Рассвет после ночи

НАЧАЛО БОЛЬШОЙ ПРОВОКАЦИИ

Сказать-то сказал Ясон Пацакис полковнику, что заставит замолчать «писклявого комара», но как это сделать? Для этого надо было призвать на помощь весь свой опыт и нюх ищейки, чтобы быстро разработать план уничтожения радиостанции и этих горлопанов. То, что станция не в самих Афинах, а за ее пределами — в этом сомнения не было. И хотя территория Греции небольшая, да и передачи велись из одной ее половины — Аттики, но как определить точно, где радиостанция: в горах или на море, в лабиринтах древних развалин или в обыкновенном доме? Пеленгаторы засекли две точки, но ни в пещере, ни в лесу обнаружить радистов не удалось. Время шло, станция опять могла выйти в эфир, и тогда неизвестно, как этот выскочка-полковник доложит новоиспеченному премьеру о шефе тайной полиции, который, дескать, обнаружил свою несостоятельность. Нет, этого Пацакис допустить не мог, зная коварство узурпаторов власти, которые не щадят даже своих ближайших единомышленников. По этому надо было думать и, главное, действовать, доказать свою преданность новым хозяевам.

Ясон Пацакис стоял около большой карты Аттики и мучительно размышлял, стараясь мысленно представить, маршрут радиостанции. То, что Ставридисы в день переворота находились в Салониках, — в этом он был уверен, как и в том, что они, во всяком случае Никос Ставридис, там не остались. До какого же места мог добраться певец ко времени выхода в эфир этой проклятой станции? Вот что заботило хозяина кабинета. Вошел дежурный помощник и молча протянул лист бумаги с донесением агента о том, что один молодой афинянин может навести на след радиостанции. Пацакис даже дернулся, словно собрался куда-то бежать, еще раз прочитал, текст и взревел:

— Где же он, черт побери!

Помощник подошел к телефону, набрал номер и приказал какому-то Кукулису немедленно зайти к шефу. Агент давно уже ждал этой команды, и не успел Пацакис прийти в себя, как тот уже докладывал о своем разговоре со студентом афинского политехникума, который слышал передачи неизвестной радиостанции и узнал голос девушки — своей однокурсницы. Пацакис при упоминании радиостанции вскочил и прошептал:

— Какая радиостанция?

— Которая два раза выходила в эфир, господин начальник.

— Слышали?

— Служба, господин начальник.

— Кто этот студент?

— Стефанидис. Монас Стефанидис. Родственник циркового артиста.

— Фокусника?

— Не уточнял, господин начальник.

— Может, он сам фокусник?

— Влюбленный.

— В кого?

— В ту студентку.

— А она?

— Она в другого, господин начальник. Он тоже там, на радиостанции.

— Откуда… влюбленному это известно?

— Они оба не вернулись в Афины, господин начальник. С археологических раскопок.

— Кто она?

— Ниса Гералис. Дочь артиста.

— Тоже циркача?

— В кукольном театре работает.

— Компания! Фокусы, куклы…

Пацакис подошел к карте, кивком подозвал агента:

В каком месте студенты могли встретить тех, с радиостанцией?

— На берегу моря.

— Точнее!

— Не уточнял, господин начальник.

— Уточните! Где этот фокусник?

— Есть адрес. На улице Метрополией, около отеля «Пан»…

— Немедленно сюда!

Агент стремглав выскочил из кабинета.

Интуиция подсказывала Пацакису, что это сообщение может оказаться концом нити, потянув за который можно размотать весь клубок. Доставленный в кабинет студент долго не рассматривал карту, а сразу ткнул пальцем в точку на побережье Эгейского моря. Пацакис изучающе смотрел на родственника циркача: не хочет ли тот сыграть шутку с самим шефом тайной полиции?

— А где они сейчас? — недоверчиво спросил Пацакис.

— Если бы я только знал, — махнул рукой студент.

— Для чего это вам?

— Это он… этот Эмбрикос ее уговорил…

— Студент?

— Ламбракид он.

Студент опустил голову, потом в отчаянии произнес:

— Я бы убил его!

— А ее?

— У нее мать… очень больна.

Пацакис задумался, бросая косые взгляды на студента и агента. Затем еще раз посмотрел на карту и сказал:

— Она нужна нам живой.

— Но она исчезла.

— Голос был ее?

— Так поет только… она!

— Как поет?

— Как Елена Киприанис.

Пацакис нагнул голову словно для удара, онемев от услышанного: не издеваются ли над ним? Но припугнуть студента, который может помочь в поиске Ставридиса и его шайки, он не решился.

— Их надо обнаружить, и как можно быстрее! — сказал Пацакис. — Нужна фотография и матери, и этой… певицы. А дальше будем действовать так…

…На берегу, неподалеку от рыбаков, перебиравших сети, остановился старенький, изрядно побитый «фольксваген». Из него вышел молодой человек, а другой, мужчина постарше, остался в машине. Молодой человек поздоровался с рыбаками, которые сделали вид, что очень заняты спешной работой.

— Нас привело сюда несчастье, и мы надеемся на вашу помощь, — сказал незнакомец и вытащил из кармана фотографию.

Рыбаки смотрели на фотографию, молчали.

— Эта женщина; старая гречанка, кстати, дочь рыбака, умирает, — сказал приехавший.

Пожилой рыбак взял фотографию, долго смотрел, потом заключил:

— Такой в наших краях нет.

— Да, она с Идры. Рядом с нею ее дочь. Сестра того человека, который в машине.' Мы ее разыскиваем. Мать умирает…

Рыбак опять взял фотографию, долго разглядывал и повторил:

— Такой в наших краях нет.

Приехавший криво улыбнулся, покачал головой:

— Несколько дней назад она и я были здесь. Вместе со студентами. Видели, наверное, студентов, которые работали на раскопках? Все уехали домой, а она… куда-то запропастилась. Может, кто видел ее? Мать при смерти… хочет видеть свою дочь.

— Как ее зовут?

— Ниса Гералис. Ниса.

— Зачем ей надо было… оставаться здесь?

— С одним… студентом.

— Э, парень, у нас места не для влюбленных.

— Но где-то они должны были укрыться, если нет ее в Афинах?

Пожилой рыбак улыбнулся беззубым ртом:

— Если и были такие места, да только давно позабыты. Не до этого нам, парень.

Другой рыбак с сочувствием произнес:

— Встретим… скажем, что ищут, мол, что домой надо спешить.

И рыбаки принялись опять за работу. Приехавший еще немного потоптался на месте, затем медленно пошел прочь. Оглянувшись, он крикнул:

— Если встретите, передайте о больной матери!

Из урочища Никос Ставридис и его группа перебрались на новое место, полностью положившись на Костаса, который хорошо знал округу. Идея была такая: вернуться в море и под видом рыбаков вести передачу с фелюг или с заброшенных нефтяных скважин. Но без помощи настоящих рыбаков не обойтись, а это значило подвергать их жизни риску. Если бы радиостанцию обнаружили, то расправились бы не только с ними, но и с ни в чем не повинными людьми. Костас долго смотрел на карту и наконец сказал, что надо уходить подальше от этих мест, которые, конечно же, уже под пристальным наблюдением и вот-вот последуют ответные акции. Надо было как можно ближе подойти к селениям рыбаков, а оттуда уже добираться поодиночке на грузовиках со свежим уловом до выбранного места. Надежда была на одного полицейского, его Костас хорошо знал, и который за драхмы шел на любой риск. Но все равно это было опасно. Присмотр за полицейским взял на себя Костас. Больше всех рисковал певец — из-за своей популярности. Но очки и темная щетина так изменили его внешность, что он вполне мог выступать в роли водителя грузовика. Костас же и салоникский инструктор Панайотис были очень похожи на истинных рыбаков, у которых только и забота быстрее продать рыбу владельцам придорожных таверн. Студентам нечего было играть другие «роли» — всегда могут сказать, что отстали от своих и возвращаются домой, документы это подтверждали. В — первом же рыбацком стане Костасу сообщили о приезжавших в «фольксвагене» из Афин, которые интересовались девушкой-студенткой и говорили, что у нее мать при смерти. Костас рассказал об этом Никосу и Панайотису. Решили исподволь расспросить Нису о матери, и оказалось, что та действительно себя неважно чувствовала перед отъездом дочери на практику, но высокое давление у нее давно и есть новые лекарства, которые брат привез из Италии.

— Ну, значит, ничего страшного, правда, сын это не дочь, но твой брат, видать, заботливый парень, — будто между прочим сказал Никос, успокаивая девушку.

— Да. Но он опять уехал. Ой, чует мое сердце, что маме нужна помощь, — забеспокоилась девушка.

— Ты можешь уехать в любое время, — ответил Никос. — Только надо быть очень осторожной, Ниса. Наше дело сейчас очень важно и, может быть, это будет твой самый главный в жизни поступок.

— Я ни о чем не жалею, товарищ Ставридис, — вся зарделась девушка и как будто успокоилась.

Никос, пересказывая этот разговор с Нисой Костасу и Панайотису, упомянул, что ее брат в отъезде, а рыбаки говорили — ждал в машине.

— Почему же он не вышел, не поговорил с людьми сам, а только этот… студент? — размышлял Панайотис. — Это же его сестра, и речь шла о его матери. Кем этот студент приходится Нисе и ее брату?

— Все же надо Нисе сказать о «фольксвагене» и о тех двоих. Пусть решает сама, как поступить. Надо, чтобы обо всем ей рассказали рыбаки, — предложил Панайотис.

Это было поручено тому самому пожилому рыбаку, который вел переговоры с приехавшими на «фольксвагене». Через несколько минут после разговора Ниса вошла в дом, где находились члены группы, и сказала, что это был ее сокурсник Монас Стефанидис. Он разыскивал ее, чтобы увезти к матери, которой стало очень плохо.

— Твой брат мог быть вместе с ним? — спросил Костас.

— Если только он уже вернулся.

— А когда должен был вернуться?

— Я двадцатого позвонила домой и папа сказал, что брат приедет дней через пять.

— А получается, что приехал на два, а то и на три дня раньше.

— Может быть, его вызвали телеграммой? Ой, что-то надо делать! Прокляну себя, если не буду около мамы…

Ниса закрыла лицо руками, ее плечи вздрагивали.

— У брата есть «фольксваген»? — продолжал допытываться Костас.

Девушка отрицательно покачала головой.

— А у этого… Монаса? — спросил Костас.

— Говорил, что отец обещал купить ему машину.

— Кто его отец?

— Магазин имеет меховой на улице Метрополиос. Очень большой.

— Не купит же он сыну старый «фольксваген»?

— Не знаю, не знаю… Знаю одно: надо ехать…

Ниса подняла голову. Ее взгляд встретился со взглядом Ставридиса. Она тихо продолжила:

— Простите… Я это так…

— Нет, нет, Ниса, мы вас понимаем и думаем, как помочь, — успокоил ее певец.

— Да, но у вас тоже…

Никос положил руку на плечо девушки:

— Дело привычки, милая Ниса. Но признаюсь, что сердце щемит, когда думаю о жене, о детях, о судьбе которых хотел бы знать. Но не могу рисковать нашим важным делом. Вас, Ниса, мы переправим, только осторожно. Возможно, что это провокация. Откуда «фольксваген» и… брат в машине? А этот Монас порядочный парень? С кем он заодно? С ламбракидами или теми, кого в меха его отец наряжает?

— Он, он… непонятный…

Ниса опять встретилась со взглядом Никоса и прочла в его глазах сожаление, только не знала, кого жалел этот много повидавший в жизни человек — ее или этого Монаса.

— Он способен на подлость? — вмешался в разговор Костас.

— Он ревнует меня, — тихо произнесла Ниса и чуть заметно повела глазами в сторону студента, который в дальнем конце комнаты копался в своем походном мешке.

— И чтобы обойти соперника, может пойти на подлость? — повысил голос Костас.

Никос поднялся, давая понять, что разговор окончен. Не надо больше расспрашивать девушку, которая и так очень разволновалась.

— Если решишь поехать, Ниса, провожатым будет… Панайотис. Его в Афинах никто не знает.

Поздно вечером радиостанция опять вышла в эфир. Пацакис будто предчувствовал это, допоздна засидевшись в кабинете. Вот тебе и писк комара! Легко было представить себе, что сейчас думал полковник-выскочка, да и другие об обещании шефа тайной полиции покончить с этой станцией, называвшей себя голосом свободной Эллады. Взбешенный Пацакис слушал передачу, поглядывая на агента и студента, которые вернулись ни с чем… А вновь заговорившая радиостанция призывала греков вести беспощадную борьбу против диктаторского режима. Затем Никос Ставридис запел, но один, без маленького хора, в котором этот Монас услышал голос студентки Нисы Гералис. Голоса девушки не было в эфире. Неужели рыбаки встретили ее и сказали о матери? Неужели клюнуло? Девушка, конечно, мелкая рыбешка, но может стать приманкой для большой добычи. Пацакис взревел:

— Немедленно к ее дому! Окружить! Взять живой! Только живой!

Когда' он наконец остался один, громко сказал сам себе, предчувствуя удачу:

— Что ж, послушаем! — Усмехнувшись, добавил: — И этот голос, похожий на голос знакомой… парижанки, которая поет в Булонском лесу. Распелись, птички!