Наука удовольствия: почему мы любим то, что любим

Исполнители

Внимание к истории помогает объяснить, почему мы предпочитаем оригиналы копиям.

В XX веке философы доказывали, что развитие технологий репродукции уничтожит это стремление. Вальтер Беньямин считал, что “впервые в человеческой истории механическая репродукция освобождает мир искусства от его паразитической зависимости от реальности”. Андре Мальро утверждал, что оригиналы утратят свое значение, поскольку любой музей сможет заполучить все произведения искусства в мире. Да и зачем теперь нужны музеи? В доме Билла Гейтса в Сиэтле на стенах висят большие экраны, на которых демонстрируются произведения искусства. Представьте себе, что такие экраны есть в каждом доме и они способны показать любую картину, какую хотите.

Но оригинал по определению всего один, так что с его созерцанием (а еще лучше — с обладанием им) всегда будет связан определенный статус. К тому же оригинал соприкасался с художником, и, как я указывал в предыдущей главе, такого рода положительное заражение очень привлекательно. И, главное, у оригинала есть история, поскольку он рождается в процессе творчества, куда более впечатляющем, нежели технические навыки фальсификатора. Именно наша восприимчивость к истории объясняет, почему любовь к оригиналам никогда не ослабеет.

Внимание к исполнению также поможет нам понять разногласия по поводу искусства. Например, возьмем абстрактные картины Джексона Поллока. На многих они не производят впечатления. Негативная реакция связана в том числе с тем, что эти картины не демонстрируют каких-то очевидных навыков автора. Они выглядят простыми (обычная реакция: “Такое и мой ребенок сумеет”). Специалист по образованию в сфере искусства Филип Иенавин возражает. Он описывает одну из работ Поллока — “Один: №31” (1950). Он напоминает об ее огромных размерах (около трех метров в высоту, более пяти метров в ширину) и восхищается техническими и творческими задачами, которые нужно было решить: изобразить стремительные линии, собрать воедино элементы, и так далее. Если вы думаете, что это просто, замечает он, почему бы вам самим не попробовать?

Разногласия по поводу Поллока, таким образом, отчасти представляют собой разногласия по поводу истории его работ. Если бы Иенавин мог убедить скептика, что создавать такие картины сложно, то работа Поллока приобрела бы для скептика вес. Точно так же, если бы Иенавин увидел, как шестилетний ребенок в течение десяти минут льет краску на огромный холст, создавая нечто неотличимое от “Один: №31”, то, я уверен, он бы никогда не смог наслаждаться работами Поллока, как прежде.

На что мы обращаем внимание, оценивая исполнение? Грубое, но обоснованное соображение: это предполагаемый объем затраченных усилий. Психолог Джастин Крюгер с коллегами проверил это, демонстрируя испытуемым стихотворение, картину или боевой доспех и рассказывая истории о том, сколько времени ушло на их создание. Например, участникам эксперимента показывали абстрактную картину Деборы Клевен; половине говорили, что на ее создание ушло четыре часа, половине — что двадцать шесть. Как и следовало ожидать, те, кому сообщили, что художнице потребовалось двадцать шесть часов, выше оценили качества и ценность картины, она им понравилась больше.

(Я полагаю, это отчасти объясняет стоимость картин: размер имеет значение. Чем крупнее картина, тем она обычно дороже. Это может отражать представление, что большую картину нарисовать труднее, чем маленькую. Больше усилий — больше удовольствия, выше ценность.)

Усилия имеют значение и при оценке наших собственных творений. Смеси для выпечки, появившиеся в 50-х годах, были непопулярны, пока производители не изменили рецептуру так, что домохозяйкам приходилось проделывать кое-какую работу самостоятельно: добавлять яйцо. Это делало продукт лучше. Рост ценности из-за приложения нами усилий психолог Майкл Нортон и его коллеги назвали “эффектом ‘ИКЕА’”. Психологи продемонстрировали это в лаборатории. Они установили, что участники эксперимента оценивают выше собственные творения — простые фигурки лягушек, сложенные из бумаги, — чем такие же объекты, созданные другими.

Усилия — важный фактор, но не самый важный. В конце концов, мы предпочитаем Вермеера ван Меегерену не потому, что думаем, будто Вермеер работал дольше и усерднее. На первый план выходят наши представления о творчестве и гениальности.

Поразительный пример — Марла Олмстед. Ее абстрактные картины продавались за десятки тысяч долларов. Отчасти продажи шли так хорошо, потому что Марла была ребенком. “Карманный Поллок” провел первую личную выставку в возрасте четырех лет. Картины Марлы, вероятно, были неотличимы от многих других, но она в силу возраста не имела специального образования и была изолирована от мира искусства. Казалось, что на ее работе лежит отпечаток гения. Но произошло следующее: слава Олмстед привлекла к ней внимание редакторов телепередачи “Шестьдесят минут”, сделавших сюжет о художнице. Из видео стало ясно, что отец учил ее рисовать. Это изменило впечатления людей о характере ее работы, и ценность картин маленькой Марлы рухнула.