Госпожа Смерть

Глава 25

Пожары в бухте Ренда полыхали до утра, и потом дым продолжал клубиться в сером небе, омрачая рассвет. Дома и лодочные сараи все еще тлели, от некоторых из них остались лишь почерневшие разрозненные каркасы. Группа рыбаков спасла из разрушенных доков шесть лодок, пока потрясенные жители деревни оценивали ущерб, приглушенно переговариваясь.

Никки вспоминала вчерашнюю праздничную суету, непринужденную болтовню соседей, милые городские заботы и маленькую, но многолюдную рыночную площадь. Жизненный уклад горожан пал под ударами мечей, сгорел в пожарах и увяз в крови.

Бэннон в оцепенении сел на расщепленную деревянную скамью рядом с опрокинутым корытом для потрохов, пытаясь прийти в себя. Серебристые чешуйки украшали древесину корыта, напоминая в утреннем свете миниатюрные монеты. Юноша обеими руками сжимал обернутую кожей рукоять Крепыша, словно черпал силу в мече. Его рубашка была разорвана и испачкана сажей и кровью.

Подходя к нему, Никки заметила как минимум пять глубоких порезов на его руках и еще на спине и плече. Молодой капустный фермер был погружен в свои мысли, снова и снова переживая битву. Он выглядел постаревшим.

Никки была истощена, потратив так много магии во время битвы и для исцеления тяжело раненных, но она нашла в себе силы залечить порезы и раны Бэннона, которых он словно и не замечал.

Натан подошел к ним. В его глазах было затравленное выражение, длинные белые волосы и новая рубашка были измазаны красными сгустками, а руки покрыты засохшей кровью. Бэннон поднял взгляд на своего наставника, почти не узнавая его.

— Прошлой ночью ты неистово сражался, как настоящий воин, — мягко сказал волшебник, — будто кто-то наложил на тебя заклинание берсерка. Но я знаю, что этого никто не делал.

Лицо юноши было бледным и осунувшимся.

— Работорговцы напали на деревню. Мне пришлось сражаться. Что еще оставалось?

— Ты неплохо сражался, — признала Никки, — причем куда яростнее, чем против сэлок.

— Потому что они работорговцы, — ответил он, будто это все объясняло. С очевидным усилием Бэннон попытался успокоиться и даже выдавил фальшивую жутковатую улыбку. — Я должен был это сделать. Мне ненавистна мысль, что этим людям причинят вред... и заберут в рабство. Их... их жизнь в бухте Ренда прекрасна, и я не хотел, чтобы ее разрушили.

Никки взглянула на скептически нахмурившегося Натана. Они оба не поверили в объяснения Бэннона.

— Это приемлемый ответ, — сказала Никки. — Но неполный. Скажи правду.

Его лицо стало встревоженным.

— Я... я не могу. Это секрет.

Она знала, что пришло время быть жесткой и заставить его ответить. Его травмы были намного глубже видимых и могли превратиться либо в загрубелые шрамы, либо в опасные, плохо затянувшиеся раны. За прошлую неделю ее отношение к Бэннону изменилось, и она подозревала, что он не просто наивный неосторожный деревенщина. Она должна узнать правду.

Схватив Бэннона за рубашку, колдунья подняла его на ноги и приблизила к нему свое лицо, чтобы он утонул в ее обжигающих голубых глазах.

— Твои секреты нужны мне не из праздного любопытства, Бэннон Фермер. Я спрашиваю, потому что нуждаюсь в ответе. Ты путешествуешь со мной, а значит, твои действия могут повлиять на мою миссию. Ты ненадежен? Станешь ли ты помехой для меня и для задания, о котором попросил меня лорд Рал? — Она смягчила голос. — Или ты просто смелый, но безрассудный боец?

Бэннон колебался, умоляюще глядя на колдунью и на Натана. Он посмотрел на сожженный остов норукайского корабля, наполовину затонувшего в тихой бухте. Никки внезапно вспомнила, как странно юноша себя вел, когда они разбили лагерь у намного более старого корпуса змееподобного корабля.

— Ты уже видел эти корабли, — прошептала она. — Ты знал, кто такие норукайцы.

— Это из-за Яна... моего друга Яна. — Наконец произнес он. — Работорговцы... — Он глубоко вздохнул.

Его карие глаза покраснели не только от огня и дыма, но и от судорожных рыданий. Его глаза хранили гораздо более глубокие тайны; воспоминания о чистом и красочном детстве отпали, обнажая голые кости истины.

— Ян был моим другом на Кирии. — Бэннон выцеживал слова, словно человек, отдающий свои драгоценности ростовщику. — Мы ходили на побережье или гонялись друг за другом по лугам. А однажды решили обойти весь остров и потратили на это целый день. Остров был для нас целым миром. Как и все мальчишки, мы пропалывали поля и помогали собирать капусту, но у нас было и свободное время. У нас была особая пещера на другой стороне острова, возле которой мы исследовали приливные заводи. Часто мы просто играли. Мы были лучшими друзьями, одногодками, нам было по тринадцать в тот год... последний год. — Его голос стал резким и жестким. — Однажды утром мы встали пораньше, чтобы застать отлив. Мы шли в свою пещеру, спускаясь по песчаным утесам и находя крошечные уступы, как могут только мальчишки. К нашим поясам были привязаны мешки, и мы предвкушали, как к ужину принесем домой богатый улов моллюсков и крабов. Как правило, мы наслаждались спокойствием нашей компании, вместо того чтобы возвращаться домой... — Помолчав, он мрачно добавил: — Где было не очень спокойно.

— Ты всегда описывал свой остров идеальным и совершенным, но скучным, — заметила Никки.

Он обратил на нее свой холодный и опустошенный взор:

— Ничто не идеально, колдунья. Разве не вы мне об этом говорили? — Он покачал головой и перевел взгляд на еще дымящийся норукайский корабль. — В тот день наше с Яном внимание было поглощено приливными заводями. Мы наблюдали за раками-отшельниками, снующими среди морских анемон, и за мелкими рыбешками, пойманными в ловушку до следующего прилива. Мы не заметили появления лодки работорговцев, но шестеро норукайцев углядели нас, подплыли и высадились на берег. Не успели мы с Яном ничего понять, как нас окружили. Они были крепкими и мускулистыми, с бритыми головами и этими отвратительными разрезанными и заново зашитыми щеками. У них были сети, веревки, дубинки. Они были охотниками... а мы лишь добычей. — Он моргнул. — Я вспомнил, как охотники из нашей деревни идут по травянистому мысу, вооружившись сетями и грохоча пустыми горшками — так они загоняют и окружают козлов перед зимней резней. Норукайцы вели себя также. Они пришли за мной и Яном. Мы закричали и побежали. Ян обогнал меня. Я добежал до основания скал и даже успел полезть наверх, пока двое работорговцев пытались меня догнать. Я уже почти спасся, но нога соскользнула, и я упал. Мужчины схватили меня, развернули и с такой силой швырнули на каменистый пляж, что у меня дух перехватило. Я не мог издать ни звука. Но закричал Ян, который преодолел уже полпути наверх. Он почти ушел. — Бэннон шмыгнул носом. — Он мог бы уйти. Я отбивался, но их было двое, и норукайцы сильны. Они пытались свести мои руки, чтобы связать запястья. Третий работорговец схватил мои ноги. Я не мог убежать, не мог даже кричать. Хотя я и сумел сделать вдох, голос мой совсем охрип. Я бился и лягался. Когда они уже обматывали мои запястья веревкой, я услышал громкий крик. Ян спустился и бежал к нам, крича на работорговцев. Они бросили в него сеть, но промахнулись. Он лишь увернулся от них и побежал ко мне. В борьбе Ян выхватил дубинку у одного из норукайцев и помчался по скалистому пляжу, прыгая через приливные заводи. Он пришел спасти меня. Ян взмахнул дубинкой, и я услышал треск черепа — удар пришелся по мужчине, пытавшемуся связать меня, и из его носа и глаз хлынула кровь. Второй зарычал и попытался схватить Яна, но мой друг ударил его по зубам, превратив губы в кашу. Ян крикнул, чтобы я бежал, и я высвободил свое запястье, вскочил на ноги и понесся к утесу из песчаника. Я бежал как никогда. Достигнув утеса и стряхнув с запястий веревку, я начал карабкаться наверх. Я спасал свою жизнь. Ян снова закричал, но я не обернулся. Я не мог! Я нащупал первый уступ и подтянулся выше. Пальцы были в крови, ногти обломаны.

Бэннон тяжело дышал, рассказывая свою историю. На его лбу блестел пот.

— Я подтянулся, нашел уступ, забрался на него и только тогда обернулся. Работорговцы приближались к моему другу. Двое снова бросили сеть. Мужчины, которых он ударил, теперь колотили его кулаками. Они столпились вокруг него, и он не мог убежать. Он кричал. — Голос Бэннона сорвался, и он всхлипнул. — Ян вернулся, чтобы спасти меня. Он рискнул жизнью, чтобы не дать им связать меня. Он сделал так, что я смог уйти! Но когда они схватили его, я не двинулся с места и лишь наблюдал, как норукайцы опутывают его сетью и бьют, бьют, бьют... Когда он зарыдал от боли, они засмеялись. Я видел, как кровь льется из глубокой раны у него на лице — и ничего не сделал. Они стянули его запястья и лодыжки веревкой, а я просто смотрел. В этой сети должен был оказаться я. Ян помог мне, а я просто смотрел!

Бэннон ослабил хватку и позволил Крепышу со звоном упасть на землю. Он закрыл глаза ладонями, будто хотел спрятаться.

— Я уже преодолел половину подъема, когда работорговцы снова за мной погнались. Я запаниковал. Добравшись до верха, я оглянулся на пляж. Норукайцы тащили Яна к лодке. Он все еще боролся, но я знал, что он потерян. Потерян! Я в последний раз взглянул в лицо друга, полное отчаяния. Он знал, что не сможет вырваться... и знал, что я не вернусь его спасти. Даже на таком расстоянии наши взгляды встретились. Я бросил его. Я хотел крикнуть, что мне жаль, пообещать прийти за ним, но голос пропал. Я задыхался. — Он отвернулся. — Все равно это была бы ложь. Ян смотрел на меня в шоке и смятении, будто не мог поверить в предательство. Я увидел ненависть в его глазах, а потом норукайцы швырнули его в лодку. И я просто убежал. — Бэннон покачал головой, шмыгая носом. — Я бросил своего друга, не помог ему. Он вернулся спасти меня, а я... просто спасался. Я убежал. — Его голос надломился, он снова заплакал. — Пресвятая Мать морей, он сражался, чтобы спасти меня, а я его бросил.

Юноша посмотрел на свою окровавленную рубашку и порезы на руках. Он коснулся глубокой раны на шее и вздрогнул от удивления — он явно не помнил, как ее получил. Слезы не смогли смыть жалящее, болезненное воспоминание.

— Вот почему я так яростно бился с работорговцами здесь, в бухте Ренда. Вот почему я их так ненавижу. Я струсил, когда норукайцы схватили Яна. Тогда я не сражался, но теперь у меня есть меч, и я буду биться до последнего вздоха. — Он поднял с земли Крепыша и удостоверился, что лезвие не потеряло остроты. — Я не могу спасти Яна и больше никогда его не увижу... Но я могу убивать работорговцев при каждой встрече.