Наука удовольствия: почему мы любим то, что любим

Удовольствие, боль и чистота

Мы можем никогда не узнать, что значит быть собакой или кошкой, но их поведение, физиология, адаптационная ниша, структура мозга и нейрохимическое устройство дают все основания полагать, что они получают удовольствие от еды. Однако у людей есть кое-что уникальное — наша богатая система представлений о том, что мы едим и почему мы это едим. Для собаки не имеет значения, скажем, является ли ее пища натуральной или искусственной, приготовлена ли она любимым человеком или презираемым ею врагом. Если наклеить на миску с водой этикетку “Перье”, собака не станет лакать быстрее.

Есть также разница между тем, что люди любят и что люди выбирают. Для меня вкус обычной “Кока-колы” лучше, чем диетической, но я пью диетическую, потому что в ней меньше калорий. Человек может отделить свой выбор от удовольствия. С другими существами дело обстоит иначе. Если моя собака сядет на диету, то это будет мой выбор, а не ее.

Наконец, в наших удовольствиях есть элемент сознательности. Люди могут наблюдать удовольствие или боль, которые мы испытываем, и могут получать дополнительное удовольствие или боль от наблюдения. Эмоции могут подпитывать сами себя. Вы можете наслаждаться общением с друзьями, и мысли о вашем счастье могут доставлять вам удовольствие: вы — бонвиван, вы получаете от жизни все, и это приятная мысль. Оборотная сторона, лучше знакомая некоторым из нас, состоит в том, что человек может чувствовать себя жалким от того, что чувствует себя жалким.

Что еще интереснее — мы можем испытывать боль от удовольствия и удовольствие от боли. Лишь людям может понравиться следующий рецепт из “Поваренной книги мазохиста” (к счастью, вымышленной):

Орехи пекан с корицей и апельсиновой ромовой глазурью (4 порции)

2 Vi стакана сырых орехов пекан

1 стакан рома

2 чайн. ложки светло-коричневого сахара

!4 ст. ложки соли

V1 ст. ложки молотой корицы

Цедра 1 апельсина

Поджаривать орехи при температуре 350° в течение $ минут в большой кастрюле, затем влить ром, добавить сахар, соль, корицу и цедру. Довести до кипения. В этот момент, возможно, стоит позвонить в службу спасения. Снять брюки. Закусить прихватку и вылить глазурь на гениталии.

Это, конечно, крайняя форма мазохизма, предполагающая нанесение себе серьезного вреда. Мягкую форму Пол Розин и его коллеги описывают термином “безобидный мазохизм”. Похоже, нам нравятся слегка опасные впечатления. Горячие ванны. Катание на американских горках. Доведение себя до изнеможения во время бега или подъема тяжестей. Фильмы ужасов. Не то чтобы мы любили это вопреки болезненным ощущениям. Нет, нам это нравится, хотя бы отчасти, именно из-за них.

Тому есть несколько объяснений. Может быть, это удовольствие, которое приносит выброс адреналина. Или “мачистская” демонстрация того, насколько мы круты — то есть это сигналы. Может быть, вместе с болью активируются опиаты и кайф от них превосходит боль. У меня есть еще догадки на этот счет, и я поговорю об этом в одной из следующих глав, а сейчас отмечу лишь (это замечает и Розин), что с едой так обстоит всегда. Некоторые очень распространенные блюда и напитки сначала отталкивают. Не многим сразу начинают нравиться кофе, пиво, табак или острый перец.

Удовольствие от боли получают только люди. Ни одно животное не станет есть приносящую болезненные ощущения пищу, если есть альтернативы. Философы часто пытались найти черту, определяющую человека — язык, рациональность, культура и так далее. Я буду придерживаться следующего: человек — единственное животное, которому нравится соус “Табаско”.

Теперь перейдем к боли, вызванной удовольствиями. Умеренный вариант — это нарушения этикета. Еда для человека — это не просто чувственное удовольствие и биологическая необходимость. Это еще и социальный акт, исполненный смысла. Правила принятия пищи в разных культурах различны, однако какие-либо правила присутствуют всегда: здесь можно рыгнуть, а здесь — пользоваться ложкой, а здесь есть правой рукой, а не левой. Нарушение этих правил может вызвать стыд и чувство вины. Леон Касс в своей увлекательной книге “Голодная душа” идет еще дальше: он предполагает, что правила приема пищи отражают наше понимание того, что мы отличаемся от других животных. Для Касса наша реакция на нарушения — собственные и чужие — отражает беспокойство относительно нашей природы.

Касса тревожит то, что эти ритуалы размываются, и в определенном смысле он прав. Запреты относительно приема пищи в публичных местах практически стерлись, и теперь прием пищи нередко лишен социального содержания. По некоторым оценкам, один раз из пяти американцы едят в машине. В связи с этим одним из важнейших изобретений прошлого века в сфере питания оказались наггетсы: они дают возможность есть курицу одной рукой, а не двумя, как прежде.

Хотя правила этикета забываются, расширяется сфера морали, которая занимает их место. Еда — чрезвычайно нравственная область. Есть вещи, которые есть нельзя. Многих приводят в ужас страдания животных, предназначенных на убой. И вспомните, что одно из возражений против каннибализма, даже если он имеет место по согласию, именно из сферы морали. Можно усомниться, что Брандес, жертва Майвеса, был в состоянии осознанно сделать выбор, и даже если вы едите кого-нибудь, кто умер своей смертью, это предстает как неуважение и пренебрежение человеческим достоинством.

Философ Кваме Энтони Аппиа провел откровенную дискуссию о чистоте и политике, в которой он поделился наблюдением: консерваторы могут быть одержимы половой моралью, а у либералов отмечена аналогичная одержимость сферой еды. Либерал, по Аппиа (конечно, это отчасти карикатура), превозносит органическую пищу, не зараженную пестицидами и добавками, и содрогается при мысли, как агропром опустошил окружающую среду. Его приверженность органической, произведенной по соседству пище — не просто часть потребительских предпочтений. Это также политика и этика.

Иногда мы испытываем искушение разделить свои желания на очень простые, животные устремления и более цивилизованные человеческие вкусы. Но, вероятно, такая дихотомия неуместна. Даже удовольствия вроде утоления голода подпадают под влияние наших соображений о сути пищи и истории, о моральной чистоте и разложении. Так что в удовольствии всегда есть глубина.