Наука удовольствия: почему мы любим то, что любим

Грезы

Наш ум склонен блуждать. Когда сознание не занято чем-либо другим, мы обдумываем наше прошлое, планируем отпуск, скромно принимаем награды, выигрываем споры, занимаемся любовью и спасаем мир. Трудно узнать точно, какую часть жизни мы тратим на это. Около тридцати лет назад были проведены эксперименты, в ходе которых люди по псевдослучайному графику в течение дня слышали сигнал и записывали, что они делали. Около половины времени бодрствования заняли грезы.

Недавнее исследование с помощью томографа позволило ученым пойти дальше: изучить активацию разных участков мозга во время выполнения человеком рутинной, повторяющейся задачи. Исследователи обнаружили в мозге участки, которые активируются, когда люди сообщают, что они отвлекаются, и заключили, что активация этой части мозга — его обычное состояние. Эти участки выключаются только тогда, когда люди делают что-либо, требующее сосредоточенности.

Грезы предполагают создание воображаемых миров. Вы можете представить себя в лесу, гуляющим по пляжу или летающим по воздуху. Тут мы сами себе и художники по декорациям, и специалисты по подбору актеров, и сценаристы — мы создаем воображаемых существ и населяем ими эти миры. Это индивиды, которые взаимодействуют с нами, будто живые люди. Экстремальный вариант — шизофрения, когда изобретение другого себя происходит помимо воли человека и больной верит, что эти сущности — реальные внешние акторы вроде сатаны, пришельцев или ЦРУ. Но обычно человек контролирует их и знает, что они созданы им, и каждый, наделенный даром речи, иногда пользуется этим даром, разговаривая с несуществующими людьми.

Иногда определенное воображаемое существо остается с нами и превращается в регулярно являющегося персонажа. Когда такое происходит с детьми, мы характеризуем эти альтернативные сущности как воображаемых друзей или компаньонов. Психолог Марджори Тейлор изучила этот феномен лучше, чем кто-либо еще, и она отмечает, что, несмотря на стереотипы, дети, выдумывающие таких компаньонов — не неудачники, не одиночки и не находятся на грани психоза. Более того, они могут быть даже лучше подготовлены к социальной жизни, чем дети без таких компаньонов. И они никоим образом не безумны. Дети прекрасно понимают, что эти персонажи лишь в их воображении.

Для взрослых существование таких устойчивых воображаемых компаньонов нетипично, хотя и такое бывает. Тейлор отмечает: писатели, выпускающие серии книг с одними и теми же персонажами, зачастую утверждают, будто эти персонажи отчасти решают свою судьбу.

Грезы могут приносить удовольствие самого разного толка. Наш абсолютный контроль над ними делает их идеальной площадкой для болезненных игр, о которых мы говорили выше. Многие грезы носят мазохистский характер. Люди воображают худшее: неудачи, унижение, гибель любимых. Бывают удовольствия и попроще: симуляция наслаждений из реального мира. Когда мы грезим, мы запускаем в голове фильмы для частного просмотра, в которых сами играем главную роль. Здесь нет бюджетных ограничений, никаких цензоров, здесь совершенная свобода в выборе актеров и отличные спецэффекты.

Но тут сразу возникают вопросы: если наши грезы столь прекрасны, зачем мы вообще выходим из дома? Зачем нужны другие удовольствия, воображаемые и реальные?

Слабость воображаемого опыта заключается, во-первых, в том, что он менее ярок, чем реальные удовольствия. Вообразите, каково это — прикусить язык. А теперь прикусите. Почувствовали разницу? Изображения на экране могут вызывать столь сильные эмоции (сексуальное возбуждение, ужас, отвращение), каких не даст воображение.

Во-вторых, в своих воображаемых “фильмах” я одновременно и режиссер, и сценарист. Это плохо, потому что я не отношу себя к одаренным сценаристам или режиссерам. Стивен Спилберг и Педро Альмодовар лучше меня снимут фильм, братья Коэны сочинят более интересный сценарий, а Шекспир писал пьесы лучше, чем смогу я на пределе своих сил. Они в состоянии придумать для меня фантазию, которую я не смогу вообразить. Или сочинить увлекательные взаимоотношения между людьми. Или даже вообразить за меня достаточно болезненный мазохистский опыт.

Третья слабость грез — отсутствие пределов. Как отмечает психолог Джордж Эйнсли, мечты страдают от “нехватки дефицита”. Это ослабляет их мазохистскую силу, потому что самого себя невозможно неприятно удивить. Это ослабляет и радость от симуляции реальных удовольствий, потому что очень многие из них предполагают некую утрату контроля, а в мечтах вы контролируете все. Нет буквально ничего, что вы не смогли бы. Вы терпите неудачу только потому, что так решили. Так в чем же тогда ценность победы?

Эта мысль отражена в эпизоде сериала “Сумеречная зона”, где жестокий бандит погибает и оказывается в месте, где исполняются все его желания. Его настигает шок от попадания в рай, и сначала он прекрасно проводит время. Но затем он испытывает разочарование и скуку и через месяц говорит своему проводнику: “Мне не место в раю, понимаешь? Я хочу пойти в другое место”. Проводник отвечает: “А с чего вы взяли, что вы в раю, мистер Валентайн? Это и есть то самое другое место”. Момент для маниакального смеха.

Грезы, таким образом, — противоположность снам, поскольку во сне вы обычно ничего не контролируете. Это значит, что хороший сон может быть приятнее хорошей мечты, тогда как кошмар может быть действительно ужасным.

Есть немало способов сделать мечты лучше. Философ Йон Эльстер отмечает, что можно мечтать с друзьями. Бонус в том, что друг может придумать сценарии получше, но главное — присутствие другого человека накладывает ограничения. Нужно разбираться с конкурирующими интересами и желаниями. Такое ограничение может усилить удовольствие.

Есть и возможность погрузиться в виртуальные миры, от упрощенных физических миров авиасимуляторов и гоночных игр до полноценных вселенных вроде Second Life или World of Warcraft. Это может выглядеть как улучшенная форма грез: вы — действующее лицо в нереальном мире, но в этом мире есть ограничения, и вы не всегда можете получить то, что хотите. Вы также можете воспользоваться воображением других людей: в той же Second Life можно получить такие впечатления, какие я сам и придумать бы не смог.

Такие миры становятся все популярнее: они населены гуще многих стран. Есть люди, которые проводят там большую часть дня, и, я подозреваю, по мере развития технологий это будет все более распространенным образом жизни. Мой знакомый психолог попросила одну из своих сотрудниц попробовать пожить в одном из этих миров и составить отчет о том, каково это, как люди ведут себя там. Сотрудница так и не вернулась. Она предпочла виртуальную жизнь реальной.

Воображение меняет все. Оно возникло для планирования будущего и размышлений о том, что думают другие, но теперь, когда мы обладаем им, это для нас главный источник удовольствий. Мы можем получать впечатления, которые лучше реальных. Мы можем восторгаться людьми, создающими воображаемые миры. Мы можем в уме отрабатывать сценарии одновременно безопасные и ужасные.

Так будет происходить все чаще. Виртуальные миры станут расширяться, делая интерактивные грезы все привлекательнее, и технические достижения размоют грань между реальностью и воображением. Однажды у нас у всех будут голографические приставки и оргазматроны — или хотя бы телевизоры получше.

Но у воображения есть ограничения. Наши амбиции не останавливаются на приобретении новых впечатлений. Они выходят далеко за пределы нашего разума. Тот, кто тренируется в марафонском беге, не просто хочет добиться ощущения бега или убеждения, что он бежит марафон, — он хочет пробежать эту дистанцию. При прочих равных условиях управлять самолетом лучше, чем играть в авиасимулятор; секс лучше мастурбации; слухи лучше, чем остроумные, но выдуманные диалоги телеперсонажей. Воображаемые удовольствия — важнейшая часть жизни, но их одних недостаточно.