Наука удовольствия: почему мы любим то, что любим

В сущности — нонсенс

Артур Кестлер рассказывает о двенадцатилетней девочке, дочери своего друга, которую сводили в Морской музей в Гринвиче, а потом попросили назвать самое красивое, что она там увидела. Она ответила, что это рубашка адмирала Нельсона. Как она выразилась, “рубашка с кровью просто прекрасна. Здорово: настоящая кровь на настоящей рубашке по-настоящему важного человека”.

Так и слышишь вздох Кестлера, когда читаешь его замечание: “Мы можем сопротивляться магии внутри нас не больше, чем земному притяжению”. Слово “магия” нагружено ассоциациями с иррациональностью, но может быть, это и правильно. Одно дело — предпочитать то или иное кресло, потому что оно удобнее, или радоваться картине, потому что вы поражены ее красотой. Это небессмысленно. Но не странно ли, что мы радуемся вещам (вроде рубашки покойника) не потому, что они могут принести нам пользу, и не благодаря их неким ощутимым качествам, а из-за их истории, в том числе из-за их незримой “сути”? “Сути”, которой нет! И не кажется ли тогда эта книга каталогом человеческой глупости? Разве это не длинный перечень доводов в пользу того, что на наслаждение влияют разные пустяки?

Некоторые психологи так и сказали бы. Мой соавтор Брюс Худ высказывает мысль в духе Кестлера, что это извращенные привязанности того же рода, что и тревога, которую вызывают черные кошки и дома с привидениями. Они неразумны. Обсуждая оригиналы и подделки, Худ пишет: “Когда художественные критики и владельцы галерей говорят о сущности какого-то произведения искусства, это, в сущности, нонсенс”. В экспериментальной работе о том, почему нам нравятся или не нравятся предметы обихода, Худ и его коллеги противопоставляют “рациональные экономические решения”, связанные с утилитарной пользой для реального мира, “явно иррациональным суждениям”, под которыми они имеют в виду придание ценности объекту по сентиментальным причинам, таким как привязанность ребенка к знакомым предметам.

Демонстрация человеческой иррациональности — не новое занятие. Вспомните исследования Амоса Тверски и Дэниела Канемана, за которые последний получил в 2002 году Нобелевскую премию по экономике. Тверски и Канеман установили, что нередко нам не даются дедукция и вероятностные рассуждения. Мы можем заплатить 99,99 долларов за новые динамики, но пройдем мимо, если они будут стоить ровно сотню. Мы одержимы опасностью, которую представляет собой хранение дома оружия, но не обращаем внимания на куда более серьезную угрозу, которую таят в себе бассейны. Наше несовершенство неудивительно: мы ведь животные, а не ангелы. Естественный отбор сформировал наше сознание так, чтобы мы извлекали пользу из знания о мире, однако эволюция подготовила нас к удовлетворению потребностей, а не к их оптимизации. Вспомните также, что наша психика предназначена для жизни в другом, ушедшем мире, а не в том, в котором мы живем сейчас. Вполне объяснимо поэтому, что мы можем рассуждать не просто несовершенным образом, но еще и неэффективно. Психолог Гэри Маркус прелестно сформулировал: наш мозг содержит “ляпы”.

Может быть, эссенциализм — один из таких “ляпов”? Конечно, у людей есть неверные эссенциалистские убеждения. Секс с девственницей не излечивает от СПИДа, а поедание трупа человека, владевшего английским, не улучшит ваше собственное знание этого языка. У человеческих групп, например чернокожих или евреев, нет “сущностей”, явно отличающих их от всех прочих. В ходе недавнего судебного процесса в Британии “Проктер энд Гэмбл” доказывала, что “Принглз” — не картофельные чипсы (и поэтому не подпадают под правила обложения НДС), поскольку они не содержат достаточно картофеля, чтобы иметь “картофельную сущность”. Верховный суд правомерно отклонил этот аргумент, указав, что аристотелевские концепции здесь неприменимы: у “Принглз” нет “сущности”.

Таким образом, многое из того, что мы думаем о сущностях, ошибочно. Но это не значит, что ошибочна эссенциалистская установка в целом. Как мы обсуждали в начале книги, бытие вещей глубже, чем кажется. Тигры — это не просто животные с определенной внешностью. У тигров есть глубинные качества, которые делают их тиграми, — имеющие отношение к ДНК и эволюционной истории. Золото — не просто вещество определенного цвета. Золото делает золотом его молекулярная структура. У индивидов тоже есть свои сущности. Двух новорожденных бывает трудно отличить друг от друга, но если один из них — ваш ребенок, а другой — нет, то этот неочевидный генетический факт очень важен. Сущности реальны, и вполне разумно уделять им внимание.

Но зачем той девочке было знать, чья кровь на рубашке Нельсона? Что в голове у человека, заплатившего пятьдесят тысяч долларов за рулетку Кеннеди? (Покупателем ее стал Хуан Пабло Молино, дизайнер по интерьерам из Манхэттена, который заметил: “Когда я купил ту рулетку, первое, что я оценил — в здравом ли я уме”.)

Я думаю, он слишком суров к себе. Да, он ошибся бы, если бы неверно понял, что это за рулетка — например, что у нее есть магические силы. Но если она ему нравится просто потому, что принадлежала Кеннеди, то это лишь вопрос вкуса — не рациональный и не иррациональный. Если вам нравится ваниль, а мне шоколад, то у нас с вами разногласия, но ни один из нас не мыслит неразумно. И если Саре нравятся рулетки из-за их полезности, а Хуану — из-за их истории, то неверно говорить, что Сара умнее (или достойнее, или разумнее) Хуана, или наоборот.

Этот аргумент верен и в более общем смысле. Дэниел Бергнер, изучавший людей с необычными сексуальными желаниями, интервьюировал одного мазохиста, человека лет сорока пяти, который оставил работу на Уолл-стрит, чтобы проводить больше времени с детьми. Интервью проходило в салоне женщины-доминатрикс, а собеседник Бергнера был привязан к рабочему столу и одет в костюм из латекса и маску — открытым был только его рот. К основанию его пениса было прикреплено кольцо, подключенное к небольшому аппарату. Доминатрикс настроила аппарат так, чтобы при звуках речи он бил мужчину током, что делало Бергнера соучастником пытки. Но когда Бергнер осторожно спросил мужчину о его детском опыте, тот стал отрицать свою необычность: “Меня никогда не насиловали карлики-гомосексуалисты. Разве это такой уж чудной подход к жизни? Посмотрите на человека, который купил мяч Марка Макгуайра за три миллиона долларов. Ну, и кто из нас чудной?”

Я думаю, оба они довольно-таки чудные. Но все же никто из них не действует ошибочно ни в каком смысле.

Можно представить животных вроде нас, у которых мозг запрограммирован иначе: они не прирожденные эссенциалисты и потому равнодушны к природе вещей. Такие существа не могли бы испытывать многие из наших удовольствий. Они бы с радостью меняли драгоценные обручальные кольца на их дубликаты. Они бы не собирали автографы и сувениры, а их дети не испытывали бы привязанности к успокаивающим вещам. Они бы не получали того же удовольствия от искусства, художественной прозы и даже мазохизма, потому что им бы не было дела до человеческого акта творения, лежащего в основе этого опыта. Такие индивиды не были бы умнее или глупее нас — они просто были бы другими.

Есть широкое пространство для суждений. Проблема не в том, верно или неверно это, рационально или иррационально, а в том, правильно это или неправильно. Некоторые удовольствия аморальны. Некоторые влекут человеческие страдания. Даже если нет ничего неразумного в сексе с маленькими детьми, это аморальное удовольствие, которое должно осуждаться. Если ваша любовь к еде побуждает вас уничтожать собственное тело или забирать что-то у других, то вы чревоугодник, и это также предосудительно.

Иногда наш эссенциализм побуждает нас поступать безнравственно. Мы обсуждали подобные случаи, вроде убийства детей ради их мяса или одержимости женской девственностью.

Эссенциализм также может вызывать навязчивые мысли по поводу материальных вещей и побуждать нас игнорировать потребности реальных людей. Роберт Франк, Ричард Лэйярд и другие экономисты доказывали, что пристрастие к роскоши имеет свою цену и для общества, и что обществу было бы лучше, если бы такие покупки блокировались или осуждались. Философ Питер Сингер сформулировал эту мысль резче. Он обратил внимание на моральные проблемы, которые возникают, когда мы тратим деньги на дорогую одежду и машины вместо того, чтобы спасать голодающих детей. Если мы не были бы эссенциалистами, мы ценили бы определенные материальные вещи гораздо ниже, а людей, возможно, несколько выше. Такова цена нашего удовольствия.