Рассвет после ночи

ГРЕЧЕСКИЙ УРОК

На первом процессе над главарями хунты и их ближайшими помощниками, несмотря на сильное давление на суд, были вынесены смертные приговоры «чёрным полковникам», длительные сроки лишения свободы получили шефы тайной и военной полиции, участники кровавой расправы со студентами Политехники… Но смертная казнь главарям хунты была заменена на пожизненное заключение.

— Не все горькие плоды упали с ядовитого дерева, — сказал о процессе над хунтой товарищ Седой, когда несколько старых друзей по движению Сопротивления обсуждали в доме Никоса итоги суда в Коридаллосе.

Руководящие деятели компартии, в том числе и товарищ Седой, не были допущены на процесс в качестве свидетелей обвинения. Поэтому многие преступления хунты остались, как говорится, за пределами судебного зала.

— Да, не все злодеяния хунты стали известны греческому народу и всему миру, — пояснил сказанное о горьких плодах и ядовитом дереве товарищ Седей и вытащил из своего портфеля пухлую папку с бумагами. — Здесь столько свидетельств злодеяний хунты, что отмена смертного приговора кажется кощунством над памятью жертв и страданием греческого народа.

Коммунисты, все левые силы, широкие круги греческой общественности настойчиво требовали возобновления судебного дела с учетом материалов, которыми рас полагали многие греки, не допущенные на процесс в качестве свидетелей обвинения. Правые силы и неофашисты пытались представить дело таким образом, что военный путч в апреле 1967 года был лишь результатом заговора небольшой группы офицеров, нарушивших присягу. Выходило, что «черные полковники», как их с презрением и ненавистью называл весь мир, лишь банальные заговорщики, которые потом сами отказались от власти и добровольно передали правление страной авторитетным гражданским политическим деятелям. Будто и не было семи черных лет, которые привели страну к национальной катастрофе. Почти полностью затушевывалась на процессе причастность НАТО и ЦРУ к военно-фашистскому перевороту с кодовым названием «Прометей» в условный час «икс».

Общественный опрос в Греции после процесса над хунтой показал: лишь 250 свидетелей обвинения были допущены в зал суда, хотя многие тысячи греков могли предоставить судьям материалы, изобличающие «черных полковников» и сменивших друг друга диктаторов — Пападопулоса и Йоаннидиса, как совершивших государственную измену и цепь кровавых злодеяний по указке и под руководством секретных служб. Недовольство и возмущение большинства греков результатами процесса, прекрасные условия, созданные в «лирическом Жаворонке» кровавым палачам и истязателям, заставили власти объявить о втором суде. Новый процесс над хунтой должен был начаться в тот день, когда весь прогрессивный мир, все антифашисты отмечали 30-летие со дня начала исторического суда народов планеты над главарями гитлеровского рейха. Как и в немецком городе Нюрнберге, в греческой столице судили фашизм, который не сдавал свои позиции в многострадальной стране.

— Фашизм живуч, как гидра, — говорил товарищ Седой, возвращаясь с друзьями домой после долгой беседы у Ставридисов. — Необходимо полное уничтожение фашизма, иначе мы будем опять поставлены перед фактами новых заговоров и новых переворотов.

Попытка переворота уже была — в зимний день 1975 года, вскоре после двух крупных политических событий в стране: выборов в парламент и антикоролевского референдума. Группа военных пыталась поднять армейский корпус на севере Греции на антиправительственный путч и освободить из-под ареста бывшего шефа военной полиции диктатора Йоаннидиса.

Следствие по делу о неудавшемся военно-фашистском перевороте показало, что заговорщики действовали по инструкции, которую передал из тюрьмы через своих сообщников генерал-палач. Это было еще одним доказательством, что армия — самый опасный очаг, в котором зреют перевороты. Греческая общественность требовала ускорения чистки в армии, смещения с командных должностей офицеров, генералов и адмиралов, которые в годы хунты поддерживали диктаторов.

Второй судебный процесс над главарями хунты совпал с днями, когда из многих стран в греческую столицу приехали участники форума солидарности с Чили.

Своих старых друзей — чилийских певцов и музыкантов встречали Лулу и Алексис, который уже поправился после автокатастрофы и даже успел организовать клуб политической песни. Кто точно приедет в Афины, они не знали, но надеялись, что среди гостей непременно будут чилийцы, с которыми подружились в дни памятного турне. Первой на трапе самолета показалась молодая чилийка в черном пончо и с гитарой. Лусия! Жена и единомышленник певца-гитариста Луиса. Молодые супруги не только имели похожие имена, но и внешне очень были похожи друг на друга. Тогда, в Сантьяго, Лусия не выступала на сцене — ждала ребенка. За Лусию, за маленького Луиса — он был уверен, что у него будет сын — пел и играл на гитаре очень темпераментный и разговорчивый Луис-старший. Он погиб, став первой жертвой в цепи кровавых преступлений военной хунты, — исполнитель политических песен Луис Хуанито. Теперь песни чилийского героя по всему миру разносит Лусия. А сын Лусии и Луиса — маленький Луис, родившийся после гибели отца, терпеливо ждет свою мать, но не в Сантьяго, а в маленькой горной деревушке, куда каратели-фашисты редко наведываются.

Лусия узнала знакомых греков и поспешила к ним. Она случайно задела струны, и гитара, знаменитая гитара Луиса, зазвенела, словно раздался голос ее хозяина, голос живого певца… А когда в доме греческих друзей чилийская гостья пела, аккомпанируя себе на гитаре, все заметили небольшую дырочку на гитаре.

— Фашистская пуля, — коротко объяснила Лусия и нежно провела рукой по гитаре, потом тихо продолжила: — Одна пуля попала в Луиса, вторая…

Видно было, что слезы душили ее, не давали говорить. Но Лусия не заплакала. Маленькая и хрупкая, с черными горящими как угольки глазами чилийка неожиданно сильно ударила по струнам и громко запела:

В наступившей тишине Лусия рассказала о том, как родилась и была убита эта песня:

— Он сочинил песню протеста в первые минуты, когда во дворце «Ла Монеда» был убит «красный президент» и хунта захватила власть. Луис вышел на улицу и пел ее перед вооруженными фашистами. Его отгоняли прикладами, грозились расстрелять, но он пел, пел, повторяя, что вкопают в чилийскую землю проклятую черную стаю. Солдаты сбили его с ног, топтали сапогами, но он не выпускал из рук гитару, прикрывал ее, как своего ребенка. Потом Луис добрался до президентского дворца и там пел о привидениях с паучьей свастикой. Офицер взмахнул рукой, и кто-то выстрелил. В гитару. Луис еще крепче прижал к себе раненую гитару и стал подходить к офицеру, который еще раз взмахнул рукой. Второй выстрел был для певца. Он долга лежал с гитарой на мостовой, пока двое его друзей-храбрецов не положили тело в машину и увезли. Оборвалась жизнь, как обрывается струна. Но жива его песня. Она стала нашей, амигос. Греки уже победили ночь. Нам еще предстоит долгая и тяжелая борьба.

— У нас они назывались «черными полковниками», — сказала Лулу. — Но это та же волчья стая. Теперь они за решеткой;

Можно было бы на них посмотреть? — спросила Лусия.

Все повернулись к Никосу. После прихода чилийской гостьи он больше молчал, внимательно слушал рассказ о трагической гибели своего товарища по борьбе с фашизмом. Никос встал и подошел к роялю. После первых аккордов к роялю подошла и гостья с гитарой наготове… И вновь зазвучала песня погибшего молодого чилийца. Сначала в исполнении Никоса и Лусии, потом к ним присоединилась Лулу. И вскоре пели все. А потом Никос сказал:

— Лусия, вы побываете на процессе, где судят греческий фашизм. Верю, что вы пригласите нас в Сантьяго, когда будут судить чилийский фашизм.

Утром следующего дня Лулу вместе с чилийской подругой поднялась на Акропольскую скалу. У развалин Парфенона они встретили группу молодых людей в национальных пончо и с гитарами. Многие чилийцы узнали греческую певицу, попросили ее спеть песни, которые родились после падения хунты.

— Но сначала споем песню моего друга Луиса, — сказала Лулу.

На краю высокой скалы, у подножия которой с античных времен поднимался каменный античный театр, чилийцы и гречанка пели песню погибшего героя. Вокруг них собралась большая толпа. Когда Лулу стала петь греческие песни, многие в толпе подхватили. Потом опять пели чилийцы. Получился настоящий концерт.

— Где судят вашу хунту? — вдруг спросила Лусия, разглядывая в бинокль Афины.

Лулу показала на большое белое здание.

— Когда мы там будем? — опять спросила гостья.

Лулу сказала, что Никос хлопочет об этом.

Вечером у Ставридисов была уже не одна гостья, а вся группа чилийцев, которую Лулу встретила на Акрополе. Многие молодые чилийцы — политические эмигранты — жили и учились в Москве, Софии, Берлине, Праге… Когда Никос поздно вечером пришел домой, первое, что он услышал, — это нестройный хор, поющий «Подмосковные вечера». Пели на разных языках. Никос различал русский, немецкий, испанский. Хором дирижировала Лулу, за роялем сидели сразу двое — Костас и Мирто. И звучало много гитар. Никос, боясь помешать, вошел в комнату, лишь когда отзвучали последние аккорды. Гости встали и аплодисментами встретили известного греческого певца и композитора.

— Амигос! Очень рад видеть вас и сердечно приветствовать, — сказал Никос. — Лусию я уже знаю. Рад буду познакомиться и с вами, дорогие гости. Нас сблизила песня, и с песни начнем нашу дружбу. Если только вы согласны, амигос.

Гости опять зааплодировали. Никос сел за рояль:

— Эта мелодия родилась после того, как мы услышали песню Луиса и рассказ Лусии. У нее еще нет слов. Но, может быть, они появятся в эти дни.

И Никос начал играть, в мелодии слышалось эхо выстрелов, греческие мотивы перемежались с чилийскими, и поэтому мелодия звучала на родине Геракла и Прометея как гимн международной солидарности.

Утром к Ставридисам приехал Алексис и привез пропуска на судебный процесс для Лусии и Лулу. В зале Коридаллоса чилийка была как натянутая струна — напряженно и внимательно слушала все, что переводили ей Алексис и Лулу. Когда в зал вошли подсудимые, Алексис назвал имя бывшего главаря хунты.

— Пиночет, — произнесла Лусия, вглядываясь в Пападопулоса. — Вожак волчьей стаи в Чили. Мы увидим чилийскую хунту на скамьях подсудимых! О, как хочется отомстить убийцам!

Тот день на процессе назвали «женским». На возвышение поднимались матери, сестры, жены, невесты погибших студентов Политехники. Все ждали появления матери «девушки в белом». Больная, еще сильнее состарившаяся гречанка с помощью двух женщин, поддерживавших ее, с большим трудом поднялась на трибуну и долго не могла произнести ни слова. Мать погибшей Нисы, казалось, взглядом испепеляет этих нелюдей, потерявших человеческий облик.

— Я всегда думала, — медленно, глухим голосом начала старая гречанка, — что женщины дают жизнь человеку. Какие же матери родили этих зверей? Да и женщины ли родили? Волков рождают волчицы. Но эти фашисты хуже волков. Они могли расстрелять, уничтожить, бросить под танки и грудных детей, и немощных стариков. Они отняли у нас самое дорогое! Отняли наших детей!

Лулу и Алексис быстро переводили слова несчастной женщины чилийке, которая сидела сильно побледневшая, не в состоянии справиться с внутренней дрожью. Лусия крепко вцепилась в деревянные перила. Крайний подсудимый, сидевший с низко опущенной головой, видимо, почувствовал полный ненависти взгляд женщины в черном пончо и повернулся к ней.

— Проклятый Пиночет! — горячо прошептала Лусия.

Тот еще сильнее втянул голову в плечи…

Мать Нисы Гералис продолжала говорить:

— Какой ценой ответят эти ироды за наше неутешное горе? Только ценой своей подлой жизни. Этого требуют матери, удел которых — давать жизнь своим детям.

— Браво! — не удержалась Лусия и захлопала в ладоши. — Браво, мадре!

Чилийка вскочила на ноги. В своем пончо она была похожа на черное знамя, поднятое над толпой.

— Браво, мадре, браво! — кричала Лусия.

Из разных концов зала послышались крики:

— Браво! Браво! Браво!

Председательствующий ударами гонга пытался утихомирить громкие возгласы, навести порядок в зале. Когда с большим трудом удалось это сделать, председательствующий сказал:

— Нарушать тишину в зале суда не разрешается никому. Прошу всех иметь это в виду!

И бросил взгляд в сторону гостьи в черном пончо.

После заседания суда по дороге в столичный зал «Пандиос», где проходили заседания участников конференции солидарности с чилийским народом, Лусия сказала своим греческим друзьям:

— Я словно видела, как судят Пиночета и его черную свору, как заставляют их втягивать голову в плечи, отводить трусливые взгляды. Спасибо вам, амигос.

— И тебе, Лусия за нашу греческую мадре! — обняла подругу Лулу.

— Мы сегодня на вечере политической песни расскажем о твоем поступке, Лусия! — сказал Алексис.

— Неужели после того, что происходит в судебном зале, эти волки смогут жить среди людей? — даже остановилась Лусия.

— У фашистов есть свои адвокаты и плакальщики, — ответил Алексис.

— Сорная трава пробивается даже через асфальт, — сказала Лулу.

— Значит, борьба и еще раз борьба! — воскликнула чилийка.

В фойе «Пандиоса» художники разных национальностей создали большое панно: «Руки Геракла и огонь Прометея — вечные символы борьбы добра со злом».

Похоже на мелодию самого Никоса. Смотрю на эту картину и слышу мелодию нашей солидарности, — сказала чилийка. — Даже слова слышу, честное слово, слышу.

На вечере политической песни Лусия должна была по программе начать с песни о привидениях с паучьей свастикой.

— Я спою вам песню нашего греческого друга Никоса Ставридиса, — неожиданно объявила чилийка и подняла гитару погибшего Луиса.

Песня начиналась словами о том, что руки Геракла и огонь Прометея — вечные символы борьбы добра со злом.