Наука удовольствия: почему мы любим то, что любим

Армии в облаках

Мы обсуждали случаи, в которых индивидуальные объекты приобретают особенное значение из-за контакта, обычно физического, с социальными существами, такими как знаменитости и те, кого мы любим. Мы также обсуждали случаи, когда объекты сами суть социальные существа, животные или люди. В следующей главе мы рассмотрим третий способ, позволяющий объектам стать особенными — благодаря той или иной связи с человеческими умениями, и это приведет нас в мир искусства.

Некоторые случаи наделения чего-либо ценностью очень необычны и интересны: индивидуальные вещи не являются социальными существами, но мы воспринимаем их в таком качестве. Не новость, что люди склонны очеловечивать, приписывать окружающим объектам человеческие качества. Дэвид Юм писал об этом в 1757 году: “Мы усматриваем на луне человеческие лица, в облаках — армии и в силу естественной склонности, если таковую не сдерживают опыт и размышление, приписываем злую или добрую волю каждой вещи, которая причиняет нам страдание или же доставляет удовольствие”*. По словам одного специалиста по когнитивным исследованиям религии, у нас “гипертрофирован социальный интеллект”.

Это может помочь нам объяснить детскую привязанность к любимым объектам вроде плюшевых мишек, одеял и мягких игрушек (которая иногда сохраняется и во взрослом возрасте). Педиатр и психоаналитик Дональд Вудс Винникотт предполагал, что дети используют эти вещи как заменитель матери (или материнской груди). Он называл их “переходными объектами”, чтобы отразить мысль, что это промежуточная станция на пути от привязанности к независимости. Это многое объясняет: сильную привязанность к ним детей и то, почему эти вещи мягкие и приятные, прямо как мама. Это также объясняет кросс-культурные различия: у японских детей реже встречаются такие предметы, чем у американских — предположительно потому, что они чаще спят рядом с мамой и, значит, у них меньше нужды в заменителе.

Пер. С. Церетели.

Если рассматривать такие объекты, как суррогаты человека, то дети должны быть привязаны к ним как к известным индивидам. Они должны быть незаменимы. И родители иногда сообщают, что дети ведут себя, будто так и есть: отказываются от починки объектов своей привязанности и упираются при предложении их заменить.

Чтобы исследовать этот вопрос, мы с Брюсом Худом использовали машину-дупликатор. Мы подбирали детей, у которых имелся объект привязанности. Он должен был соответствовать нескольким требованиям: кроме прочего ребенок должен был регулярно спать с этим предметом и обладать им хотя бы треть своей жизни. Родители приводили в лабораторию детей с этими предметами. В контрольную группу мы включили других детей, у которых объектов привязанности не было. Их родителей мы попросили принести какой-нибудь предмет, который ребенку просто нравится, например игрушку.

Участникам эксперимента было от трех до шести лет. Исследование было простое. В лаборатории им показывали “копировальную машину” и то, как она работает. Затем экспериментатор предлагал скопировать предмет, принесенный ребенком. Если тот соглашался, экспериментатор помещал объект в ящик, “копировал”, а затем (при закрытых дверцах) спрашивал ребенка, который из двух предметов тот хотел бы оставить себе. Большинство детей, не имевших объектов привязанности, выбирали дубликат: это же круто — копия, созданная машиной! Они были разочарованы, когда мы объясняли им, что это трюк и что их игрушки на самом деле не были скопированы. Дети с особыми объектами привязанности вели себя иначе. Некоторые вообще не позволили экспериментатору положить их вещь в “копировальную машину”. А большинство тех, кто позволил, предпочло забрать домой “оригинал”.

Когда эти исследования стали обсуждаться в прессе, Брюс получил следующее письмо:

Уважаемый д-р Худ!

...Моя 86-летняя мать все еще засыпает каждую ночь с подушечкой из ее детской колыбельки. Она разлучалась с ней лишь на одну ночь за все восемьдесят шесть лет, и это было в тот день, когда она забыла захватить ее с собой в бомбоубежище во время налета. Она взяла с нас обещание, что ее похоронят вместе с этой подушечкой. У нее даже есть имя — Билли.

Не думаю, чтобы она обменяла ее на копию.

Большинство предметов — не такие, как Билли. Мы готовы расстаться с ними или заменить их копиями. Но все вокруг нас — это либо социальные существа, либо нечто, что было в контакте с социальными существами, и даже у самых обыденных вещей есть история. Такова их сущность. А сущность некоторых из этих объектов — вроде Билли или Блуи, рулетки Кеннеди, свитера Джорджа Клуни, пениса Наполеона или пинеток моего ребенка — является источником грандиозного удовольствия.