотя ни один из руководителей митинга ни разу в жизни не исполнил ни одной из заповедей Христа, все эти люди имели наглость изображать из себя его последователей − христиан!

Иисус учил: «Не собирайте себе сокровищ на земле», «Не любите мирское и суетное», «Прокляты будут богатые − удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в царство божие». Тем не менее эти самозваные «последователи Христа» главным делом своей жизни сделали наживание денег.

Иисус учил: «Не называйтесь учителями, что связывают бремена тяжелые и неудобоносные и возлагают на плеча людям, а сами не хотят и перстом двинуть. Не называйтесь учителями, ибо один из вас учитель − Христос, все же вы братья». И тем не менее все эти мнимые последователи скромного плотника из Назарета стремились быть учителями других людей. А что касается того, что все люди братья, эти христиане наряжались в тонкое сукно, прекрасное белье, вкусно ели каждый день, и ведь они отлично знали, что тысячи мужчин, женщин, детей, которых они лицемерно именуют «братьями», медленно умирают от голода и холода. Да что там говорить − мы уже видели, какое «братство» существовало между Светером и Раштоном, с одной стороны, и несчастными полуголодными бедняками, работающими на них, − с другой.

А когда их спрашивали, почему же они не выполняют заповедей Христа, они отвечали, что выполнить их невозможно! Они, по-видимому, не догадывались, что, говоря так, они утверждают, будто учение Иисуса нежизнеспособно, они, видимо, забыли слова Христа: «Зачем называть меня господом, если вы не делаете того, чему я учу?», «Тот, кто слышит эти мои слова и не выполняет их, уподобляется глупцу, строящему свой дом на песке».

И хотя все эти мнимые «последователи» Христа никогда не выполняли его заповедей, они говорили о нем бесконечно много, пели гимны, произносили длинные проповеди и приходили на религиозные митинги увещевать тех, кто пребывает еще в темноте, исправиться. Они принесли сюда этот фонарь и написали: «Не заблуждайся: бога обмануть нельзя!»

Они клеймили, называя «неверующими» всех, кто отличается от них, забывая, что неверующие − это прежде всего те, кто постоянно лжет и обманывает господа, притворяясь, будто любит и служит ему.

Гриндер в этот вечер слегка простудился и поэтому не выступал, остальные же неверующие, включая Светера, Дидлума, Бошера и Старра, произносили речи, призывая рабочих, составлявших большинство толпы, отказаться от суетных радостей, которым они предаются, и, как красноречиво закончил свое выступление Раштон:

Смелее в этот круг вступай И к славе поспешай!

Дидлум дочитал до конца текст, сидевшая за фисгармонией дама заиграла гимн, и все запели:

Смелее в этот круг вступай И к славе поспешай!

Во время пения несколько «служителей» Христа стали раздавать в толпе религиозные брошюры. Один из них предложил брошюру Баррингтону, и, когда Баррингтон взглянул на него, он узнал Слайма, тот тоже его узнал и обратился к нему по имени. Баррингтон ничего ему не ответил и отказался взять брошюру.

− Я не возьму это... из твоих рук, − сказал он брезгливо.

Слайм густо покраснел.

− А, знаю, знаю, в чем тут дело, − сказал он, помолчав, весьма обиженно, − но не следует так безжалостно судить людей. Не я один был виноват, и ты не знаешь, сколько я перестрадал. Если б я не верил в бога, я бы утопился.

Баррингтон ничего ему не ответил, и Слайм исчез. Пение закончилось. Брат Светер выступил вперед и пригласил всех присутствующих посетить на этой неделе службу в храме Света озаряющего. Естественно, он приглашает их именно в эту церковь, потому что он принадлежит к ней сам, но он заклинает их: даже если они не придут к ним, обязательно пойти помолиться − в городе много церквей, почти на каждой улице есть церковь. Тот, кому почему-либо не нравится служба в храме Света озаряющего, могут пойти в церковь Гроба повапленного, но он искренне надеется, что все душевно близкие ему люди, которых он здесь видит, пойдут куда-нибудь помолиться.

Митинг закончился краткой молитвой Бошера, и наконец-то стало понятно, зачем понадобилось присутствие двух бедно одетых «братьев»: в то время как богато одетые респектабельные «братья» обменивались рукопожатиями, улыбались, толпились возле обоих священников и мистера Светера, эти двое бедняков и унесли фисгармонию, фонарь, книги с текстами гимна и остаток брошюр.

Баррингтон, которому пора было спешить на поезд, начал выбираться из толпы. И тут кто-то из единоверцев сунул ему карточку. Он прочел ее при свете уличного фонаря:

Придите и присоединитесь к братству

Света озаряющего

Воскресное собрание верующих

Каждое воскресенье в три часа.

Да расцветет братская любовь.

Смелее в этот круг вступай

И к славе поспешай!

Уж лучше в аду, подумал Баррингтон, − если он только существует − в приличном обществе, чем с такой бандой «к славе поспешать».

* * *

Нора шила, сидя у камина, ребенок спал у нее на коленях. Оуэн отдыхал в кресле. После ухода Баррингтона они все больше молчали, погрузившись в глубокое раздумье. Примирение Истона с женой произошло главным образом благодаря их усилиям, они так жаждали его, что сейчас не стоило думать, как это отразится на их собственной жизни.

− Я чувствую, я ни за что бы не смогла расстаться с маленькой, − прервала Нора долгое молчание. − И Фрэнки ее так полюбил. Но все равно у меня на душе неспокойно, стоит мне подумать, что ты болен.

− Со мной будет все в порядке, когда потеплеет, − сказал Оуэн, стараясь придать своему голосу бодрость, которой он отнюдь не испытывал. − Мы всегда как-то выпутывались, ребенок нас не разорит. Если бы Рут осталась с нами, то и девочка была бы с нами.

С этими словами он нагнулся и дотронулся до ручки спящей девочки, а та крепко ухватила его своими пальчиками за палец, и сердце его дрогнуло от жалости и нежности. Глядя на это маленькое беззащитное существо, он с благодарностью почувствовал, что никогда не приведет в исполнение страшную мысль, приходившую иногда к нему в часы отчаяния.

− Мы всегда как-то выпутывались, − повторил он, − выпутаемся и на сей раз.

В эту минуту, протопав по лестнице, в комнату ворвался Фрэнки.

− Надо смотреть в окно и помахать мистеру Баррингтону, когда его поезд будет проезжать через мост, − крикнул он запыхавшись. − А еще он прислал нам письмо. Папа, открой скорее окно, открой скорее, а то не успеем.

− У нас еще много времени, − ответил Оуэн, улыбаясь нетерпению сына. − Еще почти двадцать минут. Не нужно, чтобы окно было открыто так долго. На наших часах сейчас без четверти восемь, а они на пять минут спешат.

Однако Фрэнки, чтобы ни в коем случае не пропустить поезд, где едет Баррингтон, открыл ставни, протер запотевшее стекло и занял твердую позицию у окна, Оуэн тем временем читал письмо.

«Дорогой Оуэн,

В этом конверте вы найдете два банковских билета, один в десять фунтов, второй в пять. Первый билет я прошу вас принять от меня с тем же открытым дружеским чувством, с каким я предлагаю его вам. Будь вы на моем месте, я точно так же принял бы его от вас. Я уверен, если бы я оказался в трудном положении, вы охотно разделили бы со мною все, что у вас есть, и я не мог бы вас обидеть отказом. Второй банкнот я прошу вас завтра утром разменять. Три фунта передайте миссис Линден, остальное матери Берта Уайта.

Желаю вам счастливого рождества и надеюсь увидеть вас здоровым и готовым к драке, когда я вернусь весной.

Ваш товарищ по идее, Джордж Баррингтон».

Оуэну пришлось прочесть это письмо не меньше трех раз, пока он его понял, после чего он без единого слова передал его Норе, которая, прочитав, почувствовала, что с души у нее свалилась огромная тяжесть. Весь ее ужас перед будущим улетучился, когда она представила себе, как много значит для них этот листочек.

Тем временем Фрэнки, стоя у окна, караулил поезд.

− Папа, тебе не кажется, что пора уже открывать? − спросил он, как только часы пробили восемь. − Стекло так быстро запотевает, я не успеваю его протирать, и мне ничего не видно. По-моему, пора уже, а вдруг наши часы спешат меньше, чем ты думаешь.

− Ладно, ладно, откроем сейчас, чтоб уж без ошибки, − сказал Оуэн, встал и поднял раму. Нора, завернув малышку в шаль, присоединилась к ним.

− Сейчас пойдет, − сказал Фрэнки, − путь свободен. Красный свет погас как раз перед тем, как ты открыл окно.

Через несколько минут раздался свисток паровоза, отходящего от станции, затем, за мгновение до того, как появился паровоз, засверкали рельсы, поезд набирал на прямом участке скорость, а еще через секунду прогремел по мосту. Расстояние было так велико, что лиц не рассмотришь, но вот кто-то, высунувшись из окна, замахал платком, и они замахали в ответ, догадавшись, что это Баррингтон. Вот промелькнули огоньки последнего вагона, а потом и они исчезли в окружающей темноте.

Из окна, возле которого они стояли, открывался замечательный вид на город. По другую сторону улицы стояло несколько пустых домов, сплошь в объявлениях различных агентов по продаже. Дальше, ярдах в двадцати, виднелся магазин, его арендовал бакалейщик Крошки, обанкротившийся два-три месяца назад, − его украшали такие же бумажные объявления. Чуть поодаль, на перекрестке, располагался магазин «Монопольная торговля провизией». Там только что погасили освещение − большинство магазинов закрывалось на ночь, и улицы становились все более тихими, по мере того как друг за другом гасли огни.

День был прекрасный, в сумерках на чистом звездном небе сияла почти полная луна, но сейчас подул сильный северо-восточный ветер, стало очень холодно, и звезды спрятались за тучами, медленно собиравшимися над городом.

Они постояли еще несколько минут у окна, после того как скрылся поезд, и Оуэну показалось, что надвигающаяся темнота напоминает занавес, скрывающий от глаз людских Позор. В каждой стране несметные армии вооруженных людей только и ждут, чтобы хозяева дали им сигнал обрушиться и подобно диким зверям растерзать друг друга. Вокруг царит хаос − богатство, роскошь, порок, лицемерие, голод, нищета, преступления. Люди чуть ли не в драку кидаются ради возможности заработать себе на хлеб, малые дети плачут от голода и холода, гибнут от нужды.

Мрачные тени окутали улицы, скрыв на время печальный облик нищеты, черные громады туч грозно сгущались на небе, словно символ возмездия, нависший над неправедной Системой. Эта Система, достигшая крайней степени своей жестокости, обречена: построенная на подлости, себялюбии, бессердечии, она должна исчезнуть навсегда, и память о ней будет проклята.

А на этих развалинах неминуемо вырастет сверкающее здание сообщества равных людей. Человечество, проснувшись после долгой ночи рабства, поднявшись из грязи, в которую оно так долго было повергнуто, увидит свет, пробивающийся сквозь черные тучи, затянувшие небо. Свет воссияет над всем миром, и засверкают купола и шпили прекрасных городов, городов будущего, где люди будут жить в подлинном братстве, доброте и радости. И счастливый новый мир озарят лучи восходящего солнца Социализма.