Наука удовольствия: почему мы любим то, что любим

Спорт

Мы начали с музыканта, играющего в метро, перешли к знаменитым подделкам, а затем к искусству в целом. Мы обсудили немало способов получить удовольствие от искусства, но главное внимание уделили демонстрации, идее, что удовольствие, получаемое нами от произведения искусства, происходит отчасти из нашего представления о том, как оно было создано.

Удовольствие этого типа вызывает не только искусство. Древние греки относили искусство и спорт к одной категории: о таком современные ученые и не мечтают. В рамках некоторых университетских курсов спорт изучают теми же методами, что и искусство. Есть профессора, которые специализируются на музыке эпохи барокко или поп-арте, но нет никого, кто бы занимался изучением прыжков с шестом или футбола.

Сбрасывать спорт со счетов может быть ошибкой. Конечно, спорт и искусство во многом — и очевидным образом — различаются. Искусство не утилитарно, иногда оно подчеркнуто бесполезно. У спорта более практические основания. Удовольствие от спорта — это отчасти удовольствие от овладения навыками, которые были полезны в среде, в которой мы эволюционировали (скажем, бег или борьба). Так что люди, возможно, занимались бы спортом, даже если бы демонстрация не имела к нему отношения. Возможно, из-за этого искусство обычно предполагает наличие у аудитории каких-то ожиданий, а спорт — нет. Если вы играете с другом в сквош и никто на вас не смотрит, это все равно игра в сквош.

И все-таки оба феномена есть демонстрации более глубоких человеческих качеств, так что и параллели между ними довольно глубокие. В обоих случаях наша оценка исполнения зависит от того, где и когда все происходит. Если бы я подписал своим именем писсуар и отправил его на конкурс, я бы не выиграл: Дюшан сделал это еще в 1917 году. Один художественный критик отметил: “Создать что-то новое — это достижение. Эйнштейн первым увидел, что Е = тс². После этого любой мог бы напялить косматый парик и накорябать такую же формулу на доске. Это не делает его Эйнштейном”.

Первенство важно и в спорте. Отчасти дело в оригинальности, как в случае техники, которую применил Мохаммед Али против Джорджа Формана в боксерском матче в 1974 году. Но в спорте быть первым важно и по другим причинам. В 1954 году, когда Роджер Баннистер установил рекорд по бегу (одна миля [1609 метров] за четыре минуты), это не было актом творчества (как нельзя и сказать, будто люди не подозревали, что можно бегать так быстро), но, тем не менее, это было уникальное и важное событие. Что сделало его таким особенным? Вспомните, как Даттон пишет, насколько наша оценка искусства зависит от “способов, которыми художники решают проблемы, преодолевают препятствия, добиваются чего-то, используя доступные материалы”. Так вот, это верно и для спорта. У Баннистера не было тренера. Он, будучи студентом-медиком, тренировался с друзьями во время обеденных перерывов. Теперь же любой бегун, всерьез претендендующий на рекорд, должен пользоваться услугами врача, тренера, диетолога и массажиста. Это работа в условиях полной занятости, а не хобби. Мы восхищаемся Баннистером отчасти и потому, что его забег стал превосходным зрелищем.

Поскольку и искусство, и спорт — это примеры демонстрации, и там, и там можно сжульничать. Такое жульничество — это намеренное искажение природы собственного выступления. Стандартный пример жульничества в искусстве — это изготовление подделок, но есть и другие способы. Нас завораживает скорость игры в записи “Мефистовальс” Листа — пока мы не обнаружим, что этого добился звукозаписывающий инженер. Толпы восторженно кричат на концертах, но выражают шумное неодобрение, когда обнаруживают, что музыкант поет под фонограмму, как случилось с “Милли-Ванилли” в 1989 году. Жульничество в спорте — очевидная проблема. Поклонники спорта перестали изумляться тому, как Рози Руис пробежала городской марафон в Нью-Йорке в 1980 году меньше чем за 2 часа 32 минуты, когда выяснилось, что она преодолела часть пути на метро. Выступление питчера сильно страдает, если становится ясно, что он пользовался модифицированным мячом, точно так же, как победа боксера, когда выясняется, что у него в перчатках был гипс.

Выступления, которые “модифицированы” с помощью стероидов и других средств, вызывают возмущение. Как отмечает писатель Малколм Гладуэлл, стероиды рассматриваются как нарушение правила “честных усилий”. Атлет на стероидах уже не может рассматриваться как подлинный автор своего достижения. Но чем стероиды хуже витаминов, занятий на тренажерах или дорогих купальных костюмов? Мой аспирант Иззат Джаруди проинтервьюировал американцев из Нью-Хейвена и Нью-Йорка насчет аморальности использования стероидов и выяснил, что они их очень не одобряют. Но что интересно — они не смогли объяснить, почему. Некоторые говорили о негативном эффекте для здоровья, но когда их спросили о совершенно безопасных стероидах, они все равно настаивали, что эти средства должны быть запрещены и что спортсмен, который их использует — обманщик.

Может быть, за этими соображениями нет никакой рациональной логики. Такого рода инстинктивные ощущения, как известно, легко поддаются внешнему влиянию. Искусственное оплодотворение сначала шокировало публику, а теперь против него будет возражать только безумец. Вероятно, многое из того, что шокирует нас сегодня, станет обычным делом в будущем, и возмущение, связанное со стероидами, на самом деле коренится в инстинктивном консерватизме, в страхе перед новым.

Кроме того, отмечает Гладуэлл, есть нечто извращенное в тревоге, что такое усовершенствование может дать человеку неоправданное преимущество. Почему это преимущество не столь справедливо, как то, что некоторые рождаются с генами, позволяющими им стать сильными? Да, мы чувствуем, что между этими вещами большая разница. Но может быть, дело в том, что мы привыкли ценить природный дар, поскольку такие качества передаются от родителей к детям. Мы восхищаемся естественным и презираем искусственное так же, как предпочитаем естественную красоту пластической хирургии и трансплантации волос. Эти предпочтения обоснованы с дарвиновской точки зрения, и их сложно преодолеть. Но это не делает их справедливыми.