Наука удовольствия: почему мы любим то, что любим

А как насчет людей?

Люди — особенно подходящие для эссенциализации индивидуальные объекты. У нас нет повода взглянуть на камень и задуматься, чем он отличается от похожего камня, лежащего рядом. Но совершенно естественно обращать внимание на отдельных людей. У ребенка есть все основания серьезно отнестись к тому, является ли данная женщина его матерью, и у любой матери должен быть столь же острый интерес к вопросу, какой ребенок — ее. И, как обсуждалось подробно в предыдущей главе, для всех нас важно, к какому именно человеку мы привязаны сексуально или романтически.

Можно ли сказать, что дети особенно чувствительны к особости тех или иных людей? На этот вопрос отчасти отвечают другие исследования, которые мы с Брюсом Худом сейчас проводим с помощью дуплицирующей машины. В этих исследованиях с участием четырех- и шестилетних детей мы копируем живых хомячков. Хомяки были из одного помета и, следовательно, внешне неразличимы. (Хотя в одном из наших исследований один хомяк, охочий до еды, набил щеки куда заметнее, чем его “дубликат”. Пришлось заменить.)

Исследования еще продолжаются, но пока мы приходим к выводу, что дети часто отвергают мысль, будто дубликат — в самом деле дубликат. Хотя они соглашаются, что мы успешно скопировали физическое тело хомяка, они не всегда готовы принять, что мы скопировали состояние его психики, включая то, что ему нравится, и то, что он знает. Они рассматривают машину как дупликатор тел, а не сознания. Дубликат — это другая личность.

Зачем останавливаться на этом? Что, если кто-то построит дуплицирующую машину большего размера, где вместо ящиков — кабины, и человек сможет войти в одну из них, а затем, незаметно выбравшись, выйти из другой? Что, если бы вы проделали это с матерью ребенка, устроив так, что женщина, вышедшая из второго ящика, будет дубликатом, поддельной матерью? Как поступит ребенок: съежится от страха, отпрянет в тревоге, закричит, призывая настоящую мать вернуться?

По этическим и практическим соображениям этот эксперимент мы не проводили. Но писатель Адам Гопник провел более мягкую его версию со своей пятилетней дочерью Оливией. Когда ее не было дома, аквариумная рыбка Блуи погибла. Гопник с женой принесли домой рыбку, неотличимую от Блуи. Но в последний момент они решили, что не будут лгать дочери — по крайней мере, не совсем, — и придумали историю: Блуи отправился в больницу, а это брат Блуи, его временный заместитель. Увидев эту идентично выглядящую (и ведущую себя так же) замену, Оливия не слишком обрадовалась.

“Я ненавижу эту рыбку, — сказала она. — Ненавижу. Я хочу Блуи”.

Мы пытались успокоить ее, но бесполезно.

“Но посмотри, он совсем как Блуи!” — слабо протестовали мы.

“Он похож на Блуи, — признала она. — Похож на Блуи. Но это не Блуи. Он чужой. Он меня не знает. Он не мой друг, я не могу с ним поговорить”.