Госпожа Смерть

Глава 31

Оставив позади встревожившую их заброшенную ферму, Никки с Бэнноном пошли по заросшей дороге мимо домов и полей. Бесхозные козы какое-то время шли за ними, но в конце концов свернули к одичавшему кукурузному полю, которое привлекало их больше, чем чесавший их за ушами Бэннон.

Жилища пустовали, а кое-где во дворах стояли нервирующие страдальческие статуи. С чего люди захотели обзавестись подобными изображениями страдания? Никки с нарастающим напряжением шла к центру поселения, боясь того, что ждет впереди. Почва казалась плодородной, погода стояла благоприятная, но дома пустовали уже не один год.

— Бессмыслица какая-то. Куда все делись?

Никки остановилась возле крыльца большого дома с неухоженными клумбами. Огород выглядел плачевно, ветви яблонь сгибались под весом гниющих яблок, поклеванных птицами. Рядом были еще две статуи: мальчик и девочка около девяти лет. Оба стояли на коленях с выражением отчаяния на лице и вытирали каменные слезы.

Пока Бэннон глазел на зловещие фигуры, Никки злилась на сумасшедшего скульптора, который упивался своей возможностью продемонстрировать боль, а также на жителей города, установивших статуи. Колдунья не сильно печалилась, когда император Джегань заказывал подобные скульптуры — она знала, что он безжалостный и извращенный человек. Потягаться с ним в этом могла только Никки с сердцем из черного льда. Но обитатели этого изолированного города, бывшего вне досягаемости Имперского Ордена, почему-то решили изобразить похожие страдания. Никки это сильно беспокоило.

Они вышли к ручью, который тек по поросшему деревьями склону холма, вращая колесо водяной мельницы. Вода толкала лопасти, поворачивая жернова, но за несколько лет без присмотра колесо сдвинулось с оси и теперь громко скрипело. В стенах мельницы недоставало деревянных досок.

Никки и Бэннон добрались до центра поселения. Вокруг главной площади и рынка стояли около сотни домов. Многие могли вместить только одну семью, но были здесь и двухэтажные здания, построенные из древесины из ближайшего леса и камней из соседнего карьера.

Город казался совершенно необитаемым.

На открытой площади стоял пересохший каменный фонтан; кузница пришла в негодность, горн давным-давно остыл; гостиница и таверна были тихими и безлюдными. Неподалеку виднелись несколько торговых контор, склад, харчевня, конюшня без лошадей и сенные сараи, забитые старым сеном. Деревянные столы и прилавки по периметру площади — вот и все, что осталось от шумного рынка. На торговых лотках валялась иссохшая скорлупа и гнилые ядра орехов. По городской площади носились одичавшие куры.

Разум Никки фиксировал второстепенные детали, в то время как ее внимание было сосредоточено на многочисленных статуях. Каменные фигуры стояли повсюду: на рынке, в дверных проемах, возле овощных прилавков, у колодца. Бэннон выглядел так, словно ему стало дурно. Каждая статуя выражала все те же ужас и страдания; гладкие мраморные глаза были распахнуты в смятенном неверии или зажмурены в яростном отрицании; каменные губы искривились от рыданий.

Бэннон замотал головой:

— Пресвятая Мать морей, зачем кому-то создавать такое? Я всегда пытался представить себе прекрасный мир, но кто захочет представлять вот это? Зачем ставить в городе эти статуи?

— Потому что все они виновны, — раздался низкий голос.

Резко обернувшись, они увидели лысого мужчину, который вышел из темного деревянного здания, похожего на жилище высокопоставленной персоны. Высокий и худой мужчина с неестественно вытянутым черепом шагал по улице к ним. Чуть выше линии бровей на его голове была золотая диадема; длинные черные одежды плыли вслед за незнакомцем. Рукава расширялись книзу, а вместо пояса на талии была толстая золотая цепь. Его пронизывающие глаза были необычайно светлого голубого оттенка — как чистая вода в горном ручье. Лицо его было столь мрачно, что по сравнению с ним даже Владетель выглядел дружелюбным.

Бэннон инстинктивно обнажил меч, защищаясь от угрозы, но Никки выступила вперед.

— Виновны в чем? Кто ты?

Сухопарый мужчина остановился перед ними, и теперь казался еще выше. Он словно наслаждался видом бесчисленных страдающих статуй.

— Каждый виновен в собственных преступлениях и неосмотрительности. Слишком долго перечислять все прегрешения.

Никки посмотрела в неумолимые блеклые глаза.

— Я спросила, кто ты. Ты здесь один? Куда все ушли?

— Я Судия, — сказал он глубоким баритоном. — Я принес правосудие в Локридж, как и во многие другие города.

— А мы просто путники, — сказал Бэннон. — Мы искали, где поужинать и остановиться на ночлег, и, возможно, купить припасы.

Никки не сводила глаз со странного человека.

— Ты волшебник.

Она чувствовала внутри него дар, ощущала его магию.

— Я Судия, — повторил он. — Я несу бремя дара и ответственности, обладаю орудиями и властью вершить правосудие. — Он сурово взирал на Никки и Бэннона своими бледно-голубыми глазами, прошивая их насквозь — словно мужчина препарировал их в поисках порочности.

— Кто наделил тебя такой властью? — спросила Никки.

— Само правосудие. — Он вел себя так, словно Никки была самым глупым собеседником за всю его жизнь. — Много лет назад я был обычным мировым судьей, по общему соглашению странствовал по областям, потому что людям требовался беспристрастный закон. Я скитался из города в город, люди показывали мне обвиняемых, а я судил их. Я слушал, какие законы они нарушили, смотрел на обвиняемого и устанавливал, как все было на самом деле, а потом назначал кару за преступление. — Он положил свою длиннопалую руку на центр груди, скрытой темными одеждами. — Это мой дар. Я знаю, правду ли говорит человек. Посредством магии я определяю, виновен ли он, а потом объявляю соответствующий приговор от имени главы города. Таково было наше общее соглашение. Таков наш закон.

— Как исповедница, — сказала Никки. — Точнее, исповедник.

Странный мужчина обратил на нее свой безразличный взгляд.

— Я ничего не знаю об исповедниках. Я Судия.

— Но где же все люди? — спросил Бэннон. — Если горожане согласились с вашим приговором, то где они? Почему они ушли из города?

— Они не ушли, — сказал угрюмый волшебник. — Но мое призвание изменилось и стало сильнее. Я стал сильнее. Амулет, с помощью которого я устанавливал истину и невиновность, стал частью меня и наделил меня могуществом.

Судия откинул полы черной мантии и выставил напоказ свою голую грудь и висевший на тонкой золотой цепочке амулет — треугольную золотую пластину с вырезанными на ней замысловатыми петлями, тайными символами и заклинаниями; в центре амулета был темно-красный гранатовый камень. Но это было не просто украшение — золотой треугольник врос в плоть волшебника. Кожа возле амулета вздулась и была покрыта шрамами, словно кто-то вдавил раскаленную пластину в грудь, как в мягкий воск, а потом расплавленная плоть застыла. Звенья цепочки проходили сквозь ключицы и сухожилия на шее Судии и были частью его тела. Гранат в центре амулета светился от бурлящего внутри магического пламени.

Бэннон ахнул:

— Что с вами случилось?

— Я стал Судией. — Его твердый осуждающий взгляд обратился на юношу. — Годами я судил за довольно небольшие проступки — разбой, воровство, поджоги, измены. Иногда попадались убийства и изнасилования, но здесь, в Локридже... — Его глаза цвета воды скользнули над головами Никки и Бэннона и посмотрели вверх, словно взывая к духам. — Здесь я изменился. Тут жила женщина по имени Рева, у которой было три прекрасные дочери — старшей было восемь, а младшей всего три. Мать обладала притягательностью, как и ее маленькие девочки, но ее муж Эллис возжелал другую женщину. Он изменил своей жене, и когда Рева узнала об интрижке, то решила, что это ее вина, что она уделяла слишком много внимания своим дочерям и проводила мало времени с мужем. Рева отчаянно хотела вернуть любовь супруга. — Судия с отвращением вздохнул. — Она была безумна. Рева задушила дочерей во сне, чтобы те больше не стояли между ней и Эллисом. Она думала, он станет любить ее сильнее. Ночью муж пришел домой после тайных любовных утех, и Рева с гордостью показала ему результат своих трудов. Она раскрыла свои объятия и сказала, что теперь все ее время и сердце всецело в его распоряжении. Увидев мертвых детей, Эллис взял с кучи дров колун и убил свою жену. Он нанес ей шестнадцать ударов.

Выражение лица Судии даже не дрогнуло, пока он рассказывал эту историю.

— Когда я пришел судить Эллиса, то прикоснулся к центру его лба. Все мы думали, будто знаем, что произошло. Я воззвал к силе своего амулета и познал истинную историю; прочел все его мысли и узрел его черное отравленное сердце. Я уже знал об ужасном преступлении его жены, но теперь открыл то, что сотворил этот мужчина. Да, он убил свою жену после того, как она задушила дочерей. Эллис несомненно совершил убийство, но некоторые даже сочувствовали ему. Только не я. Я разглядел в Эллисе еще более отвратительную порочность. Он убил Реву не из-за ужаса от ее поступка, как всем нам казалось. Нет, я видел в сердце Эллиса, что он был только рад гибели членов своей семьи и использовал это как оправдание, чтобы избавиться от опостылевшей жены и детей. Он думал, ему все сойдет с рук. Когда его вина устремилась в меня, преступления зарядили амулет. Магия окрепла, и я высвободил ее дикую мощь. Я был зол и испытывал отвращение. Я заставил Эллиса прочувствовать свою вину и испытывать величайший и сильнейший ужас. Когда его разум был переполнен ужасом, я заморозил Эллиса, обратил его в камень в тот момент, когда он испытывал сильнейшее чувство мучительной вины, и навеки обрек его переживать тот миг своей жизни. — Судия издал долгий вздох. — Когда я выпустил магию, это освободило меня. — Волшебник дотронулся до шрамов вокруг вплавленного в плоть амулета. — Я стал не просто мировым судьей, не просто человеком, который открывает истинную виновность. Я стал Судией. — Его голос помрачнел и зазвучал зловеще. — Я должен защитить эти земли, таково мое призвание. Я должен отыскать всех виновных и не могу позволить путникам перейти через горы и войти в плодородную долину. Я обязан остановить распространение порока.

Бэннон с трудом сглотнул и шагнул назад, поднимая меч.

Никки не шелохнулась — она и так была готова сражаться.

— И ты судил всех этих людей?

— Всех. — Судия обратил на нее леденящий взгляд бледно-голубых глаз. — Лишь невиновный может продолжить путь. — Он сузил глаза. — В чем виновна ты, колдунья?

— Моя вина тебя не касается, — с вызовом ответила Никки.

Впервые она увидела, как тонкие бледные губы Судии искривились в подобии улыбки.

— Ах. Как раз-таки касается.

Гранат в его амулете засветился.

Никки потянулась внутрь себя, готовая распрямить свернувшуюся в пружину магию, но вдруг поняла, что не в силах этого сделать. Ее ступни приросли к земле, и она не могла пошевелить ногами. Руки отказывались сгибаться.

— Что... что происходит? — ахнул Бэннон.

— Я Судия. — Мужчина сделал шаг вперед, вплавленный в его грудь амулет пульсировал. — Для всех преступников у меня одно наказание: снова и снова переживать момент своего величайшего греха. Бесконечно. Я обращу тебя в камень в этот восхитительный миг, и ты до конца времен будешь видеть свои ужасные преступления.

Ноги Никки стали холодны, словно налились свинцом. Она не могла повернуть головы, но краем глаза видела, как белеют рука и черное платье. Колдунья обращалась в камень.

— Тебе нечего бояться, если ты непорочна, — сказал мужчина. — Суд будет честным, ведь я — Судия.

Волшебник приблизился к ним. Никки пыталась сражаться, призвать свою магию, но ее зрение затуманилось. В ушах нарастал жужжащий рев, словно ее голова была наполнена тысячами пчел. Хотя Никки едва могла видеть угрюмого волшебника, она слышала его слова:

— Увы, я пока так и не встретил в этих землях невинного человека.