Наука удовольствия: почему мы любим то, что любим

Небезопасно для детей

Как и в случае с взрослыми, вступление “Жили-были...” что-то переключает в мозгах детей. Они отличают вымысел от реальности. Они знают, что Бэтмена не существует и что их лучший друг реален. Они знают, что фантастические события из сказок не могут произойти в реальности и что сказочные создания вроде драконов не обязательно следуют обычным законам природы. Они знают, что настоящее печенье можно съесть, а воображаемое — нельзя, и считают призраков, монстров и ведьм “придуманными”, в отличие от “настоящих” собак, домов и медведей.

В ходе ряда экспериментов мы с психологом Диной Сколник-Вайсберг выяснили, что даже дошкольники, как и взрослые, понимают, что вымышленных миров множество. Мы исходили из наблюдения, что у взрослых на уровне здравого смысла существует сложная космология реального и воображаемого: есть реальный мир, есть мир Бэтмена и Робина, мир Гамлета, мир клана Сопрано и так далее. Эти миры могут соприкасаться. Например, мир Тони Сопрано и его мафиозной семьи вступает в контакт с миром Бэтмена, но только в том смысле, что Тони, как и мы, считает Бэтмена вымышленным персонажем.

Мы выяснили, что четырехлетние дети отчасти понимают эти сложности. Дети соглашаются с тем, что Бэтмен, Робин и Губка Боб Квадратные штаны придуманы. Они также понимают, что Бэтмен считает Робина реальным (поскольку они принадлежат к одному миру), а Губку Боба — выдуманным (потому что они живут в разных мирах).

Таким образом, когда речь идет о воображении, дети умны. Однако и уязвимы. Главная проблема — в “привычных представлениях”, в том факте, что мозг не вполне воспринимает разницу между тем, что считается реальным, и тем, что считается вымышленным. Никому еще не удавалось, читая о перестрелке, словить шальную пулю, однако нас может расстроить и даже травмировать то, что мы считаем нереальным. В предыдущей главе я рассмотрел это обстоятельство с точки зрения человека, пассивно воспринимающего вымышленный мир, но это еще вернее для того, кто играет вымышленную роль. Представьте, что вы пришли к любимому человеку и говорите, что вам нужно немного поактерствовать. Объясните, что будете кричать: “Я тебя ненавижу! Надеюсь, ты сдохнешь!” Убедите его, что это эксперимент и что эта строчка заранее прописана в его условиях. (Покажите эту страницу.) И все же, думаю, это будет неприятно произносить и неприятно слышать, так что я не рекомендую проделывать подобное. С другой стороны, если говорить о приятной стороне дела, то порой актеры, играющие влюбленных, действительно влюбляются друг в друга. И психотерапевты иногда советуют больным депрессией вести себя так, будто они счастливы. Улыбка оказывает позитивное влияние на настроение. Вот сила “привычного представления”.

Дети принимают это еще ближе к сердцу. Было бы безнравственно просить своего пятилетнего ребенка сыграть в игру, в которой вы притворяетесь, что ненавидите его, и кричите, что он бесполезен. Дети могут понять, что вы притворяетесь, но им труднее, чем взрослым, заблокировать эмоциональную силу вымышленных впечатлений. Притворное оскорбление станет настоящим.

Более мягкий вариант: психологи показывали детям ящик и просили представить, будто в ящике монстр. Потом им позволяли подойти к ящику. Многие дети отказывались засовывать туда пальцы. Не то чтобы они действительно поверили в монстра. Просто воображаемый монстр оказывает такое влияние на ребенка, что ему кажется, будто монстр реален. Дети слишком легко погружаются в воображаемое. Вот почему мы ограждаем их от определенных произведений. Не нужны никакие исследования, чтобы понять, что от фильмов ужасов у детей могут начаться кошмары.

В этом отношении дети отличаются от взрослых, но не кардинально. Я уверен, что если бы взрослые стали участниками эсперимента с монстром, то прежде чем опустить пальцы в ящик, они бы колебались секунду-другую, точно так же, как мы не хотим есть помадку в форме фекалий, хлебать суп из больничного судна, даже нового и чистого, или пить из сосуда с этикеткой “Цианид”, даже если мы точно знаем, что там просто вода.

Дети уязвимы и потому, что они меньше знают. В ходе серии экспериментов Дина Сколник-Вайсберг, Дэвид Собел, Джошуа Гудстайн и я рассказывали дошкольникам начало истории и просили их выбрать подходящее продолжение. Некоторые варианты начала были реалистическими (например, мальчик ехал на скутере), другие — фантастическими (мальчик умел становиться невидимым). Мы ожидали, что дети либо решат, подобно взрослым, что реалистические истории должны заканчиваться реалистично, а фантастические — фантастично, либо выберут фантастические продолжения для всех историй (в соответствии с идеей, что дети склонны к магическому мышлению). К нашему удивлению, дети продемонстрировали предубеждение против фантастического: они предпочли реалистические продолжения независимо от того, каким было начало.

Детское невежество делает вымысел менее безопасным. Несколько лет назад я смотрел с семьей “Освободите Вилли — 2”. В фильме есть сцена, когда персонажи оказываются на тонущем плоту. Мой пятилетний сын Закари начал шептать, что сейчас они утонут. Я объяснил ему, что все будет хорошо. Он спросил, откуда я это знаю — ведь мы не видели фильм раньше. Я сказал, что знаю, как бывает в таких фильмах: в хорошем семейном фильме чудесные детишки не могут погибнуть. Я оказался прав, и теперь Закари тоже это знает.

В тот же год мы плавали на каноэ по реке у нашего дома, и лодка перевернулась. Закари запаниковал и закричал, что мы утонем. На нас были спасательные жилеты, да и река в том месте не глубже метра, но его замечание вовсе не было необоснованным. В реальности — если только мы не верим, что некое божество руководит нашими жизнями, — нет рамок, присущих художественным произведениям. Жизнь — не фильм для семейного просмотра, и иногда чудесные детишки все-таки гибнут.