Наука удовольствия: почему мы любим то, что любим

Просто секс

Простая история удовольствия состоит в том, что животные эволюционируют, научаясь наслаждаться тем, что им полезно. Удовольствие — пряник, который направляет их к деятельности, необходимой для воспроизводства.

(А боль — это кнут.) Приятно пить, когда испытываешь жажду, и есть, когда голоден, потому что животные, испытывавшие от этого удовольствие, оставили больше потомства, чем те, кто удовольствия не испытывал.

Эта логика легко применима к сексу. Если одно животное ищет возможность спариться, а второе относится к размножению индифферентно, то при прочих равных условиях у первого будет больше потомков. С эволюционной точки зрения целомудрие сродни генетическому самоубийству: нельзя получить потомство без секса, а секс, как и еда — это такая вещь, над которой надо потрудиться. Он не происходит сам по себе. Таким образом, у нас развилась мотивация, побуждающая искать эту возможность — как и у собак, шимпанзе, змей и многих других созданий.

Концепция естественного отбора здесь не вызывает споров. Есть множество разновидностей человеческой деятельности, адаптационная ценность которых неясна и которые, судя по всему, нельзя прямо сопоставить с поведением особей других видов. Мы вправе усомниться в эволюционных истоках удовольствия, которое доставляют, скажем, музыка, изобразительное искусство или научные открытия (и посвятим этому остаток книги). Многие аспекты секса загадочны. (Женский оргазм — это продукт биологической адаптации или анатомическая случайность? Почему некоторые люди гомосексуальны? Где искать истоки сексуального фетишизма?) Впрочем, удовольствие от сексуальной близости не представляет собой загадки. Наслаждение от секса во многом объясняется собственно сексом, а секс во многом связан с обзаведением потомством. Трудно придумать лучший пример того, как естественный отбор формирует сексуальное желание.

Но этот простой эволюционный анализ дает нам немного. Он мало что говорит о сути этого эволюционировавшего желания. Может быть, сказать просто нечего. Вполне возможно, что у нас развилось половое влечение — некий темный, неясный импульс к поиску полового партнера, вот и все. Один наблюдатель так описал поведение самца жабы.

Если самец видит нечто движущееся, возможны три варианта: “Если это больше меня, я убегаю. Если меньше меня, съедаю. Если того же размера, я с ним спариваюсь”. Если существо, с которым самец совокупляется, не протестует, то, вероятно, оно подходящего вида и подходящего пола.

Обсуждая этот пример, Венди Донигер замечает: “Всем нам знакомы мужчины вроде этой жабы”. Конечно, многие согласятся, что человеческая сексуальность сложнее, даже мужская, но, может быть, эта сложность не имеет отношения к эволюции. В конце концов, мы знаем, что многие проявления сексуальной активности — мастурбация, гомосексуализм, секс с контрацепцией — бесполезны для воспроизводства, так что они не могли возникнуть под влиянием естественного отбора. Возможно, историю человеческого секса лучше объясняют личная история, погружение в культурную среду, свобода выбора.

Я отчасти разделяю этот взгляд. Например, чувства, связанные с сексом и любовью, развились, чтобы дать нам мотив для действий в отношении людей, но (я расскажу об этом ниже) объектами наших сексуальных и романтических чувств могут стать и ненастоящие люди. У людей — и только у людей — секс и любовь перемещаются из реального мира в воображаемый. Это не процесс адаптации. Это случайность, но имеющая глубокое значение.

В то же время простая теория полового влечения слишком уж незатейлива. Наши склонности оказываются сложно структурированными. Это становится ясно, если обратиться к различиям между полами. У некоторых крошечных созданий есть всего один пол, и они размножаются путем клонирования. Однако у большинства видов есть два пола: женский и мужской. Соответственно, для воспроизводства половое влечение должно быть сопряжено со способностью к различению: даже самец жабы достаточно умен, чтобы искать себе самку.

Дальше — больше. Одно из достижений эволюционной биологии заключается в том, что она отвечает на некоторые сложные вопросы о половых различиях. Почему особи с пенисами в среднем крупнее и агрессивнее, чем особи с вагинами? Почему особи с вагинами обычно разборчивее особей с пенисами, или почему особи с пенисами часто имеют привлекательную внешность (вспомните богатое оперение павлинов) или специализированное оружие (огромные бивни самцов морских слонов) ?

Такого рода загадки приводили в замешательство Дарвина, но их довольно изящно объясняет теория родительского вклада, разработанная эволюционным биологом Робертом Триверсом в 70-х годах XX века и впоследствии дополненная. Исходное положение: наши тела и сознание настраиваются естественным отбором на достижение репродуктивного успеха, однако идеальные стратегии мужчин и женщин различаются, и эти различия отражают асимметрию между сперматозоидом и яйцеклеткой. Сперматозоиды — крошечные частички, имеющиеся в огромном количестве, — это просто гены и двигатель, доставляющий их к яйцеклетке. Яйцеклетки в сравнении с ними огромны и содержат все необходимые механизмы создания человека. Далее, по стандартной для млекопитающих программе, зачатие происходит внутри тела самки, а родившийся детеныш оттуда же получает пищу. Таким образом, от млекопитающего мужского пола для создания ребенка и передачи генов требуется минимальный вклад — это короткие моменты введения пениса и эякуляции. Для самки же это месяцы и годы. Это огромная разница, потому что пока она выкармливает детеныша, она не может завести другого. В результате один самец может одновременно иметь потомство от множества самок, но не наоборот.

Открытие Триверса состояло в том, что это расхождение определяет разницу между оптимальными репродуктивными стратегиями особей мужского и женского пола. Самки должны быть склонны вкладывать в потомство больше, чем самцы, потому что у них может быть меньше детей и каждый из них значит больше. Следовательно, самки должны быть требовательнее к самцам и выбирать себе партнеров с подходящими генами и — если это возможно у данного вида — готовностью оставаться рядом и защищать их самих и потомство. Самцам выгодно, когда их выбирают самки, и, значит, им приходится соперничать. Они становятся крупнее, сильнее и нередко приобретают новое оружие. Кроме того, они рекламируют себя, отсюда черты вроде хвоста замысловатой формы или особой окраски. Вот почему хвостом может похвастаться самец, но не самка павлина.

Эта теория учитывает и обычные отличия между самцами и самками, но столь убедительной ее делает способность прогнозировать, где должны возникать половые различия, а где — нет. В свете этой теории важны не гениталии сами по себе (нет ничего волшебного в обладании пенисом или вагиной) — просто особи с пенисами вкладывают в потомство меньше, чем особи с вагинами. Отсюда — четкий прогноз: в тех редких случаях, когда вклады самцов и самок равны или вклад самца перевешивает, половые различия должны меняться. Так и происходит. Если у какого-то вида родители вносят одинаковый вклад — потому ли, что они действуют совместно, чтобы защитить чрезвычайно уязвимое потомство (пингвины), или потому, что они лишь извергают сперму и яйцеклетки в воду и потомству после этого забота уже не нужна (разные виды рыб), — возникает равенство полов в физическом смысле и в плане обольщения. Если у какого-то вида самцы заботятся о детях, а самки — лишь анонимные доноры яйцеклеток, то самцы станут вести себя избирательно, а самки будут крупными и агрессивными и приобретут яркое оперение.