Наука удовольствия: почему мы любим то, что любим

Очень тронуты

Зачастую полезно думать о мире, как будто его нет, но мы не объяснили, почему нам это нравится. Разве не странно, что нашу душу тревожат выдуманные истории, что мы испытываем некие чувства по отношению к событиям и персонажам, которых, как мы знаем, никогда не бывало? Почему нас трогает судьба Анны Карениной?

Эмоции, вызванные художественной литературой, реальны. Когда Чарльз Диккенс сообщил о смерти малютки Нелл, люди рыдали — и я уверен, что гибель персонажей книг Дж. К. Роулинг о Гарри Поттере вызвала такие же слезы. (После публикации последней книги цикла писательница в интервью рассказывала о письмах — и не все они были от детей — с просьбами сохранить жизнь любимым персонажам вроде Хагрида, Гермионы, Рона и, конечно, самого Гарри Поттера.) Один мой друг сказал мне, что не помнит, кого из реальных людей он ненавидел бы столь сильно, как одного из персонажей фильма “На игле” (J/rainspotting). Люди не выносят некоторые произведения, потому что те вызывают слишком сильные эмоции. У меня тоже были проблемы с фильмами, где страдания персонажей показаны слишком реальными, а многим трудно смотреть комедии, замешанные на смущении и позоре. Чувствовать страдания других слишком неприятно.

Эти эмоциональные реакции обычно приглушены по сравнению с реальностью. Просмотр фильма, в котором кого-либо съела акула — менее интенсивное переживание, чем зрелище того, как акула ест кого-либо на самом деле. Но на всех уровнях — физиологическом, неврологическом, психологическом — эмоции реальны, а не притворны.

Они настолько реальны, что психологи используют воображаемые переживания для изучения и манипуляции реальными эмоциями. Если психолог-экспериментатор хочет понять, помогает ли грустное настроение логически мыслить или мешает (неплохой вопрос!), необходимо огорчить испытуемых. Но для этого не нужно вмешиваться в их реальную жизнь. Вместо этого психолог может показать им сцену из кино — например, из фильма “Язык нежности” (Terms of Endearment), где героиня Дебры Уингер умирает от рака в больничной постели и видит своих детей в последний раз. Если кто-нибудь приходит к психотерапевту и рассказывает о своей боязни змей, первый шаг состоит не в том, чтобы помочь пациенту справиться со страхами, бросив ему на колени змею. Нет, психотерапевт начинает с того, что просит пациента вообразить объект его страха, а затем может постепенно дойти до реального объекта. Это имеет смысл только в том случае, если реакция на воображаемую змею и реакция на реальную змею соответствуют определенным пунктам на одной и той же шкале — и то, и другое относится к страхам.

Если эмоции реальны, выходит, люди до некоторой степени уверены, что и события реальны? Бывает ли так, что мы думаем, будто вымышленные персонажи существуют, а вымышленные события имеют место? Конечно, мы можем обмануться — как дети, которым родители рассказывают о Санта-Клаусе, зубной фее и пасхальном кролике, или как взрослые, принявшие художественный фильм за документальный, и наоборот. Но тут идея поинтереснее: даже если совершенно ясно, что нечто является вымыслом, на некотором уровне мы верим, что это реально.

Может быть дьявольски трудно отделить вымысел от реальности. Существует несколько исследований, показавших, что если вы узнаете из рассказа о каком-либо факте, то вероятность, что вы посчитаете этот факт истинным, возрастет. И в этом есть смысл, потому что рассказы и романы действительно в основном правдивы. Если вы прочли бы роман, действие которого происходит в Лондоне в конце 80-х годов XX века, то вы многое узнали бы о людях того времени и того города — как они разговаривают друг с другом, что едят, как ругаются, и так далее, потому что хороший рассказчик вынужден включить эти правдивые обстоятельства в свою историю. Представления среднего человека о юридических конторах, отделениях реанимации, полицейских управлениях, тюрьмах, подводных лодках и бандитских налетах не проистекают из реального опыта или из документальных произведений. Они основаны на рассказах. Человек, смотревший сериалы о полицейских, много узнает о современной работе полиции (“У вас есть право хранить молчание... ”), а зритель реалистических фильмов вроде “Зодиака” узнает еще больше. И многие выбирают определенные литературные жанры (например, исторические романы), потому что им хочется найти безболезненный путь, позволяющий больше узнать о реальности.

Иногда мы заходим слишком далеко. Фантазия может смешиваться с реальностью. Публикация “Кода Да Винчи” вызвала бум туризма в Шотландии — люди поверили тому, что говорится в романе о местонахождении Святого Грааля. Особая проблема — когда люди путают актеров с их персонажами. Леонарда С. Нимоя, родившегося в Бостоне в семье эмигрантов из России, говоривших на идише, часто путали с его самым известным персонажем — мистером Споком с планеты Вулкан. Это было настолько неприятно, что он опубликовал книгу “Я — не Спок” (а двадцать лет спустя еще одну: “Я — Спок”). Или возьмем актера Роберта Янга, который снимался в одном из первых сериалов о врачах “Доктор Маркус Уэлби”: он говорил, что получает тысячи писем с просьбой дать медицинский совет. Потом он воспользовался этой путаницей, появляясь в роли доктора в белом халате в телерекламе аспирина и кофе без кофеина. Значит, иногда границы между вымыслом и реальностью стираются.

И все же те, у кого судьба Анны Карениной вызывала слезы, вполне отчетливо понимали, что она — персонаж романа, а люди, рыдавшие, когда Роулинг прикончила Добби, прекрасно знали, что его не существовало. И, как я упоминал, даже дети умеют отделить реальность от вымысла. Когда вы спрашиваете их: “То-то и то-то — это настоящее или придуманное?”, они все понимают правильно.

Почему же тогда нас так трогают истории?