Госпожа Смерть

Глава 34

Оставив жителей Локриджа собирать обломки своих жизней, Никки, Натан и Бэннон направились в горы по сузившейся старой дороге. Несмотря на то, что мэр Барре был занят помощью горожанам, он подтвердил, что Кол Адаир находится за горами и огромной долиной. После испытания с Судией Натан еще решительнее настроился восстановиться, во что бы то ни стало.

Некогда широкая дорога, по которой путешествовали торговые караваны, заросла из-за того, что по ней никто не ходил. Темные сосны и толстые дубы медленно захватывали ее, намереваясь стереть шрам, оставленный человечеством.

Бэннон был непривычно отрешенным и не проявлял особого интереса к путешествию.

Его обычные жажда разговоров и жизнерадостный облик испарились; юношу все еще терзало то, что Судия заставил его увидеть и снова пережить. Никки столкнулась с последствиями своего темного прошлого и давно справилась с этой виной, но юноша был намного менее опытным в превращении свежих, кровоточащих ран в шрамы.

Натан пытался подбодрить его.

— У нас хороший темп. Может, хочешь остановиться и отдохнуть, мой мальчик? Сразиться на мечах?

— Нет, спасибо. — Ответил Бэннон с необычным для него отсутствием энтузиазма. — Я достаточно сражался с сэлками и норукайскими работорговцами.

— Верно, мой мальчик, — с наигранным весельем сказал волшебник, — но тренировочный поединок может развлечь тебя.

Никки обошла покрытый мхом валун на тропе и оглянулась.

— Может, он считает развлечением настоящее убийство, волшебник.

Бэннон выглядел уязвленным.

— Я сделал то, что должен. Люди нуждаются в защите. Ты можешь не успеть, но если уж успел, то будь добр сделать все, что в твоих силах.

Они подошли к быстрому ручью, который журчал меж скользких камней. Никки подобрала юбки и пошла по мелководью, не обращая внимания на то, что ботинки тут же промокли. Натан прошел вдоль ручья и наткнулся на упавший ствол, который служил подобием мостика. Балансируя, он прошел по бревну на другую сторону, а потом повернулся к Бэннону, который шел по природному мосту, почти не глядя под ноги.

Никки наблюдала за юношей, все больше беспокоясь из-за его неутихающей душевной боли. Апатичный компаньон, погруженный в свои мысли и терзания, мог стать обузой в случае опасности. Никки не могла этого допустить.

Она взглянула на Бэннона, когда он сошел с бревна на мягкий мох берега.

— Нам нужно поговорить об этом, Бэннон Фермер. Рану нужно вскрыть, пока она не загноилась. Я знаю, что ты не открыл мне правду — по крайней мере, не всю.

Бэннон мгновенно насторожился, и вспышка страха скользнула на его лице, когда он отпрянул.

— Правду о чем?

— Что показал тебе Судия? Какая вина гложет тебя?

— Я уже сказал вам. — Бэннон сделал шаг назад, словно хотел убежать. Он побледнел. — Я не смог помешать мужчине утопить мешок с котятами. Пресвятая Мать морей, я знаю, что это может показаться вам ребячеством, но не вам судить, как на меня действует вина!

— Я тебе не судья, — сказала Никки, — и не хочу быть. Но мне нужно понять.

Натан подошел к ним по берегу ручья и вмешался в разговор:

— Ты же не думаешь, что мы поверим, будто Судия осуждает гибель котят сильнее, чем утрату похищенного работорговцами друга? — Он задумчиво улыбнулся, пытаясь проявить сострадание. — Хотя, честно говоря, мне нравятся котята. Сестры во Дворце Пророков однажды позволили мне завести котенка — о, это было четыреста лет назад. Я растил и любил его, но кот ушел — полагаю, чтобы счастливо ловить мышей и крыс во дворце, который был просто огромен. Прошло несколько веков... — Его голос перешел в тоскливый вздох. — Этот кот наверняка уже умер. Давно я не вспоминал о нем.

Никки попыталась смягчить свой суровый тон, но не слишком преуспела:

— Ты наш компаньон, Бэннон. Ты преступник? Я не собираюсь наказывать тебя, но мне нужно знать. В таком состоянии ты стал помехой для нашей миссии.

Он вскипел:

— Я не преступник!

Он пошел вдоль ручья прочь от своих спутников. Никки ринулась за ним, но Натан положил руку ей на плечо и легонько покачал головой.

— Как бы то ни было, я не буду тебя осуждать, — сказала она вслед юноше. — Я могу потратить несколько месяцев на перечисление имен людей, которым я причинила вред. Однажды я прямо посреди деревни заживо зажарила на костре генерала нашей армии, чтобы показать селянам, сколь я безжалостна.

Бэннон обернулся и уставился на нее, в его взгляде была смесь удивления и отвращения.

Колдунья скрестила руки на груди.

— Ты не смог помешать ему утопить котят. Может, это и правда. Но я не верю, что Судия обрек тебя на вечные муки из-за котят.

Бэннон плеснул себе в лицо холодной водой, а потом свернул от ручья и начал подниматься по склону холма, усеянному луговыми лилиями.

— Это долгая история, — выдохнул он, не оглядываясь.

Натан сказал ему в спину:

— Может, она подождет до вечерней стоянки, когда мы раздобудем еду.

Бэннон прошел через кусты и спугнул пару куропаток. Упитанные птицы закудахтали и быстро побежали, разгоняясь перед взлетом.

Никки небрежно взмахнула рукой, призывая магию. Едва успев об этом подумать, она остановила сердца двух куропаток, и те замертво упали на землю.

— Что ж, теперь у нас есть ужин, а это место вполне подходит для лагеря. У нас есть ручей с водой, хворост для костра — и время для истории.

Бэннон выглядел раздавленным. Не сказав ни слова, он принялся собирать с земли ветки. Натан ощипал птиц, а Никки с помощью магии разожгла костер. Пока готовилась еда, Никки следила за выражением лица Бэннона, который копался в своих воспоминаниях, словно шахтер, который перелопачивает горную породу и просеивает щебень, решая, что стоит оставить.

Бэннон обглодал свою часть куропатки и сходил к ручью, чтобы помыться. Вернувшись, он задрал подбородок и с трудом сглотнул. Никки поняла, что он готов рассказать.

— На Кирии... — его голос надломился. Он сделал глубокий вдох. — Дома... Я сбежал оттуда не потому, что моя жизнь была слишком спокойной и скучной. Она была далека от идеала.

— Это не редкость, мальчик мой, — сказал Натан.

Никки была более категорична:

— Она всегда не идеальна.

— Мои родители совсем не такие, какими я их описывал. Ну, мама такая, как я рассказывал: я любил ее, а она любила меня. Но отец... мой отец был... — Его глаза метались, пока он искал правильное слово, а потом все же решился его произнести. — Он был гадким. Он достоин осуждения.

Бэннон поймал себя на мысли, что боится, будто духи могли его ударить. Юноша ходил взад-вперед, а потом на его лице снова появилось странное выражение — словно он пытался чем-то закрасить свои воспоминания.

— У мамы была полосатая кошка, которую она очень любила. Обычно кошка спала возле очага, где горел жаркий огонь, но больше предпочитала лежать на маминых коленях, свернувшись в клубок. — Глаза Бэннона сузились. — Мой отец — пьяница и мужлан. Он жестокий человек и сам виноват в том, что его жизнь была жалкой, но он делал жалкими и наши с мамой жизни, потому что хотел обвинить во всем нас. Он бил меня, иногда даже палкой, но обычно просто кулаками. Думаю, ему нравилось меня избивать. Но я всегда был лишь второстепенной целью. Я мог убежать от него, а отцу было лень прилагать слишком много усилий; поэтому он бил мою мать. Он запирал ее в доме и избивал всякий раз, когда проигрывал в азартной игре в таверне, когда у него кончались деньги на выпивку, когда ему не нравилась приготовленная мамой еда или ее количество. Он вынуждал мать кричать, а потом наказывал ее за крики и за то, что их могли услышать соседи — хотя все они знали, что он уже долгие годы измывается над ней. Отец любил, когда мама кричала, и, если она старалась молча стерпеть боль, он избивал ее еще сильнее. Ей приходилось идти по узкой дорожке ужаса и боли, чтобы выжить — чтобы мы оба выжили. — Бэннон опустил голову. — В детстве я был слишком мал, чтобы противостоять отцу. А когда я подрос и уже имел силы защититься от него, я просто не мог этого сделать — отец приучил меня бояться.

Он тяжело сел — почти рухнул — на ствол поваленного дерева.

— Кошка была маминым сокровищем, ее утешением, — продолжил Бэннон. — Она гладила лежавшую на коленях кошку и тихо плакала, после того как отец уходил. Кошка словно забирала ее боль и страдания, придавала ей сил, как никто другой. Это была не магия, но в этом было особое исцеление.

Натан доел свою долю куропатки и отбросил кости. Он подался вперед, с нетерпением слушая рассказ. Никки была неподвижна. Она смотрела на выражение лица юноши, на его нервные жесты и впитывала каждое слово.

— Кошка родила пятерых котят — мяукающих, беззащитных и таких прелестных. Но она умерла при родах. Мы с мамой на следующее утро нашли котят в укромном уголке. Они пытались сосать молоко своей окоченевшей, холодной матери и тщетно пытались согреться в ее шерсти. Они так жалобно пищали... — Он сжал кулаки, его взгляд был устремлен в глубины воспоминаний. — Когда моя мать подняла мертвую любимицу, я увидел, как в ней что-то надломилось.

— Мой мальчик, сколько тебе было лет?

Бэннон поднял взгляд на старого волшебника, пытаясь сформулировать ответ.

— Это произошло меньше года назад.

Никки удивилась.

— Я хотел спасти котят — ради матери. Они были совсем крошечными, с мягкой шерсткой и острыми как иголки коготками. Когда я взял их в руки, они принялись вырываться. Нам приходилось выкармливать их молоком из наперстка. Мы с мамой нашли утешение в этих котятах... но даже не успели дать им имена — ни одного — потому что их нашел отец. Одной ночью он пришел домой, пребывая в бешенстве. Я понятия не имел, что его так разозлило. Впрочем, причина никогда не была важна — нам с матерью и не нужно было ее знать. В темном углу задурманенного алкоголем разума засела идея о том, что мы виноваты. Он знал, как причинить нам боль — о, он знал это слишком хорошо. Отец вломился в дом, схватил мешок с луком, висевший на стене и вытряхнул его содержимое прямо на пол. Мы пытались не пустить его к котятам, но отец хватал их по одному и засовывал в мешок. Они мяукали и пищали, прося о помощи, но мы не могли им помочь. Он не позволил. — Лицо Бэннона потемнело, но он не взглянул на своих слушателей. — Я бросился на отца с кулаками, но он наотмашь ударил меня. Мать умоляла его, но ему нужны были котята. Он знал, что так ранит маму гораздо сильнее, чем кулаком. «Их мать подохла, — прорычал он, — и я не хочу, чтобы вы тратили молоко». — Бэннон издал странный звук отвращения. — Мысль о «трате» нескольких наперстков молока была столь абсурдна, что я не нашелся с ответом. А потом он распахнул дверь и умчался в ночь. Мама стонала и плакала навзрыд. Я хотел бежать за отцом и хорошенько его проучить, но вместо этого остался с мамой, чтобы утешить ее. Она обняла меня и рыдала, уткнувшись в мое плечо. Мы с ней раскачивались из стороны в сторону. Отец забрал последнее, что любила моя мать, последнюю память об ее обожаемой кошке.

Он тяжело сглотнул.

— Я решил хоть что-то предпринять. Я знал, куда он направился — неподалеку был глубокий ручей, и он собирался бросить мешок именно туда. Я знал, что если не спасу их, то мокрые, продрогшие и беспомощные котята непременно утонут. Что бы я ни сделал, я знал, что отец мне устроит взбучку. Но он и так избивал меня, только вот у меня никогда не было шанса спасти то, что люблю я или моя мама. Поэтому я выбежал в ночь вслед за своим отцом. Я хотел преследовать его, кричать на него и проклинать, обзывать его мужланом и монстром, но мне хватило ума помалкивать. Я не собирался выдавать свои намерения. Ночь была облачная и темная, а отец был так пьян, что не замечал ничего вокруг. Ему бы и в голову не пришло, что я могу выступить против него, ведь прежде я этого не делал. Он дошел до берега ручья, и я увидел подергивающийся и раскачивающийся мешок в его руке. Он не злорадствовал и словно даже не задумывался о том, что делает. Без всяких проявлений жалости он просто бросил завязанный луковый мешок в быструю воду. Для тяжести он положил внутрь камни, течение подхватило мешок, он несколько раз показался на поверхности, а потом ушел под воду. Я был уверен, что слышу плач котят. Пресвятая Мать морей...

Его голос сорвался.

— У меня было мало времени — котята захлебнулись бы через минуту-другую. Я боялся попасть в руки отца. Если бы я подошел слишком быстро, он бы схватил меня своими ужасными лапами, а потом держал бы меня за рубашку или за руку и избивал до потери сознания. Он вполне мог сломать мне кость или две — и, что еще хуже, не дал бы мне спасти котят! Я затаился в темноте на одну мучительную минуту. Сердце бешено колотилось. Отец даже не задержался, чтобы насладиться плодами своей убийственной работы. Он стоял на берегу ручья на протяжении десяти вдохов, а потом устремился в ночь — туда, откуда пришел. Я со всех ног побежал вдоль ручья, спотыкаясь о камни и врезаясь в низкие ивовые ветви. Следуя за холодным течением в тусклом лунном свете, я пытался углядеть хоть какие-то намеки на тонущий мешок. Я карабкался по крутому берегу ручья, шлепая по воде и оступаясь, но я должен был поспешить. После весенних дождей воды в ручье было много, и течение было быстрее, чем обычно. Я не мог разглядеть, далеко ли унесло котят, но впереди была излучина — и я заметил всплывший на мгновение луковый мешок. Споткнувшись о мшистые камни и поскользнувшись на грязи, я упал в воду, но меня это не заботило. Я ринулся вглубь, обшаривая руками воду перед собой и пытаясь нащупать мешок. Я хватался за сорняки, резал руки о спутанные ветви, но мешок по-прежнему был где-то под водой. Я больше не слышал плача котят и знал, что уже поздно... Но не прекращал поиски. Я шлепал по воде и нырял, пока наконец не нашарил мешок; я вцепился пальцами в складки грубой ткани. У меня получилось! Плача и смеясь, я выдернул из воды и поднял над головой потяжелевший мешок, с которого струйками текла вода. Поспешив к берегу, я кое-как выбрался из ручья. Мои оцепеневшие бледные пальцы никак не могли развязать мешок, и я царапал его ногтями, пока, наконец, не разорвал ткань. Из мешка хлынула вода, и я вывалил котят на берег ручья. Помнится, я снова и снова повторял слово «нет». Хрупкие и скользкие от воды несчастные котята хлопнулись на землю, словно рыба, вытряхнутая из сетей. Они не шевелились. Ни один. Я брал их в руки, нежно сжимал их, дул в их крошечные мордочки, пытаясь пробудить их. Их милые маленькие язычки были высунуты. Я не мог прекратить представлять, как они плакали и пытались сделать вдох, захлебываясь в ледяной воде. Крохотные котята не знали своей матери, и я знал, что они звали на помощь меня и мою маму. И мы не спасли их! Не спасли!

Бэннон сгорбился и всхлипнул.

— Я бежал со всех ног. Я пытался вытащить мешок из воды. Я действительно старался! Но все пятеро котят были мертвы.

Натан участливо нахмурился, слушая рассказ Бэннона. Сидя на камне возле костра, он поглаживал свой подбородок.

— Ты старался изо всех сил и сделал все возможное. Ты не можешь винить себя за это вечно. Вина убьет тебя.

Никки пристально смотрела на рыдающего Бэннона.

— Он винит себя не за это, — тихонько сказала она.

Старый волшебник удивился, но Бэннон поднял на Никки свои вмиг постаревшие глаза.

— Нет, — сказал он скрипучим голосом. — Не за это.

Он заламывал пальцы, набираясь храбрости продолжить.

— Я нашел мягкое место под ивой возле ручья и голыми руками выкопал яму. Я положил в могилу котят и накрыл их мокрым мешком, как одеялом, которое могло бы согреть их в холодную ночь. Закопав могилу, я соорудил на ней пирамиду из камней, чтобы показать своей маме это место. Но я не хотел, чтобы отец узнал, где котята и что я сделал. Я долго стоял там и плакал, а потом отправился домой. Я знал, что не смогу скрыть от отца слезы и мокрую одежду, знал, что он наверняка изобьет меня или просто самодовольно посмотрит на меня. Котята были мертвы, и я решил, что он не может причинить мне еще бóльшую боль. Я устал бегать. — Юноша тяжело сглотнул. — Но дома меня ждало нечто гораздо худшее.

Плечи Никки закостенели от напряжения, и она собралась. Бэннон говорил бесцветным голосом, словно в его памяти не осталось эмоций.

— Утопив котят, он вернулся в наш дом, где его ждала мать. С нее было достаточно. Он причинил ей немало боли, ужаса и страданий, но убийство несчастных невинных котят стало последней каплей. Когда он, шатаясь, переступил порог, мама его уже поджидала. Позже, увидев эту сцену, я понял, как все было. Как только отец вошел в дом, мама, держа в руке топорище, напала на отца. Она с криком ударила его по голове и почти преуспела, но удар пришелся вскользь. Она ранила отца до крови, возможно, даже оставила трещину в черепе — и, конечно же, разозлила его. Она тщетно пыталась ранить его, а может, и даже убить. Но отец вырвал топорище из ее рук, хотя она держала его крепко, и обратил против нее... — Бэннон проглотил комок в горле. — Он забил ее до смерти этим топорищем. — Он крепко зажмурился. Когда я вернулся домой после погребения котят, мать уже была мертва. Отец изуродовал ее лицо, чтобы я ее даже не узнал. Там живого места не осталось. У нее не было левого глаза, а куски разломленного черепа выступали наружу, обнажая мозг. Рот превратился просто в рваную дыру; повсюду россыпью валялись зубы, торчать из мяса остались лишь единицы, будто украшения. — Бэннон заговорил тише, его голос дрожал. — Отец шел на меня с окровавленным расколотым топорищем, а мне нечем было защититься, даже меча не было. Но я все равно с воем бросился на него. Я... Я даже не помню этого. Я бил его, царапал ногтями и колотил в грудь. Соседи услышали крики моей матери, которые были сильнее, чем когда-либо, и прибежали через пару мгновений после моего прихода. Они спасли меня, ведь отец убил бы и меня. Я кричал, порывался сражаться с ним, пытался ранить его, но соседи оттащили меня прочь и усмирили отца, боевой запал которого к тому времени уже утих. Кровь покрывала его лицо, одежду и руки. Часть этой крови вытекла из раны на голове, нанесенной матерью, но в основном он был измазан ее кровью. Кто-то поднял тревогу, и одна из женщин отправила своего маленького сынишку в город за мировым судьей.

Бэннон делал судорожные вдохи и сплетал пальцы, неприкаянно глядя на небольшой костерок. Ночная птица где-то наверху закричала и сорвалась в полет с одной из сосен.

— Я не мог спасти котят, не мог помешать отцу утопить их, но все равно побежал за ним. Я бросился в ручей и пытался выловить мешок, пока не стало слишком поздно. Но я же знал, что мне нипочем не успеть. Когда они умерли, я тратил драгоценное время на похороны и оплакивание котят... хотя мог пойти домой и спасти свою мать.

Он взглянул на своих слушателей, и опустошающая боль в его карих глазах пронзила сердце Никки ледяной иглой.

— Если бы я остался с мамой, то, возможно, сумел бы защитить ее. Если бы я не убежал за котятами, то был бы с ней. Я бы воспротивился отцу и спас мать. Мы с ней встретили бы его вдвоем и, объединив силы, прогнали бы его. После этой ночи отец никогда больше не причинил бы мне боль. Или маме. Вместо этого я отправился спасать котят и оставил маму наедине с этим чудовищем.

Бэннон поднялся и отряхнул штаны. Он говорил, словно просто излагал факты:

— Я задержался на Кирии, чтобы увидеть, как отца повесили за убийство. К тому времени я скопил несколько монет, а сочувствующие жители деревни дали мне денег на жизнь. Я мог бы остаться в небольшом домике, завести семью и трудиться на капустных полях. Но в доме слишком сильно пахло кровью и кошмарами. Ничто не держало меня на Кирии. Поэтому я нанялся на борт первого же корабля, который зашел в нашу маленькую гавань — это был «Бегущий по волнам». Я оставил свой дом и не собираюсь туда возвращаться. Я хотел найти лучшее место, хотел жить так, как в своих мечтах.

— Выходит, ты изменил свои воспоминания, прикрыв тьму фантазиями о том, какой должна была быть твоя жизнь, — сказал Натан.

— Ложью, — добавила Никки.

— Да, ложью, — ответил Бэннон. — Истина — это... яд. Я просто пытаюсь сделать все лучше. Что в этом дурного?

Теперь Никки была уверена, что у Бэннона Фермера доброе сердце. Юноша, рассказывая остальным свою давнюю ложь, по-своему боролся за то, чтобы сделать мир таким, каким он никогда не был.

Когда волшебник сочувственно положил руку на плечо Бэннона, тот вздрогнул, словно вспомнил, как отец бил его. Натан не убрал руку и сжал ее сильнее, давая юноше точку опоры.

— Теперь ты с нами, мой мальчик.

Бэннон кивнул и провел по лицу тыльной стороной руки, вытирая слезы. Он распрямил плечи и слабо улыбнулся.

— Согласен. И это довольно неплохо.

Никки одобрительно кивнула:

— В тебе куда больше стали, чем я думала.